Он опустился на лавку, облокотился о подоконник, заслонив плечами почти все окно. Замер, изредка со всхлипом вздыхая. Анка лежала не двигаясь, прикрыв глаза. Я осторожно перелистывал книгу - сказки Пушкина,- рассматривая картинки...
Наше молчание прервал стук в дверь: пришла Проталина. Она показалась нам странной - растерянной, подавленно-молчаливой. Села на табуретку, уронив на колени руки; руки были маленькие, красивые, с длинными пальцами. Они не находили покоя.
- У меня несчастье,- сказала она, не подымая головы.
Она сказала об этом так просто и с такой печалью, что у нас не хватило смелости спросить, что случилось.
- Я получила письмо от Виктора. И хочу, чтобы вы прочитали.
Трифон резко обернулся, колыхнулась занавеска.
- Что ты, Катя?! Зачем же?
- Нет, нет, прочитайте...
Анка приподнялась на локте и сказала:
- Прочитайте, если вас просят...
- Как это можно, ребята? - спросила Катя. Она вынула из кармашка листок - письмо от ее жениха Виктора Нянаглядова.
"А ты бы меня спросила сперва, желаю ли я, чтобы ты ехала, разрешу ли я. Выходит, мое слово для тебя ничто.
У меня были свои планы на основе нашей совместной жизни. Теперь ты их порушила. И еще радуешься при этом. Куда как хороша! Вильнула хвостом - и поминай как звали. Ты, конечно, попала на стройку. Знаю я эти стройки. Вокруг тебя, наверное, ребята роятся, и каждый норовит урвать свое. Я знаю! Ты приглашаешь меня к себе. Хорошо. Я приеду. Я посмотрю, какая ты стала. И если все окажется нормальным, без изменений, я заберу тебя, и мы вернемся домой. Я сам люблю порядок и от тебя потребую порядка. Жизнь - дело серьезное, и с нею нельзя баловаться. Остаюсь живым и здоровым, чего и Вам желаю. С приветом к Вам Виктор".
Я медленно сложил листок и сунул его в конверт. Вдруг стало грустно и обидно за Катю, за нашу Проталинку. И вообще грустно. Попадет она в руки вот такого требующего "порядка" человека, и станет он изо дня в день дудеть ей про "порядок", потушит огонек, что горит в ее душе, в глазах, и оборвется смех, беззаботный, от восхищения перед жизнью. Я молча вернул конверт.
- Письмо мне не понравилось, Катя, и жених твой тоже. Я думал, таких теперь уже нет, кулаков. Оказывается, еще водятся. Прости, что я тебе так говорю...
- Чего уж там,- сказала Катя, понурившись.- Письмо и вправду плохое. А Виктора я просто не узнаю. Он вроде бы таким не был... А может, и был, да я не замечала этого раньше.
Трифон от неловкости глухо кашлянул. После несчастья с Анкой он помрачнел и притих, затаив в себе молчаливую боль и негодование к людским несправедливостям.
- Хочешь, я сам ему напишу? Я выскажу ему все со всей прямотой, по-солдатски. Здесь ребята не роятся вокруг девчонок, здесь работают. А тебя он знает плохо, Катя. Совсем не знает. И о себе чересчур высокого мнения. Это от глупости. Приедет - взглянем, что он за птица...
Катя ухватилась за слова Трифона.
- Правда, напиши ему, разъясни, чтобы так о нас не думал. Хотя нет, не надо. Я сама... Он должен поверить мне.
Вскоре наши бригады перекинули на берег Ангары. Мы приступили к сооружению ряжей - огромных срубов, которые нужно было установить и засыпать породой в двух местах - в голове и в хвосте перемычки. Нам доставляли с лесопилки длинные четырехгранные балки из лиственницы или сосны. Мы ровно укладывали их в срубы.
Леня Аксенов возвышался на углу ряжа и электрическим сверлом проделывал дыры. Ребята загоняли в них железные стержни, крепили намертво. Работа эта лишь на первый взгляд казалась простой. На самом же деле она требовала сноровки, точности и силы. Нужно было, чтобы ряж выдержал напор воды, чтобы его не расперло породой изнутри. Мы старались. С этих ряжей, в сущности, и начиналось строительство основного сооружения - гигантской плотины, которая, быть может, навечно ляжет поперек реки.
В бригаду к нам прислали нового плотника, Филиппа Сорокина. Он перекочевал сюда с другой сибирской стройки. Это был невысокий, юркий человек, молодой, но, по всему видать, опытный в делах и в жизни. Нам всем показалось, что он чем-то смахивал на Серегу Климова. Только поумней, пожалуй, и похитрей. Первое время он вел себя скромно, был расторопным и ловким, бросался всем помогать, успевал везде вовремя, а советы подавал толковые, с прикидкой на будущее. Вместе с тем он зорко присматривался к каждому из нас, изучал, и его небольшие, глубоко запрятанные под брови глаза неспокойно бегали, взгляд, не задерживаясь, скользил, вызывая безотчетное брезгливое желание оглянуться. Тонкие, в ниточку, губы изгибались подковкой от балованной, блудливой улыбочки.
Вскоре Сорокин осмелел. На летучках, не соглашаясь с другими, подавал реплики отрывисто и дерзко. Потом стал и поучать. Однажды сказал мне как бы невзначай, мимоходом, с издевкой:
- Не тебе бы руководить бригадой-то.
Я удивился:
- А кому? Тебе?
- Не обязательно. Мало ли толковых мастеровых ребят. Эх, бригадир, и охота ж тебе... Сидел бы под надежной крышей: не пыльно, а денежно.
Я догадался, на что он намекал. И сказал как можно спокойнее:
- Мастерство приходит, как известно, в работе.
Сорокин поспешно согласился:
- Верно.
- А в остальное, что тебя не касается, я бы советовал не совать носа. Надеюсь, понял?
- Вполне.- Взгляд его скользнул мимо меня.- Извиняюсь.- И не отошел, а как-то ускользнул боком, скрывшись за срубом.
Вскоре я увидел, как он метнулся от угла, где сверлил древесину Аксенов. Леня, зло оскалившись, схватил увесистую чурку и запустил ею в Сорокина. Тот, увернувшись, испуганно выругался:
- Недоносок!
- Это про кого ты? - спросил я.
Сорокин вздрогнул. Думал, никто не заметил случившегося, поспешил ответить:
- Так. А что?..
- Ты, Филя, парнишку этого не трогай.
Губы Сорокина изогнулись подковой:
- Генеральского сыночка не даешь в обиду?
- Не даю.
- Правильно делаешь,- проворчал Сорокин, поспешно отходя и поглядывая на меня с опаской,- Рыбак рыбака видит издалека... Генеральский зятек.
Бригада Трифона Будорагина работала тут же, на берегу, неподалеку от нас. Перед обедом Трифон пришел к нам, и я рассказал ему о Сорокине. Трифон сразу помрачнел, рыжие глаза - пятна масла на воде - заколыхались, темнея, тяжелые руки согнулись в локтях.
- Серега Климов разболтал все, трепач. Видел, снюхались уже, дружки. Скрутить бы их одной веревкой, камень подвесить потяжелее да в реку, на дно...- Помолчав немного, он добавил: - Такие люди - вроде раковой опухоли на здоровом теле. Не успеешь оглянуться - съест все живое.
Столовую на берегу еще не поставили, и рабочие на грузовиках ездили обедать в поселок. Для нас Катя Проталина по привычке привозила обед прямо сюда, к срубам. Дни стояли теплые и веселые - от солнца, от запаха сосновых бревен, от шума воды и стука топоров. От этого и обед казался вкуснее.
Катя накормила бригаду, вымыла в реке посуду. Ребята помогли ей убрать кухонную утварь в машину. Попрощавшись с нами, она направилась к грузовику.
Сорокин и Серега Климов стояли неподалеку от нас. Сорокин провожал Катю взглядом. Я всяческие встречал взгляды: и восторженные, когда женщина, проходя мимо, как бы озаряет человека необыкновенным светом и свет этот долго согревает душу, рождает мечты; видел взгляды скучающих знатоков, циничные, с прищуром, этакие "сквозные", что таят в себе блудливую мысль: "А какая она в любви?"; и откровенно похотливые взгляды, от которых женщины бегут сломя голову...
Взгляд Сорокина был мерзким, он вызывал отвращение. Громко, без стеснения Сорокин сказал, причмокнув:
- Какая девка пропадает! Теряются ребята. Зря. Пора ее прибрать к рукам.- Затем последовали выражения, от которых стало невыносимо стыдно и тоскливо даже нам, мужчинам.
Катя резко обернулась, точно ее ударили по лицу. Она задохнулась, сдерживая в груди крик, глаза расширились, а рука невольно заслонила рот. С минуту стояла, потерянная, не зная, что делать, не понимая, за что ее так обидели. Потом взялась рукой за край борта, чтобы влезть в машину. Я задержал ее.
- Подойди сюда, Катя.- Я повернулся к Сорокину.- Катя - наш товарищ, комсомолка, мы все ее любим. А ты ее оскорбил ни за что. Проси прощения.
Сорокин искренне удивился. Должно быть, ему нравилось ошарашить женщину грубым словом, вызвать на ее щеках краску стыда, растерянность. Видимо, ему все сходило с рук.
- Вот еще новости! Подумаешь, принцесса - прощения у нее проси... Проживет и так. - Он отвернулся.
Нас окружили ребята. Катя промолвила, смущаясь:
- Не надо, Алеша, пусть идет...
- Помолчи,- сказал я и, тронув Сорокина за плечо, повторил: - Проси прощения.
- Оставь, пожалуйста! - возмущенно вскрикнул Сорокин.- Ты бригадир? Вот и следи за работой. Руководи. Остальное тебя не касается.
- Стой, не уходи,- сказал я.- Если ты этого не сделаешь, тебе будет плохо, предупреждаю.
- Не грози. Видали мы таких.
- Таких не видел.
Сорокин беспокойно оглянулся, в глаза бросился топор, шагнул к нему. Я остановил его. Казалось, еще секунда - и я собью его с ног, сброшу в реку. Моя правая рука наливалась тяжестью. Вдруг я почувствовал, как кто-то сжал ее. Это был Леня Аксенов.
- Не связывайтесь, бригадир, не стоит.
Когда рассвирепевший Трифон Будорагин встал перед Сорокиным, тому стало ясно: дело принимает серьезный оборот.
- Проси прощения, тебе говорят! - Возможно, Трифон представил на месте Кати свою Анку и обиду ее принял как свою. Он схватил Сорокина за телогрейку, приподнял, страшно оскалившись.- Ешь, гад, землю! - И поставил его на колени.
- Извиняюсь,- пробормотал Сорокин.- Я очень извиняюсь...- Боком отполз в сторону, растолкав столпившихся ребят.
Некоторое время мы стояли молча. Было тихо. Только шумела, плескалась река у ног, играя звонкими солнечными бликами, точно смеялась...
16
ЖЕНЯ. Вечером в мою комнату вошел папа. Один, хотя мама была дома. Он не часто радовал меня своими посещениями.
- Папа! - Я повисла у него на шее. В то же время я догадывалась, что визит его не случаен: предстояла серьезная беседа.
Папа был без кителя, в белоснежной рубашке, домашний, близкий, немного усталый. Оглядывая мое жилище, он чуть застенчиво улыбался, точно чувствовал себя здесь гостем.
- Посидим, дочка,- сказал он.
Я села напротив него на маленький стульчик, положила на колени руки.
- Я слышал, ты уезжаешь? В Сибирь? Это правда?
- Правда, папа. Ты пришел отговаривать меня?
Он ответил поспешно, чуть привстав:
- Ни в коем случае! Я только хочу знать цель твоей поездки.
- Цель проста, папа,- ответила я.- Еду не одна. С ребятами. Из нашего института. В отряде больше трехсот человек. И я среди них. Такие поездки бывают каждый год...
- Я знаю об этом,- сказал папа.- И считаю это творческим и, если хочешь, революционным достижением комсомола последних лет. И тебе, Женя, отстраняться от этого не следует. В таких начинаниях отставать от других, от товарищей - значит отставать от жизни, от времени. Обязательно поезжай. Новая обстановка, иные условия жизни, другие люди, сама работа совершенствуют человека быстрее и лучше, чем лекции умнейших профессоров.- Папа помолчал, зорко, испытующе вглядываясь в меня, потом спросил: - Скажи, только честно, если бы отряд ваш послали не на Ангару, а в другое место, скажем, в Казахстан или на Алтай, ты поехала бы?
- Да, поехала бы,- ответила я.
Папа, улыбнувшись, одобрительно кивнул седой головой.
- В данном случае так уж совпало, что ты едешь туда, где находится Алешка, твой супруг, как ты любишь выражаться...
- Да, так совпало.
- Что ж, отлично! Встретитесь, выясните наконец ваши отношения... Он тебе пишет?
- Нет.
- Ни одного письма? - В его вопросах слышались удивление и упрек.
- Ни одного.- Я почувствовала, что краснею.
- Чем объяснить этот демонстративный отказ от своих супружеских обязанностей? - Папа, кажется, чуть издевался над нами, нарочно упоминая слова "супруг", "супружеские": знал, что я их не выношу.
- Не знаю,- сказала я тихо.- Должно быть, считает меня виноватой... предательницей.
Папа встал и заходил по комнате.
- Пускай он как хочет называет тебя, только не предательницей. Не смеет. У меня не было и не будет дочери-изменницы. Так ему и скажи. Слишком много на себя берет. Сам не больно хорош: уехал, не сказав жене ни единого слова. Я ведь все знаю.
- Успокойся, папа,- сказала я.- Сядь, пожалуйста. Может быть, он меня и не называет так. Это я сама себя так называю.
- И ты не смеешь себя так называть. Это неправда. То, что у тебя характер... этакий... с отклонениями,- верно, согласен. Мамин характер. Тут уж ничего не поделаешь. Стоит только открыть пробку, как на волю вырывается буйный джинн...
Рывком распахнув дверь, вошла мама. Она остановилась поодаль, скрестив руки на груди и выжидательно глядя на папу и на меня.
- Кто это буйный джинн? - спросила она.- Непостижимый ты человек, Григорий, должна я тебе сказать! Я просила поговорить с дочерью всерьез. А ты вместо этого стал выяснять с ней, у кого какой характер. Это же, прости меня, курам на смех, как выражается Нюша. Вы все обсудили с ней?
- Что именно? - спросил папа.
- А то, что она, встретившись со своим так называемым мужем, должна решить окончательно и бесповоротно...
- Что именно, Сима? - повторил свой вопрос папа.
- А то, что они или будут жить вместе, или пускай оформляют развод. Расстояние в пять тысяч километров никогда не укрепляло семью.- Она села на мою кровать.- Ладно, если ты такая дура, что отказываешься от настоящего человека, не видишь своего счастья, дело твое, тебе жить. Ни я, ни отец чинить препятствия вам не станем. Вези Алешу домой. Примем. Все простим...
- Его не за что прощать...- сказала я,- Только бы он меня простил.
Мама всплеснула руками.
- Глядите на нее, какая овечка! Откуда у тебя такая покорность?
- От правды, мама,- сказала я.
Она кивнула папе:
- Ты только что сказал, что у нее мой характер. Нет. У нее характер твой. И повадки все твои, взгляды на жизнь твои. Любуйся!.. Я категорически настаиваю, Женя, а ты, Григорий, обязан меня поддержать: вырви его из Сибири и привези сюда. Вы должны жить вместе.
- Я не понимаю, мама,- сказала я, рассердившись.- Ты рассуждаешь как-то не по-взрослому, отвлеченно, словно люди призваны исполнять твои желания, жить по твоей указке. "Обязана", "должны". Что значит - привезти? Он не вещь. Его в карман или в рюкзак не положишь... И вообще, может быть, он меня и не примет совсем. Подумаешь, сокровище...
- Ну, он тоже не принц крови,- сказала мама, обидевшись за меня.- Вот привязалась, господи прости. Приличных молодых людей отталкивает, а тут... Не могу разгадать этой загадки, встречаюсь впервые в жизни...
Приотворив дверь, в комнату проскользнула Нюша, тоже расстроенная и тоже воинственно-решительная. Шаркая подошвами валенок, просеменила ко мне, встала этаким фертом. Теперь все были в сборе.
- Как это он тебя не примет? Законную-то жену? Хочешь, я поеду с тобой? Мой-то характер он знает!
На минуту воцарилась тишина, затем мы все дружно рассмеялись, и громче всех сама Нюша. Давно нам не было так весело, и давно мы так не смеялись. Мама, подобрев, сразу стала моложе, глаза, сузившись, потеплели, зубы сверкали молодо, румянец оживил щеки. Папа достал из кармана платок и, смеясь, вытирал глаза... Наконец Нюша напомнила:
- Идемте, ужин на столе.
Мы так же дружно и весело двинулись в столовую. Папа и Нюша, как всегда, выпили по рюмочке водки, настоянной на смородиновом листе, и Нюша произнесла со вздохом:
- Ребеночка бы вам завести, Женя. Как было бы весело в доме...
- Институт сперва надо закончить,- сказала мама.
- Пока она институт заканчивает, он бы уж бегал. Вынянчила бы. А помру скоро, кто растить будет? На Серафиму надежда плохая: не бегай, не кричи, рубашонку не пачкай, руки каждую минуту мой...
- Что ты болтаешь! - сказала мама.- Как будто я и в самом деле такая?
- А то какая же - такая. Солдат.- И мы опять все засмеялись. Как прежде...
На душе у меня было светло-светло, и все, что ожидало меня впереди, было легким, радостным и безоблачным. Мама вдруг сказала:
- Самая большая победа человека - это победа над самим собой...
Позвонила, потом ворвалась ко мне Эльвира Защаблина, возбужденная, торопливая.
- Ты собираешься, Женя? - Она вздрагивала от нетерпения.- Я уже собралась.
- До отъезда еще неделя,- сказала я.- Бросить тряпки в рюкзак недолго.
- Что ты с собой берешь? Я платья беру, выходные туфли: вечера будут, танцевать придется... - Она спохватилась: - А сейчас что собираешься делать?
- Ничего.
- Идем на танцы.
Я пожала плечами.
- Странная ты, Эля. Налетишь, как вихрь, закружишь и умчишься... С кем ты идешь на танцы?
- С ребятами.
- Кто-нибудь из наших?
- Нет. Я познакомилась с ними в метро. Пригласили. Ждут внизу. Едем с нами в Сокольники.- Я отказалась. Эльвира воскликнула без обиды: - Заранее знала, что не поедешь. Ну, пока.- Она чмокнула меня в щеку, взяла у Нюши кусок хлеба с холодной котлетой и скрылась. Сбегая по лестнице, крикнула мне: - Завтра позвоню!..
17
АЛЁША. К дальним таежным сопкам ласково прильнула заря. Густые отсветы ее, брошенные на стремительные струи реки, точно вскипали, краснея и оживая, и уносились течением. От воды веяло прохладой, мокрой пылью. Мы шли по берегу в сторону Гордого мыса: главный инженер Верстовский, Петр и я.
- Основная наша задача: все делать быстро и как можно дешевле,- сказал Верстовский.- А попробуй-ка сделать быстро, хорошо и дешево! Придется искать простоту и экономичность в сложных технических решениях.- Это был уже немолодой человек, высокий, поджарый, с приятным смуглым лицом. За плечами главного инженера годы работы на многих гидросооружениях, через которые он прошел.
- Если нам удастся, Николай Николаевич, насыпать перемычку без сплошных ряжей,- сказал Петр,- это даст огромную экономию. Сколько понадобилось бы одной древесины, которой у нас пока нет, сколько рабочих рук, которых тоже очень мало. Вот Алеша, как бригадир, знает, что такое собрать ряжи.
Я представил сруб во всю длину перемычки, более двухсот метров, и меня взяла оторопь.
- Мы не управимся с ними до самой зимы,- сказал я.
- Меня беспокоит сейчас один .вопрос,- не обратив внимания на мою реплику, сказал Верстовский,- и, может быть, самый главный: как доставить на перемычку породу? Я прикидывал все варианты, и ни один меня не устроил. То громоздко, то медленно, дорого. Все это раздражает хуже зубной боли.
- Я тоже все время думаю об этом, Николай Николаевич,- сказал Петр.- И с одной стороны зайду и с другой. Сколько бумаги извел на чертежи! Раз пять выезжал на моторке к месту будущей перемычки. Доставлять грунт с помощью барж ненадежно и малоэффективно.