В последнем своем сборнике недавно ушедший из жизни магнитогорский писатель остался верен своей главной теме: повествуя о тружениках-уральцах, людях разных профессий и характеров, он стремился создать образ современного рабочего, человека-творца.
Содержание:
МЯТЕЖНЫЕ НЕБЕСА - Рассказ 1
ОТ РАССТРЕЛА ДО РАССВЕТА - Рассказ 3
СВЕТЛАЯ ПЕЧАЛЬ - Маленькая повесть 5
ЗОЛОТАЮШКА - Рассказ 10
ГРОМ СПИТ В КОЛОКОЛАХ - Маленькая повесть 12
КАРИЕ ГЛАЗА - Рассказ 20
ЖЕЛЕЗНОЕ ЭХО - Маленькая повесть 24
ПЛАМЯ - Рассказ 31
ПРИКОСНИСЬ К МЕРИДИАНУ - Рассказ 35
СТАЛЕВАР БАЮШКИН - Маленькая повесть 38
ПРИГОВОРЕН К ЛЮБВИ - Рассказ 44
Золотаюшка
МЯТЕЖНЫЕ НЕБЕСА
Рассказ
Ну, вот, кажется, и все - отстрелялся…
Здесь, по-над степью, на железной вершине Магнит-горы, в полнеба, открытой всем семи ветрам, Матвей Жемчужный, облегченно вздохнув, распахнул бушлат и подставил лицо пахнущей первым снежком прохладе. Сюда, на высокий валун, он добрался по крутому склону, спотыкаясь и обдирая руки о древние темные рудные глыбы, намертво придавившиеся в травы, - не сдвинешь.
Отсюда, с огромной высоты, было видно: земля начиналась от горы. У него захватывало дух от распахнутых на полсвета степи и неба, а сердце сжимало от необъяснимой печали, которая накатывает вдруг, когда земля с желтыми молчащими степями-пространствами раскинется перед тобой вперехлест с дальним небом и глаза до рези ищут горизонт, а его не видно, будто он где-то еще и еще дальше - в небе, когда ты остаешься один на один со степью, с самим собой и прощаешься с тем, что было, что каждодневно клокотало горячей кровью в тебе самом.
Когда-то по весне был завьюжен черемухой Урал…
Отпушилась она, киповая, дурманящая, с гудящей пчелой на рассвете, опала по берегам, унесли куда-то розовые вороха лепестков холодные воды рек, а в полдень с неба, истомленного солнцем, навалился и объял полпланетную степь огнедышащий зной, и закачались марева, закрывая горизонты, и заплясали по травам тяжелые голубые дожди, после которых исходила она паром и, освеженная, вздыхала. Разноцветные обручи радуг долго опоясывали набухшие небеса, трепыхались по-над землею, придерживая размытые долины, уплывающие вдаль.
А сейчас степь пустынна, она как бы затаила дыхание… Остановилось огромное небо. Погасли жаворонки, спрятавшись где-то в грозовых облаках. При такой тишине маленький шустрый суслик, перебежав дорогу, воровато оглядываясь, нырнул в спасительную нору - там ему безопасней и теплее. Показались вдали в золотом облаке пыли какие-то кони со всадниками, остановились как вкопанные, встали на дыбы недалеко от Магнит-горы, у подножия которой молчат серебряные шубы ковыля.
Откуда-то издалека, из подрагивающего жаркими слоями марева, доносился одинокий, тонко поющий звук, словно пущена кем стрела вслед косому полету по грозно молчащему небу вспугнутого отощавшего ястреба.
А может быть, это посвистывает низинный заблудившийся ветерочек?..
Матвей Жемчужный отыскал-таки взглядом горизонт: он, опоясав степь, плавился в небе далекими голубыми Уральскими горами, - еще рассмотрел, как всадники свернули за взгорье, пропали в мареве, и догадался, что это был его боевой эскадрон, который он оставил год назад, уходя совсем в другое наступление… Оставил, но еще не простился.
Да, время отшлепало свою торжественную печать на его десяти тревожных победных годах жизни, что прошли в боях и походах. Еще слышатся тупые стуки копыт по широким трактам и пыльным дорогам, еще зеленая травка под березами манит прилечь, забыться, поспать часок-другой, еще в ушах потрескивают выстрелы, стрекот пулемета, слышатся надсадные выдохи "хряк" в огненной лавине конниц, когда молнией летала сабля по загривкам бандитов.
И вот бандиты разбиты, очищена южноуральская округа от недобитых дутовских войск, отвоевана и сбережена для республики, для красной Родины государственная Магнит-гора, милая железная голубушка, на сохранение которой был он когда-то послан сюда лично Владимиром Ильичей и Дзержинским…
Неужели эскадрон мимо пропылит?
Над головой треснуло небо, задышали, погудывая, высотные ветра. Жемчужный запахнул бушлат, накрепко припечатал бескозырку на затылок и в этой грозной тишине вспомнил самое главное.
Когда-то, еще в 21-м году, думал, что вконец отстрелялся, ан нет - вызвали его из родной Увельки, из-под Челябинска, аж в Уральский губком. Сдав в Екатеринбурге партийным товарищам свой тяжелый маузер, он получил взамен оружия мандат, в коем ему предписывалось незамедлительно выехать в Москву и прибыть в распоряжение товарища Дзержинского.
Значит, не отстрелялся еще… Думал, хлеба будет ро́стить, да вот понадобился зачем-то Феликсу Эдмундовичу. Вспомнила ЧК о нем… Душе приятно, конечно. А раз так, давай-ка в путь собирайся, до Москвы добирайся! И тогда подумал он, что, видать, еще не отстрелялся… И тогда снова ему слышались выстрелы, отчаянный топот копыт. Уходил как-то от погони, шарахалось в сторону огромное солнце и пряталось за горизонт, сдавливала грудь тугая, взмокшая от зноя тельняшка, и было ему тогда не то чтобы не по себе, а как-то на душе неуютно.
Перед Москвой нужно было собраться и приодеться во что-ничто, и он двинул на базар. Он хорошо помнит, что его раздражали и легкий мирный пушистый снежок, устилавший городские улицы, вроде шлейфа у подвенечного платья, и равнодушные неторопливые прохожие, которые, как ему казалось, и в жисть не проваливались по самую шею в степные самодовольные сугробы около белоказачьих станиц, и чужое, городское, озябшее красноватое солнце над черной сиротливой речкой Исеть, и собственная одинокость.
На толкучке около кладбища, что неподалеку от Ивановской церкви, он успел еще застать подвыпивших старьевщиков и долго искал поддевочку какую-нибудь и непременно сапоги, по-матросски приценивался. Суконный пиджак - сразу! Яловые сапоги - сразу! Ну и рубаху с картузом - тоже. Поддевочки он не сыскал. Ему сказали: "Была, была - пропили! Фартовая поддевочка!" Связав все эти робы в узел и перекинув через плечо, он двинулся по направлению вокзала, кося глазом на встречные "жраловки", оставляя за спиной и кладбище, и Ивановскую церковь, и колышущиеся тени на ее огромной белой стене от гульбы среди барыг, калек и пропойц.
- Ну, бывай, братва!
В пути его остановила вальяжная раскрашенная молодуха с усталыми глазами, цепко взяла под руку, припала к плечу:
- Матросик! Пощекочи усами!
Он знал, что ей было нужно, и сначала вроде решился: "Баловать не дам. Поем чего горячего, подштопаюсь - и к паровозу прямым ходом, пешком доплыву". Но потом махнул рукой:
- Некогда, Маруся! В другой раз…
И, заметив ее дрогнувшее горло и слезы в ресницах, сунул в руку деньги, сколь осталось, отшвартовался.
После теплушечной изматывающей суеты он наконец-то добрался до белокаменной и предстал перед Дзержинским.
Не знал он еще, какую встречу ему готовит в подарок судьба, с кем доведется увидеться и поговорить, встречу с человеком, дороже и светлее которого нет на всем белом свете.
В тот же день вместе с Феликсом Эдмундовичем он направился в Кремль, еще не зная, к кому и зачем. Дзержинский, посмеиваясь и поглаживая худой рукой острую бородку, не открывал секрета, и Жемчужный не надоедал расспросами, еле поспевал за быстрым шагом председателя ВЧК. Прихрамывая, матрос громко стучал подкованными сапогами по булыжникам Красной площади, словно пробуя прочность земли, закованной в каменную броню, - тверда и надежна.
Когда он шагнул за порог просторного светлого кабинета, сразу увидел за большим письменным столом Владимира Ильича Ленина. У Жемчужного сразу перехватило дыхание, заколотилось, застучало сердце, от волнения бросило в жар и холод попеременно, а Ленин уже поднялся из-за стола и вышел ему навстречу, протягивая обе руки. И на его оживленное: "Здравствуйте! Здравствуйте!" - Жемчужный торопясь ответил: "Здравия желаю, Владимир Ильич!"
Вторая встреча. Первая была мимолетной, в Смольном… Нет, не изменился. У него все такой же тугой белый лоб, карие, раскаленные глаза, мягкая выскочившая вперед бородка и бледные усталые щеки.
Пожимая руку Жемчужному, он склонил голову набок, всмотрелся, раздвинул усы доброй улыбкой, и глаза его повеселели, зажглись светом. Усадил Жемчужного на стул, стал расспрашивать о здоровье, о том, как доехал до столицы, что на Урале…
Дзержинский не мешал их разговору, стоял поодаль у карты, которая занимала всю стену кабинета. Все обыденно, просто и в то же время как-то необычно. Матвей Жемчужный ждал в тревоге что-то важное и неотложное, что непременно поручат ему, ведь не для того, чтобы узнать о здоровье, за тысячи верст пригласили его в Кремль. И он не обманулся. Ленин быстро поднялся и, прищурившись на карту, снял пиджак, аккуратно повесил его на спинку стула, деловито попросил подойти обоих чекистов к карте.
- Начнем работать.
"Ну вот и началось важное и неотложное", - подумал Матвей я весь подобрался, рассматривая на стене города, моря и границы…
Ленин очертил рукой по воздуху круг и заговорил бодрым негромким голосом:
- Видите, какая у нас великая страна?! Нам необходимо включить в строительство экономических баз все ее природные богатства, все, что намечено и утверждено по плану ГОЭЛРО. Это наша первейшая, архиважная задача. Сейчас пол-России голодает. Стоят холодными многие заводы, главным образом металлургические. Плохо с углем, с рабочей силой. Крестьянство до сих пор еле ведет плужное хозяйство на распашке земель. А голод мы победим не только хлебом, но и железом… Машинами и электричеством! Поэтому очень и очень необходимы сталь и чугун.
Владимир Ильич помолчал, рассматривая карту, проговорил:
- Так, так… - и заключил: - Без железа - большого хлеба у нас не будет. Да-с! Запомните, товарищи, без машин нам хлеба не видать!
Потом попросту задал вопрос, скорее сам себе, чем собеседникам: "Трудно будет? Да! Всегда будет трудно…"
Феликс Эдмундович вертел в руках и поглаживал свою пустую трубку, и Матвей посматривал то на нее, то на карту, то на Владимира Ильича, ожидал самого главного. Он крякнул для солидности, отгоняя острую тоску по куреву, у него тоже в бушлате молчала матросская трубка, ожидая огонечка, но курить в кабинете было строжайше запрещено.
Ленин обратился к Жемчужному:
- Матвей Иванович! Видите вот этот кружочек на Урале? Этот кружочек - Магнит-гора, наша государственная ценность, наша природная кладовая. Это железный нерв нашего государства! В ней - и сталь, и чугун, кои мы обязаны выдать крестьянству в виде машин. Для этого нам предстоит разработать гигантские запасы железной руды на Урале и каменного угля в Сибири, соединить Урал и Сибирь в единое целое - в народнохозяйственный комплекс.
Владимир Ильич подошел к стене вплотную и прочертил пальцем прямую по карте:
- Идея о создании урало-сибирского индустриального кольца воплотится в жизнь! Вот почему, товарищ Жемчужный, нам так нужна гора Магнитная как один из индустриальных бастионов на Урале. И вы должны в этой работе нам помочь. Кстати, я ведь вас хорошо помню по Смольному. Вы спрашивали моего совета по поводу атаки Зимнего дворца. Теперь же вам предстоит атака совсем другого рода…
Дзержинский погладил рукой бородку и кинул ободряющий взгляд в сторону Жемчужного: мол, слушай и запоминай. Матвей слушал и запоминал, следя за вождем, нервно шагавшим по кабинету. Ленин уже накинул пиджак на плечи и одной рукой рассекал воздух.
- Нам говорят теперь и предупреждают нас специалисты-неверы о том, что все это неосуществимо из-за дальности перевозок угля и руды, что Урал в данной проблеме- - как потребитель с протянутой рукой… по отношению к Сибири, что если мы даже поставим завод у горы Магнитной и даже выплавим первую сталь, то этот металл по своей себестоимости будет самым дорогим в стране, что возникнут большие трудности в его сбыте и т. д., и прочая, прочая, прочая!.. Проект этот с необыкновенной легкостью называют "абсолютно утопичным, явно убыточным во всех его видах". Мы же, большевики, вопреки специалистам по неверию верим в обратное - в утвержденный нашей партией и народом план ГОЭЛРО. Такова одна из очередных задач Советской власти. И на попятную мы не пойдем!
Матвей Жемчужный только теперь догадался о всей важности вызова его в Кремль, к Ленину, так как он всю гражданскую провел на Урале, в районах горы Магнитной, Белорецка и Верхнеуральска, хорошо знает уральскую степь, казачество; догадался о том, что его, очевидно, снова направят туда для полного утверждения Советской власти.
Не ошибся, услышав вопрос, который задал ему Ленин:
- Как там у нас, на Южном Урале?
Жемчужный подождал, пока Владимир Ильич сядет за письменный стол, и отрапортовал:
- Плохо. Житья нет никому. Банды.
Дзержинский подал чеканный голос, уточняя:
- Остатки дутовских войск.
Ленин сжал в кулак пальцы, переспросил:
- Войск? - И метнул прищуренный взгляд в сторону Дзержинского.
- Свирепствуют?! По-разбойничьи?! А вы?! Феликс Эдмундович… за вами по этому вопросу грешок? И, пожалуйста, не моргайте глазами. Что же они там вытворяют?
- Убийства, насилия, и грабежи, и нагнетание страха на всю округу - их каждодневная практика.
Ленин придвинул к себе настольный календарь и, что-то записав в нем, резко спросил:
- Значит, на Южном Урале Советская власть - это миф? Позор!
- Владимир Ильич! Уральскому казачеству с их кулацкими и полукулацкими хозяйствами, а также бедноте еще не приходилось жить при Советской власти, они к ней трудно привыкают, потому в их среде в грубых формах наметилось расслоение, и притом исторически у них к любой власти мерка одна: а какие от нее выгоды?
- Какие меры вы предлагаете?
- Необходимо как можно скорее погасить малейшее недоверие к Советской власти, развеять страх и вражду среди казачества и крестьянства.
- Конкретнее.
- Банды уничтожить, заблудших вернуть к земле, к труду. Составить и раздать грамоты о прощении всем, кто сложит оружие.
- Кому поручите задачу по наискорейшей ликвидации банд на юге Урала?
Дзержинский подумал и трубкой указал на Матвея Жемчужного:
- Ему!
- Я тоже так предполагал.
- ВЧК считает целесообразным назначить Матвея Ивановича Жемчужного командиром особой воинской части по борьбе с бандитизмом.
- Как, товарищ Жемчужный, справитесь? - спросил Ленин.
- Будет исполнено, Владимир Ильич!
- Хорошо. И потом будьте готовы к новой атаке, к рабочему бою!
Матвей взглянул на карту Советской республики, отыскал глазами драгоценный кружочек в степных родных местах и твердо проговорил:
- Слушаюсь!
И услышал спокойное:
- Верю. Завоюем и сохраним Магнитную. А скажите, пожалуйста, товарищ Жемчужный, может быть, отдадим Магнит-гору, нашу голубушку, на концессии Америке, ну и Японии, а также и Франции? Просят!
Он тогда сказал:
- М-м… Ни в коем случае. Разграбят!
Владимир Ильич подтвердил:
- Да-с! Растащат наше богатство! Кстати, разрешите полюбопытствовать, откуда у вас, коренного русака с именем Матвей и отчеством Иванович, такая, я бы сказал, княжеская "драгоценная" фамилия…. Жемчужный?
Сколько раз ему задавали такой вопрос. Всем отвечал, разъяснял, а тут надо ответить самому Владимиру Ильичу Ленину.
Замялся тогда, но, встретившись взглядом со смеющимися, поощряющими глазами Дзержинского, выпалил как на духу:
- Какой-то мой прапрадед служил в войске Степана Разина на Волге. Был он очень честным. Из походов добычу Разин доверял только ему. Коли кто обращался к вождю-атаману с просьбой пособить, тот отвечал: "Кликни Пантюшку Жемчуга". Или: "Идите к казне, к Жемчугу - он одарит". Ну, вопили: "Идем к Жемчужному!" Отсюда и повелась наша фамилия…
Владимир Ильич тогда расхохотался и спросил Феликса Эдмундовича:
- Значит, праправнуку казначея Степана Разина мы тоже можем доверить нашу жемчужину? - и прислушался.
- Да. Можем. И должны! - услышал в ответ.
…Маузер сбоку висит, надежный товарищ. Уже с потемневшего неба ударили по лбу холодные тяжелые капли дождя, скатились и застряли на кончике поседевших усов. Матросские усы он холил! Да, отвоевал, сберег жемчужину, а теперь осталось прощание с эскадроном на всю жизнь. В Уральском обкоме назначили его первым организатором строительства города и завода. Пора начинать дело и, как это ни прискорбно, прощаться с бойцами, лихими товарищами по боям, которыми он командовал все это смутное время, уничтожая бандитов.
Закончены походы. Жизнь вошла в мирную колею с тишиной и солнцем, только вот сейчас небо над Железной горой мрачное и тяжелое.
Он стоит как хозяин на вершине Магнит-горы, закрывающей полнеба, на которую зарились, вожделенно обращая взоры, Америка, Франция, Япония и предлагали золото, а также проекты, чтобы открыть концессии или купить всю ее целиком у молодой Советской республики…
Хитры были, черти! А мы эту железную кладовую никому! Ключик при нас!
Опять ветер распахнул на нем бушлат, затрепал ленты бескозырки, распушил поседевшие усы.
Это он, Матвей Жемчужный, до боли в сердце оглядывает степные просторы, дороги, воды реки Урал и долину, на которой скоро будут люди, поливавшие эту землю своею кровью, ставить город и завод.
Там, в долине, - телега рядом с шалашом. Поодаль одиноко пасется уставшая лошаденка. Ну и славно! Ну и добро! Так держать!
Двое неторопливых рабочих сгружали добро: летели в пыль кайла, лопаты, мотыги и несколько неошкуренных тяжеловатых лесовин и чистых желтых досок.
…Ударил по небу гром. Вздрогнули на взгорье с плешинами высохшей травы колдовавшие с рейками топографы. Прекратили беседу на камнях геологи. К работающим над колодцем подскакал всадник-красноармеец. Гаркнул:
- Где Жемчужный?!
Из-за взгорья на полном скаку вымахнул эскадрон, выстроился в ряд. Один из рабочих, бородач, подстриженный в скобку, с веселыми голубыми глазами, приложил белую руку ребром ко лбу и кивнул на Магнит-гору:
- А вона, в небесах он!
- Где же?
Всадник поднес бинокль к глазам и, сдерживая гарцевавшего коня, увидел командира на самой вершине горы.
- Ах! Аллюр три креста!
Поскакал к нему.
Гора и человек на ней медленно вырастали навстречу. Конь домахал до подножия, у которого навалом были разбросаны глыбы железной руды. Потом отчего-то затанцевал меж них, закапризничал, не стал спешить дальше. Вот он, его выносливый жеребец, начал спотыкаться, высекать искры копытами с глыбы, лягаться, стараясь отлепить притянутые магнитной силой копыта с подковами. Даже вставал на дыбы, ржал пронзительно, умоляюще.
- А, черт!