- Вы не желаете вместе с нами отметить знаменательную дату, бригадир? - спросил Леня Аксенов.- Вы желаете отворить дверь и перешагнуть порог Нового года в одиночестве? Как это на вас непохоже - вы же примерное дитя коллектива! - Леня, застегнул "молнию" на курточке и, как девочка, взглянул на себя в зеркальце, лизнул языком пальцы и приклеил отделившуюся прядку волос на виске. Он давно вырос из своего костюма: курточка едва прикрывала пупок, а брюки, узенькие, лоснящиеся от частой глажки, не закрывали щиколоток, отчего ноги - в полуботинках с загнутыми носами - казались огромными и воспринимались отдельно от него самого. "Не больно балует, видать, сынка генерал-то,- подумал я, оглядывая парня. И правильно делает. А может быть, пожалели дать другое в такую-то даль - пускай донашивает старое..."
Ты его сейчас не тревожь, Леня,- сказал "судья" Вася. На него нашло. Он еще не отмечтался. Вот отмечтается, сообразит, где находится, и соберется по-солдатски - в четверть минуты.
Леня обернулся к "судье", приклеенная прядка на виске отстала и сердито топорщилась.
- О чем может мечтать человек в такой момент, если не о бокале душистого коктейля? О танцах?
- О жене,- ответил Серега Климов с беспощадной иронией - он никогда никого не щадил.
Илья попробовал его урезонить.
- Перестань, Серега. Нашел время насмешничать...
- Я объясняю Лене, он должен все знать, если живет с нами вместе. Жена у него, Леня, в Москве осталась, тоже, как и ты, генеральское дите. С форсом девка... Не прельстило ее наше путешествие. Кинула его на произвол: трудно оторваться от родного гнезда - вдруг крылышки не выдержат в полете?..
- Эта жизнь мне знакома до тонкостей, до мельчайших деталей бытия, так что я не удивлюсь ничему в ее поведении,- сказал Леня с небрежностью человека, которому нисколько не дорого то, чего он, не задумываясь и не жалея, променял на худшее, но интересное.
- Вот он, наш бригадир,- продолжал Серега,- как только наступает решающий момент, и отделяется от нас: сам здесь, а мысли его, душа его там, возле нее. Ты вникни поглубже: кто в такую ночь станет сидеть дома? Пошла в компанию. Шампанское, музыка, танцы, обстановочка... Для чертей такая обстановка - лафа! Сейчас же он прилепится, шепот на ушко, смущение, соблазн. Парии пошли теперь похлестче чертей - ни одного подходящего случая не упустят. Рука сразу тянется к недозволенному. Без предисловий.
- Почему же сразу к недозволенному? - смущенно проговорил Леня и отвернулся, чтобы не видеть меня.
Серега засмеялся, подмигивая.
- А как же! Тренировка. Рефлекс. Вот он и страдает за свою Женечку, за ее юбочку.
Я встал и молча ударил Серегу в подбородок. Он перелетел через койку - сам весь внизу, а ноги в остроносых ботинках торчали наверху.
- Мразь,- бросил я ему.- Еще раз услышу такую пошлость, прибью до смерти.
Меня схватили за руки посадили опять на койку, я и не пытался сопротивляться. Серега притворился ушибленным более, чем было на самом деле, и застонал, но не выдержал этого тона, взвизгнул, выползая из-за койки.
- Ты ошалел, хулиган! Ты рукам волю не давай, а то мы их укоротим! - Он танцевал передо мной, замахиваясь и грозя, как тогда, в парке.- Я тебя трогал? Трогал я тебя? А ты руки распускаешь! Что смотришь волком? Не нравится, что я сказал? Я не виноват, что жена с тобой не поехала! Значит, стоишь того... Ну, ударь, ударь!..
- Отойди,- сказал я.
- Отойду. Я отойду. Пойду позову Петра, пускай он разберется! - Набросил на плечи полушубок и выскользнул из палатки.- Бригадир называется!
Илья Дурасов проворчал, недовольный:
- Надо же - в такой момент... Собирайся хоть ты, а то все расстроится. Ты тоже хорош - сразу в морду...
Я выдвинул из-под койки чемодан.
- Ты же знаешь, Илюха, что с ним по-другому нельзя. Не останови - черт знает до чего договорится. Скотина.
- Знаю,- согласился Илья.- Идемте скорее в клуб, там все уладится легче...
Я уже взялся за полушубок, чтобы одеться и покинуть палатку, когда, отбросив полог, вошел Петр, за ним юркнул Серега.
- Вот он! Вишь стоит как ни в чем не бывало! Нарядился.
Петр расстегнул куртку, снял шапку, даже в полумраке палатки сиял свежестью воротник его белой рубашки. Он посмотрел мне в лицо и сказал:
- Извинись перед Сергеем.
Я не возразил ни слова и подступил к Климову:
- Извини, я был неправ, я сожалею, что так случилось...
Серега, не ожидавший признания, несколько растерянно оглянулся.
- Ладно уж, чего там... свои люди...
Мы пожали друг другу руки.
- Инцидент исчерпан,- отметил Леня.- Ах какие же мы уступчивые! Как замечательно смазаны колесики в нашей жизненной колымаге - не скрипнет... Между прочим, начало двенадцатого.
На пути в клуб я задержал Климова и сказал ему, понизив голос, как по секрету:
- Запомни, если ты впредь будешь так же распускать язык, то получишь то самое, что я обещал: прибью до смерти.
Серега остановился, голос его зазвенел, взвинченный:
- Да пошли вы - ты и твоя Женя! Очень вы мне нужны с вашей любовью! Не то что говорить, обходить вас буду за три версты! Тоже мне персона!
- Вот и хорошо,- сказал я.- Спасибо тебе.
- Тебе тоже спасибо,- проговорил Серега со злостью.- За щедрость! Буду сидеть за столом и глядеть, как другие кушают, челюсть-то отламывается - хрястнул, не жалея...
- Объяснились? - спросил Петр.- Вот и прекрасно. Я всегда считал, что вы отличные ребята. А теперь сделайте хорошее лицо - за вами из-под каждой сосны наблюдает Дедушка Мороз.
Серега все еще не мог успокоиться, сердито проворчал!
- Ну. его к черту, этого румяного старика! Вместе с его внучкой Снегурочкой!
"Судья" Вася заметил со смешком, чтобы еще более распалить Серегу:
- Вот услышит дед кощунственные твои слова и засветит тебе по другой скуле. Я этого деда хорошо знаю, у него рука-то потяжелей будет...
- Не больно я испугался вашего деда! И вообще пошли вы все!..- Он раздраженно взмахнул руками и побежал вперед, скользя по накатанной дороге в новеньких своих ботинках. Упал, вскочил, чертыхаясь, и опять припустился к столовой.
Леня Аксенов отметил с высокомерной иронией:
- Как людям свойственны отклонения от нормы, этакое роковое влечение к страданиям и болям, физическим или нравственным, все равно.
Петр спросил Леню, подражая его снисходительно-пренебрежительной манере:
- А не находите ли вы, юноша, что слишком много болтаете и по поводу и без повода?
- Нет, не нахожу,- ответил Леня без смущения.- Но если вас, товарищ начальник берега, больше устроит мое безмолвие, то я могу доставить вам такое удовольствие. Мне это ничего не стоит.
8
ЖЕНЯ. В первый момент мне подумалось, что я была здесь только вчера. Я как будто совсем забыла, что когда-то бежала отсюда возмущенная и непримиримая, наговорив друзьям Вадима дерзостей.
В передней, как и раньше, меня встретили Вадимовы тетушки, старые девы: Аглая Степановна, Агния Степановна, Анатолия Степановна и Антуанетта Степановна, все на одно лицо, все высокие, сухопарые, со впалой грудью и выступающими ключицами, прикрытыми пожелтевшими от времени кружевными кофточками старинного покроя. Они обнимали меня, звонко чмокали в щеки и восклицали с непритворным восхищением.
- Что с тобой происходит, Женечка! - сказала Аглая Степановна, старшая из сестер.- Ты становишься все женственней, все элегантней. Непостижимо!
Агния Степановна, вторая сестра, подтвердила:
- Очарование, да и только!
- Что называется, женщина с изюминкой! - Анатолия Степановна заключила меня в объятия.- Молодость! Куда от нее денешься?..
Антуанетта Степановна грубоватым голосом подвела итог:
- Ты, Женя, создана для поклонений. Да, да. И не возражай, не спорь...
- Ты все реже стала у нас бывать,- упрекнула меня старшая сестра.- Нам без тебя скучно.
- Все некогда, Аглая Степановна,- оправдывалась я, невольно краснея.
В прихожую мимоходом заглянул Вадим в черном костюме, на горле бабочка, в руках бутылки.
- Опаздываем, как всегда? Откуда у тебя эта чуждая нашему дисциплинированному быту черта?
- От сознания собственной независимости,- ответила я.
- Ты бы помолчала... Ты демонстрируешь свою зависимость, находясь даже за тысячи километров от предмета...
Я прервала его.
- Ну, ну, без намеков! - Я не рассердилась, я не в силах была расстаться с той бесшабашностью, которая внезапно захлестнула меня. Я взглянула на себя в зеркало - ах, как понравилась самой себе! - привычным лихим жестом оживила локон надо лбом, улыбнулась и проследовала мимо строя тетушек в гостиную.
Все уже были в сборе, все с нарастающим нетерпением ждали сигнала, чтобы двинуться к столу. Большинство находившихся здесь я помнила еще по тому вечеру, но несколько пар были новыми, с ними я и познакомилась. Как ни странно, первым поднялся и приблизился ко мне Гриня Названов. Высокий, ладный, с ненаигранной мужской ленцой, идущей от уверенности в себе. Он взял мою руку и поднес к губам.
- Откровенно признаться, я немного опасался, что вы не придете,- сказал он, в медленной улыбке приоткрывая зубы.
Я посмотрела ему в глаза в тяжеловатых, припухших веках.
- Опасались? Зачем я вам понадобилась? Мне кажется, что между нами не было ничего такого, что можно было бы вспомнить с приятным чувством.- Лицо у него чистое, холеное, без единой морщинки, над высоким лбом - небрежная тугая прядь. И во мне вдруг возникло ощущение, будто именно его я и хотела видеть сегодня, о нем подсознательно думала.
Названов опять улыбнулся.
- Мы, помнится, не доспорили с вами о добре и зле, о праве на геройство и на трусость.
- Сейчас у меня иное настроение, и боюсь, что спора не получится.
- У меня тоже настроение иное.- Только сейчас я почувствовала, что Названов все еще держит мою руку в своей, и отняла ее.- Что ж, будем слушать музыку или же лирику Толи Туманова?
Саша Конский, рекордсмен-штангист, парень с маленькой стриженой головой на несоразмерно массивных, чугунной твердости плечах, запротестовал:
- Ну вас, ребята, с вашей лирикой! Сейчас двенадцать пробьет.
- Да, надо сперва освежиться,- согласился Феликс Панкратов.- А потом и лирика пойдет в ход!
Толя Туманов на этот раз не обиделся, даже рассмеялся беззлобно.
- На пустой желудок и на трезвую голову лирика не идет, Саша? Так и быть, не стану читать. Живи, как сорная трава, без лирики.
Только спутница Туманова, Дина, девушка с ярко накрашенными, толстыми губами, оскорбилась за поэта и отвернулась, чопорно вскинув птичий профиль.
Я смотрела на всех с добрым чувством, и впечатление, которое создалось у меня первый раз - я была тогда резкой, взъерошенной,- как-то стерлось, ребята казались мне простыми, и даже Феликс Панкратов и Толя Туманов, расслабленный, уставший от жизни и поэзии, сейчас выглядели бодрее, радостней.
А Грини Названова я почему-то стеснялась. Вот дурочка! Никогда в жизни никого не боялась. А тут взгляну как бы нечаянно, встречусь с его прищуренными, словно бы смеющимися глазами, и взгляд мой делает стремительный рикошет. Он сидел, вытянув ноги, возле низенького столика и не торопясь курил и сквозь реденький дымок наблюдал за мной. И я ощущала неловкость и тревогу. Между нами протянулась какая-то нить, тонкая, точно паутинка, я пыталась оборвать ее, но она не только не рвалась, а все больше крепла. Это меня изумляло и настораживало.
- И в самом деле захотелось выпить бокал хорошего холодного вина.- Названов положил окурок в пепельницу, изображавшую раскрытую пасть бегемота, и взглянул на часы.- Чего он медлит? По-моему, пора. Феликс, включи радио.- Гриня сдержал снисходительную усмешку.- Сейчас нас будет приветствовать президент государства. Как всегда, обрадует тем, сколько мы выплавили чугуна и стали в истекшем году и сколько добыли прочих богатств, входящих составными частями в наше экономическое могущество.
Феликс Панкратов тоненько засмеялся.
- Весело,- сказал Саша Конский чеканным голосом, без улыбки.
Толя Туманов примирительно и с грустью сказал:
- Это ничего, это, должно быть, нужно. Лишь бы не забыл пожелать людям счастья в Новом году, удач и радостей...
"До чего же он изнеженный,- подумала я про Толю,- хрупкий, податливый, и страсть его, должно быть, не горячая, не огненная, а теплая, как варежки, блеск черных глаз притушен тенью густых, будто наклеенных ресниц. Он опоздал родиться лет на сто... И вообще, что их всех объединяет? Скептическое отношение ко всему окружающему, к самой жизни?"
Словно угадав мои мысли, Гриня Названов остановился возле моего кресла.
- Мы индивидуалисты. В хорошем смысле этого слова. У нас каждый сам по себе. Мы не пытаемся друг на друга влиять, тем более исправлять, не требуем от другого того, что у него нет и не должно быть по складу ума и характера. Мы можем говорить, читать стихи, если вам захочется, вас внимательно выслушают; захотелось помолчать - молчите, вас не осудят. Мы без обязательств: обязательства - одна из форм угнетения человека человеком. Нам все равно, в кого вы влюблены сегодня и в кого будете влюблены завтра и постоянны ли вы в любви или изменчивы. Это дело ваше. Если двое влюблены друг в друга, вот как Толя и Дина, то никто но смеет вмешиваться в их интимные отношения. Если же у них что-то разладилось, то те, кто заинтересован в нем или в ней, могут претендовать на внимание его или ее...
Я слушала Гриню и изумлялась самой себе: мне совсем не хотелось возражать ему, как раньше, мне было как-то все равно, что он высказывал, я чувствовала себя немножко расслабленной, немного ленивой от доброты к людям: пускай живут и индивидуалисты... Мне было хорошо оттого, что на меня смотрел этот человек, Названов.
Феликс Панкратов включил радиоприемник. Послышались слова приветствия Председателя Президиума Верховного Совета СССР.
Мы переглянулись, как бы вторично слушая знакомые фразы. Названов сказал, обращаясь ко мне:
- Не скучновато ли жить, когда заранее знаешь, что будет через год, через месяц, через неделю, даже через пять минут? Но нас ждет вино, это приятное утешение в жизни.
Вадим распахнул дверь в гостиную и объявил громко и немного торжественно:
- Прошу занимать места согласно указаниям главного распорядителя вечера! - Он весь сиял: белозубая, влажно поблескивающая улыбка, чуть выпуклые глаза, русые вьющиеся на висках волосы; ослепительный треугольник рубашки казался выпуклым, на горле - бант.
- Я надеюсь, главный распорядитель догадался посадить меня и Женю рядом? Я не хочу в такой вечер сидеть в одиночестве.- Названов наклонился ко мне.- Вы не возражаете?
- Нет, не возражаю.- Я взялась за протянутую мне руку.
Мы шумно двинулись к столу. Искали на тарелках карточки со своими именами и останавливались, как на возвышенности в начале веселого пути: впереди расстилалась заманчивая, осиянная солнцем зеленая равнина, по которой предстояло наше шествие.
Новогоднее приветствие закончилось. Долетели удары часов Спасской башни.
Возле наших ног легла незримая черта, ее мы перешагнули и очутились в Новом году! Шаг этот сопровождался веселыми восклицаниями, поздравлениями, тонким звоном хрусталя, вспененным вином. Мы выпили стоя.
Тетушки Вадима, шеренгой своей занимавшие полстола, целовались друг с другом, растроганные, и вытирали глаза кружевными платочками. Как, должно быть, жаль было оставлять позади еще один год жизни, которых осталось так мало.
И как пронзительно сладко и беспечно было мне оттого, что впереди у меня виделось столько лет, еще не начатых, не опознанных, загадочных, и в каждом из них - новые встречи, события, неожиданности, восторги.
Мы сели и поставили на стол бокалы. Я почувствовала, как на мое плечо слегка надавило плечо Названова, теплое и упругое. Он сидел справа от меня, невозмутимый, с улыбкой глядел на излишне оживленных ребят и девчонок, он видел, что я все более подпадаю под его спокойную власть, и ненавязчиво руководил мною. А с левой стороны непоседливо суетился, все время подталкивая мой локоть, Феликс Панкратов, то и дело вскакивал, кричал, стараясь перекрыть застольный гул, торопясь, разливал, расплескивая, вино в бокалы.
Названов отвел плечо, повернувшись ко мне.
- Какие у вас духи? Аромат удивительный.- Он приблизил лицо к моим волосам.- Голова кружится.
- У мамы позаимствовала.- Глаза его стояли перед моими глазами, серые, в легком синем туманце.- Шанель...- У меня у самой голова сладко покруживалась, и стол, сверкая хрусталем, плещущейся влагой в бутылках, как бы уплывал от меня и опять приставал, чуть покачивался под локтем.
- Я слышал о вас...- сказал Названов, и тонкие волосы у меня над ухом шевельнулись от его голоса.
- Что именно?
- О вашем несчастье. Или о счастье. В зависимости от того, как к этому относиться, какими мерами мерить. Я имею в виду ваше замужество и естественную, хотя и невесёлую, развязку этой интриги. Если смотреть на это по мещански, то это катастрофа, большое несчастье. Если же воспринять философически , то данная катастрофа есть обретенная свобода и она есть счастье. Я верю в лучшее. Все, что происходит в судьбе человека, все к лучшему, даже на первый взгляд самое ужасное, трагическое - все это в конечном счете к лучшему, к совершенному. Можно расстаться со всем, самым дорогим, необходимым, кроме свободы Самое великое завоевание человечества в бесконечности веков это свобода, чувство свободы, жажда свободы, стремление к ней. Разве можно лишить себя свободы добровольно, как это сделали вы?
Названов коснулся того места в моей душе, которого я сама боялась касаться,- это было мое горе, мои слезы, моя тоска и мое вечное. И это свято.
- Одну минуту,- прервала я Гриню.- Я вам дала повод или позволение комментировать то, что вас ни в коем случае не должно тревожить?
Откинув голову, Названов взглянул на меня как бы издалека и как бы не узнавая.
- Извините, пожалуйста,- пробормотал он и тут же, чтобы перевести на другое, включился в застольное веселье.- Друзья, я предлагаю тост за удачу! За удачу каждого из нас, и пусть каждый достигнет той цели, к которой стремится... Пускай Саша Конский по-прежнему не расстается со своей "тяжестью" и поднимает ее выше над головой, да посыплются к нему призы - всесоюзные и мировые!..
- За меня можете не бояться, сказал Конский.- Считайте, что призы у меня в охапке! - Он смеялся, и голова его, крошечная, стриженая, как будто перекатывалась среди массивных бугров плеч; девушка, сидевшая рядом с ним, бледненькая и хрупкая, казалась жалкой тростиночкой возле горы; она боязливо отстранялась от него, чтобы он, поворачиваясь, не задел ее своим чугунным плечом.
Названов продолжал, переходя на Феликса:
- Тебе, полиглоту Панкратову, познавшему неведомые языки, совершить путешествия в Африку, пожить в джунглях и для полного комплекта изучить язык обезьян!
Саша Конский засмеялся, и голова его перекатилась от плеча к плечу.
- Ему это не трудно! Он и сам похож на обезьяну. Только не забирайся глубоко, а то съедят, останутся от тебя одни очки...
Феликс ответил, не сердясь:
- Ты, Саша, осел. Ослище! Что касается обезьяньего языка, то изучить его мне нетрудно: стоит лишь прислушаться внимательно к одному из вас.