Ах, метель такая, просто черт возьми.
Забивает крышу белыми гвоздьми.
Только мне не страшно, и в моей судьбе
Непутевым сердцем я прибит к тебе...
Елена повернулась ко мне, убрала со щеки прядь и едва заметно качнула головой, то ли осуждая меня, то ли удивляясь моей верности и горечи. А Петр кивнул долговязому Лене Аксенову.
Леня нехотя, как бы через силу, встал, касаясь вихрами парусины палатки. Он глядел на нас свысока, как на чудаков, наивных и верующих,, попусту убивающих время. Глаза близоруко щурились белыми ресницами, пушок на верхней губе серебрился. Он бросил нам небрежно, лишь бы отвязаться:
Снежная равнина, белая луна,
Саваном покрыта наша сторона.
И березы в белом плачут по лесам.
Кто погиб здесь? Умер? Уж не я ли сам?
И сел, загадочно ухмыляясь: что, съели, мол? Загасил я ваш поэтический жар!..
- Понятно,- сказал Петр.- Стихи ты читаешь хорошо, с чувством.
- Спасибо.
- Подождем, что будет дальше.
Последним читал Петр Гордиенко, не торопясь, внятно - как он делал все,- точно подавал каждое слово на ладони: глядите, запоминайте, восхищайтесь... Читал долго, с наслаждением, из разных мест.
И каждый с улыбкой угрюмой
Смотрел мне в лицо и в глаза,
А я, отягченный думой,
Не мог ничего сказать.
Дрожали, качались ступени,
Но помню
Под звон головы:
"Скажи,
Кто такое Ленин?"
Я тихо ответил:
"Он - вы".
И про "черного человека" читал, и про розового коня...
Я люблю поэта и завидую ему, его неспокойной судьбе, его звезде, стремительно вознесшейся ввысь: каждый человек - пусть хоть одно стихотворение, хоть одну строфу - помнит Есенина и может, как сейчас, прочитать. До отчаяния жаль, когда эта звезда, не отсветив свое, падает вниз, сгорая, и небо бледнеет на одну звезду. Приводит в отчаяние преждевременность смерти. Смерть отняла у России - преждевременно - Сергея Есенина, и розовый конь все мчится и мчится по земле, по ее взгорьям, по рощам, по кручам, тоскуя о своем молодом и смелом всаднике...
Мы вышли из палатки. Рыжее косматое солнце в морозном полосатом нимбе уже перекатилось с правого берега на левый и повисло над дальними сопками. Свет его оранжевой жиденькой поземкой скользил по гребешкам-торосам на реке. Стужа врывалась в легкие и вызывала кашель. Под ногами пересыпался, как песок, прокаленный морозом снег. Я взглянул на обрывистый берег. Там стояли чащобой сосны. Они как бы неслись издалека и, повстречав преграду, внезапно остановились, взметнув к небу зеленые гривы. Завтра моя бригада начнет их валить...
Петр задержал Леню Аксенова.
- Пойдешь в бригаду Токарева.- Петр указал на меня.- Алеша, дай ему пилу "Дружба", пускай попробует... Будешь лесорубом, Леня.
Аксенов не возражал, нехотя склонил голову к плечу, покоряясь.
- А что? Можно и лесорубом. Одно другого стоит.- И пошел, ссутулившись, в сторону обрыва, где трещали на морозе сосны, полы длинного его пальто волочились по снегу.
- Катя!-окликнул Петр Проталину.- Ужинать будем, как только начнет смеркаться. Успеешь?
- Успею,- ответила Катя.- У меня все готово, только разогреть. Костер разожгу...
- Костер разведете здесь, на этом месте.
- Хорошо.- Она была счастлива оттого, что с ней заговорил Петр, которого уважала и побаивалась. Ей захотелось сделать так, чтобы ему все понравилось; она заторопилась, побежала между палаток к своему домику.
- Федя, Федя! Разводи костер! Вон там, на берегу! - кричала она на ходу.
Петр приподнял воротник и гулко похлопал варежками.
- Замечательная девчушка,- сказал он и толкнул меня плечом, разогреваясь.- Пробирает, а! У меня такое ощущение, будто пар, что я выдыхаю, шуршит, замерзает на лету и блестит иголочками. Ты замечал?
- Да. Если вдохнуть воздух раскрытым ртом, то можно обжечь грудь...
- Где Трифон? - спросил Петр.- Он, наверно, в палатке. Позови. Пойдем определим, где будем ставить постройки.
Над палатками струились дымки, в безветрии шли вверх прямо, не отклоняясь.
4
ЖЕНЯ. Сегодня нам прочитали вслух "Устав Всесоюзного студенческого строительного отряда". В аудитории собралось более ста человек. Сидели на скамьях, на углах столов, стояли, прислонясь плечом к стене, слушали, хотя знали этот устав наизусть.
Боря Берзер, комиссар отряда, знакомя нас с документом, предупредил о том, что несогласные, как и положено, "голосуют ногами", то есть уходят, не объясняя причины, только тихо, чтобы не отвлекать внимания других.
Эльвира Защаблина, сидя рядом, все время возбужденно вертелась на месте, крепко сдавливала мой локоть обеими руками, точно страшилась за меня - вдруг "проголосую".
- "Членами отряда,- читал Боря спокойным и назидательным тоном,- могут быть студенты, успешно выполняющие учебную программу, добровольно изъявившие желание работать в составе Всесоюзного студенческого строительного отряда и признающие настоящий устав..." - Боря передохнул, по привычке чиркнув замочком "молнии" сверху вниз, распахнул курточку и тут же чиркнул снизу вверх - застегнул ее.
- Признаем,- сказала Эльвира.- Читай дальше...- Она всегда торопилась куда-то, а куда - и сама не ведала.
- "Умножать героические традиции Ленинского комсомола, мужественно преодолевать любые трудности, работать с полным напряжением сил, ставить интересы коллектива выше личных,- продолжал Боря.- Беспрекословно выполнить решения штабов и распоряжения руководителей отрядов, внутренний распорядок жизни отрядов, быть подтянутым, опрятным, чисто выбритым..."
Я взглянула на Аркадия Растворова, на его бородатую морду и улыбнулась: "Интересы коллектива... чисто выбритым...". Для него эти понятия подобны высшей математике для пещерных предков. Аркадий стоял рядом с Вадимом Каретиным, облокотясь на его плечо. Встретившись со мной взглядом, он подмигнул, но не так, как обычно, с издевкой, а озабоченно и незаметно дотронулся пальцами до всклокоченной бороды. Вадим, сидевший на краешке стола, тоже покосился на Аркадия и тоже усмехнулся.
Я почти ужаснулась, встретив после каникул Аркадия в институте: значит, все осталось по-прежнему? Прочитав в глазах моих изумленный вопрос, он сказал, немного рисуясь:
- Зря тратили красноречие твои работяги. Кстати, где они? Выдуло ветром энтузиазма подальше от этой земли! А я вот он, цел, невредим, здоров. И столица у моих ног... Между прочим, райком не утвердил решение комсомольского бюро о моем исключении. И в институте я остался.
- Тем хуже для института,- сказала я.
- Хуже или лучше - покажет будущее,- Аркадий, облокотившись о стол, чуть подался ко мне.- Елена, считаешь, скрылась от меня? Подумаешь, Сибирь! На Берег Слоновой Кости уедет, и там найду.
- Зачем она тебе нужна?
- Обидела она меня. Кровно. До сих пор не могу прийти в себя. Я ее берег, не смел прикоснуться. Жила как в броне - не притронься! А явился какой-то работяга, и броня вдребезги! Наслаждайся... Нет, не прощу!..
- А ей безразлично, простишь ты или пет,- сказала я.
И тут же блеснул отчаянный оскал зубов Аркадия.
- Посмотрим. А разговор наш запомни. Я слов на ветер не бросаю. Ты это знаешь...
Боря читал внятно:
- "Члены отряда, хорошо проявившие себя в труде и общественной работе, поощряются решением штаба отряда, представляются к награждению почетными грамотами комсомольских и советских органов, а особо отличившиеся - к правительственным наградам... Несоблюдение правил техники безопасности, употребление алкогольных напитков и игра в карты несовместимы со званием члена Всесоюзного студенческого строительного отряда и влекут за собой немедленное исключение из отряда..."
Эльвира Защаблина чуть подтолкнула меня в бок.
- Ни один пункт этого устава не ущемляет наших интересов, правда ведь? Так что нам беспокоиться нечего...
- Конечно.- Я пыталась догадаться, отчего ее так сильно влечет в эту поездку. Зашибить денег? К чести ее, она не была жадна до наживы. Подкрепить свои знания практикой? Но она, как мне известно, не выбрала себе профессию строителя пожизненно. Значит, нечто другое, личное.
- Прокатимся, Женька! Взглянем на мир: новая обстановка, новые люди... - Она вскинулась, словно перед ее мысленным взором явились толпой эти новые люди, женихи...
Собрание закончилось. К нам сквозь тесную толпу пробрался Аркадий Растворов. Сзади него шел Вадим.
- Что это ты так подозрительно посматривала на меня, Женя? - Аркадий сел напротив нас, носком ботинка оперся на стул.- Что тебя заинтересовало в моей личности?
- Сама личность... Если она имеется, конечно...
- Не дерзи.
Я взглянула на его лицо, обросшее клокастой бородой, молодое, энергичное, с беспощадным блеском в серых глазах.
- Почему ты не проголосовал ногами?
- Мне понравился устав,- сказал Растворов.- Я согласен с каждым его пунктом. И одобряю.
Вадим, рассмеявшись, хлопнул Аркадия по колену.
- В особенности тот, в котором провозглашается сухой закон.
- Да, и этот пункт одобряю,- повторил Аркадий настойчиво.
- Мы тоже согласились со всем. Безоговорочно.- Эльвира, взглянув на Аркадия, всхрапнула и застучала каблучками, как цирковая лошадь при звуке трубы,- Поедем к одном вагоне. Вы довольны?
Аркадий скосил на нее глаза.
- Мы будем плясать от счастья. Всю дорогу. Под стук колес.
Эльвира уловила в его ответе снисхождение, в ней проснулось женское самолюбие.
- Не задавайтесь, пожалуйста. Найдем и других попутчиков. Повежливее... Идем, Женя.
- Одну минутку.- Аркадий ждал, что я ему скажу.- Цель твоей поездки мне хорошо известна.
- Ну?
- Ты и учиться стал лучше только потому, чтобы обязательно попасть в отряд и с его помощью достигнуть своей цели. А цель у тебя далеко не высокая, скорее... - Я запнулась, подыскивая нужное слово.
- Продолжай. Смелей!..
- Подлая у тебя цель, вот что я тебе скажу... - Я позвала Берзера.- Боря, подойди к нам!.. - Он, как обычно, выглядел замотанным нагрузками, обязанностями, и по углубленному взгляду черных без блеска глаз можно было догадаться, что решал он какую-то важную задачу.- Не берите Растворова с собой.
Боря искренне удивился:
- Почему?
- Разве ты не знаешь, зачем он едет? Он разложит весь отряд. На корню.
- Не сгущай краски, Женя. Аркадий за последнее время показал себя только с хорошей стороны. Он растет. Это всем видно, и это нас радует. Он молодец, он вовремя осознал свои ошибки.
Аркадий, тая в бороде усмешку, как-то наивно и с торжеством взирал то на меня, то на Берзера, точно говорили не о нем, а о ком-то другом. Вадим Каретин громко засмеялся, откинув голову, и волосики на его вдавленных висках повлажнели от пота.
- Улавливаешь текст, Жень-Шень; Аркадий растет, и это всех радует. Кроме него самого, конечно.
- Замолчи,- сказал ему Растворов кратко, и Вадим замолк; выдернув из кармана платок, он стал протирать выпуклые свои глаза.
- Растет! - резко сказала я Берзеру.- Он надеется встретить Елену Белую и отомстить ей!
- Елену? Отомстить? При чем тут Елена? Не могу понять.- Он повернулся к Аркадию: - Это правда?
Растворов невинно пожал плечами.
- Ты веришь?..
- Она же замужем,- сказал Боря.- Какие могут быть претензии?
- Вот именно!..
- Увидишь какие! - крикнула я.- Спохватишься, что взял, да поздно будет!
Берзер отмахнулся от меня.
- Ты всегда бьешь в набат попусту. Всегда преувеличиваешь.- Он заторопился, вспомнив о каких-то своих заботах.
Аркадий глядел на меня пристально, но беззлобно, по привычке пощипывая и теребя бороду; сквозь усы мелькнули кончики белых зубов.
- Ты знаешь, Женька, что меня ничем не удивить,- сказал он мирно.- Но одно обстоятельство удивляет меня чрезвычайно: не могу на тебя сердиться. Говоришь ты мне всяческие гадости, оскорбления, и я прощаю. Ну почему тебе я прощаю?
- Потому, что я говорю правду.
- Правду-то как раз и не прощают, Женя!
- И я тебя не боюсь.
Аркадий, нахмурясь, накрутил на палец клок бороды.
- Зачем же меня бояться, я не зверь.
- Ты злодей.
Эльвира незаметно толкнула меня локтем, чтобы я замолчала. В глазах Аркадия бесились искры, и он прищурился, чтобы загасить их.
- Ты никому никогда не принес радости в жизни. Ты ее всегда только отнимал. И сейчас едешь с нами для того, чтобы отнять ее у Елены. Созданное - разрушить, построенное - сломать, чистое - запачкать - вот твоя цель в жизни, и гордость твоя в этом.
- А она не отняла у меня радости? - Аркадий сел на стул против меня и, схватив мои руки в свои, сильно сжимая их, заглянул мне в лицо, нетерпеливо, с жаждой, точно искал поддержки.- А она не разрушила все, все, чем я жил, на что надеялся, к чему стремился? Я любил ее так, что самому становилось страшно. А она как поступила? Предала. А с предателями, ты знаешь, как поступают, не маленькая... - Вскинулся резко, одним плечом вверх, шагнул к выходу, обернулся.- Покоя нет, Женька. Сосет душу червь, вот здесь, под ложечкой. Успокоиться хочу... чего бы мне это ни стоило... - И удалился.
Вадим, задержавшись, предостерег с осторожной заботливостью:
- Не стой ты между ними, не путайся под ногами. В конце концов у кого хочешь лопнет терпение, даже у ангела...
Ненависть к нему возникла мгновенно, как вспышка.
- Это ты болтаешься под ногами, как собачонка. Тебя пихают, а ты руку лижешь!..
Вадим поморщился и, не проронив ни слова, ушел, чуть сгорбившийся, жалкий. А я почувствовала, что душа моя, все ее дальние уголки были выметены дочиста, не осталось в ней ни единого Вадимова следа. Я с облегчением вздохнула и повернулась к Эльвире. Страх округлил ее глаза.
- Как ты разговариваешь о ними! - Она с опаской озиралась на дверь.- Не боишься?
~ Чего мне бояться?
- Мало ли чего... Сунут под бок шилом - и не пикнешь. Или затащат на чердак...
- Эх ты, трусиха!.. А как же ты знакомишься на улице - совсем чужие люди?..
Эльвира покраснела, опустив взгляд, пальцы терзали платочек.
- Там другое дело... Там не до ссор... Задача другая... Ты всегда в краску меня вводишь!.. - Она от смущения уткнулась лбом в мое плечо.
Чуть позже, идя рядом со мной к метро, Эльвира сказала твердо, после продолжительного раздумья:
- Решилась я, Женя, бесповоротно.
- На что решилась?
- На пластическую операцию.
- Ты шутишь?
- Нет, серьезно. Любуйся на мою благородную горбинку в последний раз, скоро ее не будет. И нос мой примет классические формы, окончательно и навеки.
Я развеселилась, подхватила ее под руку.
- Эля, это невероятно! Это все равно, что верблюда лишить его горбов! -Я поцеловала ее в щеку, чтобы она не обиделась.
Эльвира засмеялась.
- Шут с ним. Хуже, я думаю, не будет. Некуда!
- Ладно,- одобрила я.- Посмотрим, что из этого выйдет.
5
АЛЁША. Всю ночь по очереди стерегли печку, чтобы не погас огонь. Было жарко и холодно одновременно, и ребята спали неспокойно, урывками, то и дело переворачиваясь с одного бока на другой. Кто-то встревоженно вскрикнул в темноте, кто-то застонал...
Закидав печку дровами, я вышел к реке. Стояла полночь, глухая, безлунная, к черному небу крошечными льдинками примерзли звезды. Пробиваясь сквозь тьму, тускло белел снег на реке. Над ней нависали, сдавливая, молчаливые, мохнатые от лесов берега. Тишина обнимала мир, чуткая, сторожкая. Лишь изредка, как бы невзначай, лопнет лед вдалеке, и унылый звук медленно замолкает, закатившись в полуночную темень. Тихо похрустывал снег под ногами... "А Москва сейчас еще шумит,- подумал я.- Мчатся во всех направлениях такси. Улицы полны народа: ведь нынче суббота. Там светло и не так холодно..."
Человек, если он настоящий, цельный, совершив поступок, не должен сожалеть о содеянном и однажды принятое решение обязан считать единственно правильным. И я ничуть не раскаиваюсь, что приехал сюда. Наоборот, во мне все более крепнет чувство не то что превосходства или тщеславия, но достоинства. Уважать в себе человека - это надо заслужить. Каждый, оставаясь наедине с собой, обязан признаться, чего он стоит в жизни...
Мысли - о чем бы я ни думал - неизменно приводили меня к одному и тому же, к исходному в моей жизни - к Жене. Что она сейчас делает? Может быть, собирается на вечеринку, стоит в своей комнатке перед зеркалом, прихорашивается, воюет со своими волосами, которые ей не подчиняются. Или готовит учебные задания. Или отправилась в "культпоход", как она именовала посещение театра, выставки... И наверное, не одна, и, конечно, он пойдет её провожать, и, возможно... Что-то обожгло внутри до мучительной боли... Нет, нельзя думать об этом, на чувства эти наложен строжайший запрет. Иначе не сладишь с собой: ревность изгложет душу, обессилит. Но ведь мы женаты. Дает ли нам право быть свободными в своих поступках расстояние, разъединившее нас? Не знаю.
Я вернулся в палатку и подбросил в печку дров. Потом разбудил Петра Гордиенко, передав ему утомительную роль истопника...
Под утро Трифон,- дежуривший у печки, задремал. Он сидел на пенечке, склонив голову на койку, где спала Анка, и всхрапывал. И мороз по-хозяйски завладел нашим жилищем, раскидал повсюду горсти изморози. Она лежала на одеялах сизым ворсистым плюшем, от нее исходило ледяное дыхание.
Встали все сразу, как только "судья" Вася воскликнул:
- Трифон дрыхнет, печка замерзла!
Трифона едва растолкали, он пробормотал, покачиваясь, не в силах разлепить глаза:
- Вот жрет дрова, проклятая! На минуту только и забылся, а она уже пустая... Сейчас.
- Влепить ему три наряда вне очереди!-подсказал Серега Климов.- Пускай знает на будущее, как морозить товарищей но освоению сибирских рек! Петр, распорядись...
Илья Дурасов выполз из дальнего угла, развязал тесемки наушников под подбородком.
- Видим твои старшинские замашки, Серега! Выходи на улицу...
Трифон растопил печку, сразу стало веселей от шума огня и треска поленьев.
Выходить не хотелось, мы не выспались, холод еще бил крупной дрожью.
Петр вытащил из-под подушки полотенце, потом сбросил с себя пиджак, свитер, рубашку - разделся до пояса. Сделал это молча, сосредоточенно и стремительно. Выбежав из палатки, он не торопясь, но и не медля черпал в пригоршни снег и натирал им себе грудь, лицо, руки, плечи. Вернулся в палатку, бодро покрякивая и смеясь, схватил полотенце.
- Вот как надо начинать день! - сказал он, подмигнув нам темным озорным глазом; вытерся досуха, наскоро оделся и стоял перед нами какой-то обновленный, точно искупался в живой воде.
Анка сидела на койке, одетая, закутанная в платок, сонная, с припухшими веками.
- Не простудись, Петя,- сказала она заботливо и тут же испуганно замахала руками.- Трифон, что ты делаешь?! Вернись!
Мы не заметили, когда тот разделся. Мы увидели только, как он метнулся из палатки, как, хватая снег, кидал на себя, ухая, подпрыгивая и хохоча.
- Братцы, не снег, а угли - так и жжет! Не плачь, Анка, твой муж закаляется, как сталь. Запишусь в моржи, зимой буду купаться!..