- Думаю, еще один день и еще одну ночь придется провести в лесу...- Петр вздохнул, платком вытер мокрое лицо, покрылся краем одеяла.- Ко всему был готов, Алеша. А вот о таких ночлегах и не помышлял, даже в голову такое не приходило. Скорее об Африке думал: пошлют, дескать, что-нибудь строить в Африке... А тайги и в мыслях не было. Но так уж, видно, устроена судьба человеческая: чего не ждешь, то обязательно и явится. Этим, должно быть, и загадочна жизнь - неожиданными поворотами, редко веселыми, чаще драматическими.
Я ответил, чуть помедлив:
- Без таких поворотов пропадешь от тоски, от отчаяния. Или жиром затечешь...
- О Жене думаешь? - спросил Петр.
- Все время. Отделаться не могу - стоит перед глазами, да и только. Чудится, будто таится она за каждым деревом и вот-вот выйдет навстречу. Лишь во сне забываюсь, и то ненадолго...
Петр промолчал, может быть, задремал. А снег все падал, падал, не торопясь, тяжело, густо, шелестя в ветвях, шипя на горящих поленьях, и казалось, не будет ему конца.
И вот поход наш завершился. Рано утром, когда рассвет, путаясь в густых переплетениях заснеженных ветвей, едва пробился к земле, мы снялись с последнего лесного ночлега и вышли к постоянному нашему пристанищу.
Перед нами расстилалась, уходя вправо и влево, широкая равнина Ангары. Река была скована торосистым льдом и занесена свежими, чистейшей белизны снегами. За рекой взбиралась по взгорью и уходила за горизонт тайга, седая от морозов и снегопадов. Из-за горизонта, пробиваясь сквозь студеное марево, оранжевым лохматым комом вставало солнце. Лучи, скользнув по верхушкам деревьев, упали на речную равнину, взрывали снег, и во все стороны расплеснулись колючими иглами искры, окатили с головы до ног, ударили по глазам, ослепляя.
Катя Проталина звонко засмеялась - так смеются от внезапно нахлынувшего чувства восторга - и, раскинув руки, попалил ась в снег, лежала так, глядя в безоблачное розовое небо и улыбаясь. Петр Гордиенко толкнул меня, и я, увлекая за собой Петра, полетел в сугроб. Ребята, наскакивая друг на друга, барахтались, катались по снегу, радуясь тому, что переход окончился, что самое, быть может, изнурительное, тяжелое осталось позади и что мы достигли цели.
Петр Гордиенко огляделся и, указав на берег, полого спускающийся к реке, сказал бульдозеристу Анохину:
- Глеб, здесь будем ставить палатки.- Расстегнув полушубок, он достал из кармана пиджака карту, развернув, взглянул на нее, отметил точку.- А теперь идите за мной. У кого есть ружья, захватите. Будорагин и Токарев, вы приготовили то, о чем я вас просил?
- Мы свое дело знаем,- ответил Трифон.- Веди.
Петр двинулся вдоль берега. Все, кто был свободен, пошли за ним, по самый пояс проваливаясь в белых и рыхлых ворохах. Более получаса мы лезли по снегам, то скатываясь в низины, то взбираясь на бугры. Мы шли неустанно, весело, в пальто и в полушубках нараспашку - было жарко,- знали, что сейчас наступит самый торжественный момент, который завершит наш долгий и нелегкий путь.
Наконец, сделав последнее усилие, мы поднялись на скалу, самую высокую точку в этом месте реки,- Горбатый мыс. Скала как бы нависала над самой водой, и смотреть вниз было страшновато: кружилась голова.
- Здесь,- сказал Петр и встал в середине площадки, похожей на пятак.- Трифон, устанавливай флагшток. Алеша, прикрепляй флаг...
Трифон воткнул в снег высокий, очищенный от коры шест. Ребята начали утрамбовывать ногами снег у его основания, обкладывать камнями, укреплять стропами, чтобы его не свалило ветром. Флагшток стоял, прямой и белый, как свеча.
- Алеша, поднимай флаг,- сказал Петр.- У этой скалы ляжет плотина будущей гидроэлектростанции, Ильбинской. И мы на этой скале первые. Поздравляю вас, друзья, с этим великолепным человеческим званием!
Я подошел к самодельному флагштоку и взялся за шнур. И сейчас же ко мне подскочила Катя Проталина, за ней Анка, Трифон, Илья Дурасов, Серега Климов, как бы нехотя, принужденно приблизилась и Елена Белая. Все, кто мог дотянуться до веревки, взялись за нее. И флаг под шум и крики столпившихся вокруг шеста людей пошел вверх, достиг вершины и затрепетал, текучий, алый, пламенем своим как бы озаряя все пространство вокруг...
- Залп! - скомандовал Петр.- Еще залп! Еще!..
Трижды прозвучали выстрелы из восьми ружей-двустволок, возвещая таежному краю о нашем прибытии. Мы долго еще толкались на скале, не расходясь, с немым изумлением оглядываясь вокруг: взгляд привыкал к новым, еще не опознанным далям.
Бульдозеристы, когда мы вернулись назад, уже расчистили площадку под палаточный городок. Ребята разбивали палатки, в них настилались временные полы - тщательно обтесанные, гладкие, промороженные сосновые бревна. В промежутках между ними проглядывал снег. Девушки устанавливали в палатках железные койки, строго, по-солдатски накрывали одеялами. Электрики возились у передвижной электростанции, тянули провода к палаткам, к домику Кати Проталиной.
Сбоку площадки валялись железные бочки. Из них выжигали оставшееся горючее, пламя шумело, густая копоть шла вверх едва колеблемой смоляной лентой. В бочках прорубали отверстия - дверцу и дыру для трубы; самодельные печки затаскивали в палатки, водружали посередке, как символы домашнего тепла и уюта, вставляли в них трубы и тут же закидывали поленьями.
Ребята свалили огромную матерую лиственницу, тракторист приволок ее на площадку, и Трифон Будорагин раскроил ее на кругляши.
Я сбросил с себя полушубок и схватил топор. Кровь как бы окатила меня всего, насыщая каждую клеточку веселым вдохновением. Я вздымал высоко над головой топор на длинном топорище и, со свистом рассекая воздух, всаживал его в чурбак. Мне до дрожи приятно было, играя силой, колоть дрова. Поленья отлетали в сторону, ровные, (без единого сучочка, точно спрессованные из розовых шелковистых волокон.
Катя Проталина подбирала их, уносила к палатке и тут же бежала назад.
- Ты уже наколол? - Брови её живо и изумленно взлетали, прячась под платок, и свежие губы раскрывались в улыбке: ей, должно быть, нравилось помогать мне, а я старался показать, как ловко расправляюсь с увесистыми, в два обхвата чурбаками листвянки.- Где ты научился так хорошо колоть дрова? Прямо заглядение одно, а не работа!
- Окончил специальное учебное заведение, Катя,- сказал я.- Диплом имею. Скоро ученую степень получу...
- Почему ты со мной разговариваешь несерьезно, будто я маленькая девочка? - Катя глядела на меня настороженно, со скрытой обидой.
- А ты и есть девочка.
- Ты симпатичный парень, Алеша,- сказала вдруг Катя.
- Тебе нельзя заглядываться на других парней. У тебя жених.
- Если есть жених, то уж и не взгляни ни на кого!
Я улыбнулся, наблюдая, как она вдруг заалела, точно мороз зажег ей щеки.
- Давай помогу отнести. Накладывай.- Я подставил руки, и она, не торопясь, аккуратно клала поленья, тяжеловатые, пахнущие студеной свежестью.
- Тяжело, надорвешься.
- Клади, клади, не жалей.
- Хватит. Иди за мной.
Катя шагала впереди, скрипел снежок под ее валенками с кожаными заплатами на пятках.
- Здесь.- Она сбросила свой груз в кучу дров возле палатки.- Это для вас. А теперь давай наколем для моего костра, скоро обед разогревать надо...
- Как ты успеваешь одна-то, Катя?
- Девочки помогают. Анка. Даже Елена. Федя у меня есть. Главное, чтоб горячего было вдоволь...
После обеда Петр Гордиенко пригласил нас в палатку на совещание. Горели дрова в печке, пламя гудело, рвалось на волю, в разреженный воздух. Округлые ребристые бока полыхали жаром. Пахло дымом, горелым маслом, от пола подымался пар. Сосновые бревна под ногами, оттаяв, источали запах хвойной смолы такой крепости, что кружилась голова.
Мы сидели на койках, Петр на чурбаке за наскоро сколоченным столом. Мы разделись, свалив одежду сзади себя, и все дальше отодвигались от пылающей печки... Петр ободряюще кивнул, усмехнувшись.
- Ну, с новосельем вас! Тепло, светло, и сами себе хозяева.- Лампочка, висевшая над столом, то вспыхивала, сильно накаляясь, то скучно затухала, точно строила гримасы нам, чудакам, движок, примеряясь, стучал неравномерно.- Сегодня будем наводить лоск в своих гнездах,- сказал Петр,- а завтра с утра приступаем к делу. Незамедлительно. Будорагин назначается бригадиром плотников.
Трифон привстал - увесистые руки по швам, по-солдатски,- тряхнул тяжелой головой в тугих кольцах волос,
- Есть бригадиром плотников!
- В твое распоряжение выделяется двадцать два человека. Хватит?
- Какое там хватит! - Трифон оглянулся в замешательстве.- С собой то не знаю, что делать. Какой из меня плотник, если я каменщик? А ты мне - двадцать два человека!..
- Был каменщиком, станешь плотником,- сказал Петр.- Научишься и бригаду научишь. И, пожалуйста, поскорей! Нам ждать некогда.
- Ладно, коли так, научусь.- Трифон сел, сгорбившись, растерянно озираясь.
- Токарев получит бригаду лесорубов.
Я, как и Трифон, тоже встал.
- Есть,
- Будете сводить лес на холмах, готовить промплощадки и места для складов, мастерских... Ты тоже получишь двадцать два человека.
Трифон подался ко мне, попросил с надеждой:
- Давай поменяемся местами, Алеша? Валить лес мне больше по душе...
- У него проси.- Я указал взглядом на Петра.
Тот продолжал, не обратив внимания на порыв Трифона:
- Ребята устанавливают пилораму, не сильная машина, но на первый случай сойдет. Послужит. Будем заготавливать материал пока на ней... Давайте подумаем, что начнем строить в первую очередь...
- Туалеты,- брякнул Трифон, не раздумывая.
Разразился внезапным взрывом хохот, осколками посыпались веселые реплики. Трифон, вытянув шею, с высокомерным презрением оглядел присутствующих.
- Над кем смеетесь, дурьи головы? Над собой смеетесь. Выбеги-ка на мороз попробуй, да еще среди ночи. Тогда и поймешь, что для нас нужно в первую очередь.
- Правильно, с этого и начнем.- Петр, подавляя смех, поманил Трифона и шепнул ему что-то на ухо.
Трифон, взглянув на Анку, потом на Елену, хмыкнул, довольный, и мотнул головой.
- Схвачено, Петя. Постараемся... Печь-то я и сам сложу.
- Еще какие будут предложения? - спросил Петр.
Я сказал:
- Баню бы надо. А то зачервивеем совсем...
- Верно, баню. Еще что?
- Столовую! - крикнул Серега Климов.
Нетерпеливо не встала, а как-то выпрыгнула Катя Проталина.
- Я возражаю. Лучше клуб сперва построим. Собраться негде, потанцевать негде, кино посмотреть негде. Что это за жизнь такая!..
- Клуб! Конечно, клуб. А то наешься в столовой и на боковую. Ожиреем!..
Я слушал, наблюдал и не мог воспринять все это всерьез. Все казалось нереальным, невзаправдашним, точно во сне. И сама поездка, и дорога по тайге, и вот это совещание, какое-то шуточное, в наскоро поставленной палатке, у раскаленной бочки из-под горючего. И в то же время все это происходит на самом деле, и я глубоко верил, что решения, которые здесь принимаются, будут выполнены. Все появится в срок. Бывает, наверное, что и так начинаются большие строительства. Бывает, наверное, что из небольшой кучки людей, спаянных одной идеей, одной волей, вырастает целая армия единомышленников или начинается большая эпоха, скажем, в искусстве, оставляющая неизгладимый след в истории культуры. Живо пульсирующий родничок превращается, в ручей, ручей - в реку, уносящуюся к океану.
- Я предлагаю,- продолжал Петр,- первую построенную нами улицу назвать именем Сергея Есенина.
- Хорошо,- поспешно отозвалась Анка.- Молодец, Петр, что придумал такое красивое название.
Серега Климов недоуменно пожал плечами.
- При чем тут Есенин, не понимаю. Он же и не строитель и не сибиряк. Он же представления не имел об Ангаре.
Анка перебила его:
- А мы разве сибиряки? А мы разве видели когда-нибудь Ангару до сегодняшнего дня? Вот и не возражай!
- Верно, Анка,- сказал Петр.- Он - Россия! Москва! Кто читал Есенина? ,
Илья Дурасов пожал плечами.
- Что за вопрос! Все читали. Знаем наизусть.
- Читай, Илья.
Илья опешил.
- Сейчас? Здесь?
- Ну да.
- Я всего-то и не знаю.- Илья втянул голову в плечи, горько сожалея о том, что вылез со своим объяснением.
- Читай, что знаешь.
- Читай, читай! - кричали Илье, перебивая друг друга, забавляясь, с насмешечкой.- Послушаем, на что ты годен!
- Ну ладно... Вот, например.- Илья не прочитал, а торопливо, точно его подхлестывали, пробормотал бубнящим голосом, как первоклассник, сдающий урок. Рука его непроизвольно сжимала, комкая, плечо Анки, словно старалась отломить его, и Анка морщилась от неудобства, но терпела.
...Не ходил в Багдад я с караваном,
Не возил я шелк туда и хну...
- Да ну?! - воскликнул Серега Климов, как бы всерьез поражаясь такому признанию.- Неужели не ходил? Анка без плеча останется! Заплачет сейчас...
У Ильи выступил на лбу пот, умоляюще взглянув на Петра, он сказал:
- Не могу. Мешают...
- Читай. Не обращай на них внимания. Тихо, ребята!
Наклонись своим красивым станом,
На коленях дай мне отдохнуть...
- Все.- Илья сел и пригнулся, чтобы его не видели.
- Молодец, Илюша,- похвалил Петр, хлопая в ладоши.- Хорошо читаешь.
- Артист!
- Качалов!
- Яхонтов!
- Встань, поклонись.- Серега тормошил Дурасова.
Илья отмахнулся.
- Отвяжись!
- Сергей Климов, твоя очередь,- сказал Петр.- Или не помнишь ничего?
- Ты шутишь, Петя. Чтоб Есенина, да не помнить! - Серёга ухмыльнулся.- Но я помню такие, которые не совсем прилично читать... вслух.
- У Есенина нет таких стихов,- сказал Петр.
- Как это нет? У такого озорника!.. Я видел его портреты - и в цилиндре снят, и с гармошкой, и под ручку с дамами... Парень что надо. Про луну помните? И про суку...
- У него много стихов про луну,- сказала Анка.- Что ж тут удивительного, он лирик, самый нежный, кудрявый, вот с таким бы под ручку пройти... Ах!
Трифон помрачнел.
- Тебе бы только с другими пройти. Об этом только и мечтаешь. Завидущие твои глаза...
- И про суку хорошо написал,- проговорила Анка, не слушая мужа.- "Семерых ощенила сука, рыжих семерых щенят... До вечера она их ласкала, причесывая языком..." Плакать хочется, как хорошо...- На глазах у нее выступили слезы, она села и уткнулась лбом в плечо Трифона.
Елена осторожно погладила ее по спине.
- Я же не про ту суку говорю, Анка,- сказал Серега.- Про другую... Вот...
Сыпь, гармоника. Скука... Скука
Гармонист пальцы льет волной.
Пей со мною, паршивая сука,
Пей со мной.Излюбили тебя, измызгали -
Невтерпеж.
Что ж ты смотришь так синими брызгами?
Иль в морду хошь?
Анка повернула к Сереге охваченное тревогой и болью лицо с круглыми остановившимися глазами, в них еще поблескивали слезы.
- Неправда это! - крикнула она.- Это же страшно.
- Еще бы! А ему, ты думаешь, не страшно было... Каждый день гулянки да кутежи... С этой бабой... иностранкой... Он видел, куда катится, и остановиться не в силах был... Тут не то что такие стихи - вопить в пору. Погибаешь. Да, братцы... Жизнешка-то несладкая, видать, была у парня. Хмельная и неспокойная...
- Хватит, Серега, не пугай нас и не путай нам карты,- сказал Трифон.- Разговорился, оратор. Сядь. Ты его знаешь с одного бока, я - с другого.
- С какого? - спросил Серега и поежился: дрова в печке прогорели, и в палатку прокрадывался холод.- Кто там поближе? Подкиньте дровишек...
Илья Дурасов, присев, накидал в печку поленьев, и они через минуту загудели, разгораясь.
- Давай, Трифон, показывай свое искусство...
- Только человек светлой души, кроткий мог написать так трогательно. Анка, встань, я стану читать тебе про Иисуса-младенца.
Ребята оживились, переглядываясь, точно ожидая представления. Катя Проталина сидела рядом со мной.
- Какой он смешной, этот Трифон,- прошептала она.- Занятный...
Анка встала, и Трифон повернул ее лицом к себе. Укрощая силу своего баса, он прочитал, растягивая слова, ласково:
Собрала пречистая
Журавлей с синицами
В храме."Пойте, веселитеся
И за всех молитеся
С нами!"Молятся с поклонами
За судьбу греховную,
За нашу;А маленький боженька,
Подобравши ноженьки,
Ест кашу...
Запнулся, надавил ладонью на лоб, вспоминая: Анка шепотом, как на уроке, подсказывала ему. Трифон дочитал до конца:
Позвала пречистая
Журавлей с синицами,
Сказала:"На вечное время
Собирайте семя
Немало.А белому аисту,
Что с богом катается
Меж веток,Носить на завалинки
Синеглазых маленьких
Деток".
Он расцвел в улыбке, победоносно озираясь,- осилил. Анка потрепала его по щеке и поцеловала в бровь.
- Передаю слово Елене Белой,- сказал Трифон, садясь.
Петр выжидательно взглянул на жену. Она медленно поправила сползшую на глаз белую прядь и, как сидела, опершись локтями о колени, положив подбородок на ладони, не сводя взгляда с малинового бока печки, стала произносить слова, негромко, однотонно и четко; изредка останавливалась и замолкала, точно уходила из этой палатки куда-то далеко, к другому пристанищу, затем возвращалась опять, и опять ровно, с оттенком изумления и тоски звучал ее голос.
Как мало пройдено дорог,
Как много сделано ошибок...
Я слушал, пораженный мыслью о том, что каждый искал и находил у поэта свое, близкое, созвучное - печаль, мечту, сожаление о несбывшемся,- искал сочувствия своей радости или боли и это свое - строчками его, мыслью его - передает другим. И мне вдруг стала понятна не только сама Елена, но ее судьба, нелегкая, с промахами, с горькими разочарованиями, с рискованными поступками, с безднами, в которые вот-вот сорвешься. Мне понятно было ее одиночество среди нас - оправдывал я его или порицал, это все равно, главное - понимал...
Только сейчас я догадался, что Анка беременна. От этого она в дороге по тайге была несвойственно для нее нервной до капризности, и слез не надо было долго ждать - они стояли рядом. И жест Елены воспринимался теперь по-иному: так может погладить - легким и нежнейшим прикосновением - женщина другую женщину, будущую мать...
Я невольно спросил себя: что нашла бы для себя у Есенина Женя? Я увидел ее явственно в этой палатке, среди нас, увидел ее лучистую улыбку, радостью, как цветами, одаряющую людей, и услышал голос ее, несильный, со сдерживаемой от застенчивости страстью: "Ну, целуй меня, целуй, хоть до крови, хоть до боли..." Она восклицала это неожиданно, точно в восторженном опьянении, и протягивала ко мне руки, и у меня на какой-то миг останавливалось сердце в немом изумлении...
Читали все. Дошла очередь и до меня. Хотелось крикнуть о своей боли, обидное, мстительное: "И с копной волос твоих овсяных отоснилась ты мне навсегда..." Но не крикнул - чувствовал, что солгал бы: не отоснилась. Я сказал другое: