4
Заводчики Мальцевы владели и правили Гусь-Хрустальным сто пятьдесят лет. После смерти Акима хозяином дела стал его сын Сергей, а после Сергея Иван. Тот самый Иван Сергеевич, который в молодости служил по дипломатической части и был секретарем у А. С. Грибоедова.
Иван Сергеевич дослужился до звания тайного советника, что по тем временам соответствовало генеральскому чину. Умер он в глубокой старости. Так как в личной жизни был одинок и прямых наследников у него не было, то Гусь-Хрустальный он завещал своему личному секретарю Юрию Степановичу Нечаеву, который именовался Нечаевым-Мальцевым. Близкие звали Нечаева Юшей, а заводские за глаза называли Юшкой-разбойником…
Иван Сергеевич Мальцев в 1846 году распорядился построить в Гусь-Хрустальном хлопчатобумажную фабрику и, приехав на торжественное открытие ее, будто бы сказал так:
- Надеюсь, что хрустальный завод будет поддерживать славу Мальцевых, а фабрика обеспечит рост капиталов.
Тогда же началась коренная перестройка заводского поселка. В Гусь-Хрустальном появилось несколько совершенно одинаковых улиц, застроенных кирпичными одноэтажными домиками в два и четыре окна по фасаду. Назывались они "половинками", потому что каждый был разделен капитальной стенкой на две половины, для двух семей. При этом дом, имевший два окна по фасаду, назывался просто "половинкой", а четырехоконный - "половинкой с кухней", так как имел особую пристройку для кухни.
Кроме "половинок" в поселке было построено несколько общих двух- и трехэтажных казарм, каждая из которых имела свое название: "Питерская", "Генеральская", "Золотая", "Вдовья". Названия казармам давались не случайно. "Питерская" была заселена рабочими новой фабрики, привезенными в Гусь-Хрустальный из Питера, где у Мальцева также была текстильная фабрика, которой он владел на паях с Сергеем Соболевским. "Генеральскую" построили в память о присвоении барину генеральского звания, а "Золотую" - после присуждения мальцевскому хрусталю золотой медали на Всемирной промышленной выставке в Париже. Во "Вдовью" казарму поселили одиноких женщин с детишками.
В каждой казарме имелось по сто с лишним тесных каморок, отделенных одна от другой деревянной перегородкой, не доходившей до потолка. Кухня в казарме была одна на всех, общая. И печка была одна, хотя каждая хозяйка стряпала только на свою семью. В кухне часто случались ссоры и даже драки из-за того, кому где поставить горшок.
Перелистывая дореволюционные комплекты газеты "Старый владимирец", я нашел там статейку, в которой рассказывалось, как выглядят гусевские казармы. Вот коротенькая выдержка из этой статейки.
"…Чаще всего живут в каморках по две семьи в 8- 10 душ. Каждая семья занимает кровать, обнесенную легкой занавеской, тут же кругом сложено горами тряпье, хламье, развешивается на стены скудное платье, а зимой в каморках сушат белье. Вентиляции нет, воздух промозглый и спертый. Спят вповалку, и дети с ранних лет приучаются видеть сцены, которые их могут только развращать…"
Впрочем, все это я видел своими глазами, потому что в одной из казарм жил мой родной дядя и я не однажды бывал у него.
В Гусь-Хрустальном почти все постройки были "господскими". Иметь "недвижимую собственность" рабочим и служащим не разрешалось. Даже единственный в поселке магазин принадлежал все тому же хозяину. Заезжие купцы допускались сюда лишь два раза в году: летом - в троицын день и осенью - на праздник Акима и Анны ("на якиманны", как говорили местные жители).
При выезде из поселка стояли полосатые загородки-шлагбаумы. Они как бы отгораживали Гусь от всей остальной России и утверждали здесь свой особый уклад жизни, хозяйский суд и управу.
Если кто-нибудь из рабочих не угодил управляющему или в чем-нибудь провинился, следовал строгий приказ:
- Вышвырнуть за шлагбаум!
И человека с семьей, с малыми ребятами, хоть в дождь, хоть в мороз вышвыривали из квартиры, гнали вон из поселка за полосатый шлагбаум.
С течением времени на пустыре за шлагбаумом возникла маленькая слободка, где обитали горемыки, вышвырнутые с завода. Она так и называлась - Вышвырка.
Те, кто жил на этой несчастной Вышвырке, не имели права посылать детей своих в школу, в случае болезни не могли обращаться к заводскому врачу. Наконец, они лишались права пользоваться единственным на весь Гусь продовольственным магазином. Дело в том, что продукты в этом магазине не продавались за наличные, а отпускались по заборным книжкам, выданным главной конторой завода.
Все жители Гусь-Хрустального по своему положению делились на три категории. К первой относились служащие, то есть заводская и фабричная администрация, а также школьные учителя, священник, врач и начальник почты. Ко второй - мастера, то есть алмазчики, стекловары, лучшие стеклодувы и фабричные рабочие высшей квалификации. К третьей - все остальные рабочие. В зависимости от того, кто к какой категории относился, определялось жилье, жалованье и заборная книжка, с указанием суммы, на которую он имел право "забирать" в магазине.
Если говорить о жилье, то служащим полагался отдельный дом. Мастерам - "половинка с кухней" или "половинка без кухни". Просто рабочие жили в казармах.
Была в Гусе еще одна категория - "разрядные", то есть чернорабочие, делавшие все, что прикажут. Разрядные жили в общем сарае и на хозяйских харчах. Им заборная книжка не полагалась. Попасть в "разряд" означало почти то же, что очутиться на Вышвырке.
Поскольку хозяева жили в Петербурге, главным лицом в самом Гусь-Хрустальном был хозяйский доверенный - управляющий.
Не знаю, может быть, Мальцевы специально подбирали таких доверенных, но почти все гусевские управляющие, о которых я слышал от старых людей, были жестокими самодурами.
Об управляющем Гайдукове говорили, что он издал приказ, обязывающий рабочих кланяться не только ему, но даже лошади, на которой он ездил. Иногда Гайдуков останавливал на улице кого-нибудь из рабочих и спрашивал:
- Знаешь ли, кто я такой?
На это полагалось ответить:
- Ты наш царь и бог, батюшка.
Если спрошенный отвечал по-другому, управляющий спрашивал:
- Где работаешь?
- В гуте.
- Пойди и скажи старшему мастеру, что я приказал взыскать с тебя за непочтительность…
О другом управляющем, Титове, старики вспоминали, как о бесстыдном охальнике. В Гусь-Хрустальном для мастеров и рабочих была построена общая баня. По пятницам там мылись женщины, по четвергам и субботам - мужчины. Так вот, управляющий Титов по пятницам отправлялся в баню, бесцеремонно заходил в помещение, где мылись женщины, и, выбрав двух-трех помоложе и покрасивее, приказывал им явиться в господский дом "мыть полы"…
Добрая память сохранилась в Гусе об одном лишь управляющем, Корсакове. Он жил здесь в середине прошлого века и был справедлив в отношении к рабочим людям. В Гусе у Корсакова родился сын Сергей, впоследствии прославившийся как выдающийся ученый, основоположник передовой школы русских психиатров. Но Корсаков был исключением среди мальцевских управляющих.
Во второй половине девятнадцатого столетия, после отмены крепостного права, гусевским рабочим было разрешено обзавестись для своих нужд небольшими огородишками и даже иметь коров. В огородах сажали лук, капусту, в забаву детишкам - репу и сладкий горох. Владельцам коров выделялись в окрестном лесу делянки покосов. Хозяева резонно рассуждали, что огородишки и коровы надежнее привяжут рабочих к определенному месту. Но разрешение иметь огородишки и корову было единственным "послаблением". В остальном же крепостнические порядки почти полностью сохранялись еще долгое время. Власть и управа Мальцевых были незыблемы. Их управляющие по-прежнему творили здесь что хотели.
Заезжих людей в Гусе почти не бывало. Да и откуда? Железная дорога через Гусь-Хрустальный из Владимира на Рязань была открыта лишь в 1907 году, а до старого ямского почтового тракта из Владимира на Муром от Гуся считалось пятьдесят верст. Кроме того, существовал строжайший приказ, запрещающий жителям поселка пускать к себе на ночлег не только посторонних людей, но и родственников. Запрещалось также вечером долго сидеть с огнем. "Хожалые", как называли заводскую полицию, стучали в окна и покрикивали:
- Эй, вы, гасите огонь, спать пора!..
Но, как ни старались они задушить в рабочих людях человеческое и держать их в рабской покорности, искра протеста и возмущения запала в души мастеровых и, разгораясь, давала о себе знать вспышками стачек и забастовок. В феврале 1898 года забастовали рабочие хлопчатобумажной фабрики. Местная полиция, подчиненная главной конторе, не могла справиться с возмутителями спокойствия. Управляющий обратился за помощью к губернатору. Из Владимира в Гусь-Хрустальный прибыли войска и жандармы. Начались аресты. Более двадцати участников забастовки были приговорены губернским судом: одни - к тюремному заключению, другие - к ссылке в Сибирь. Но погасить искру не удалось. В поселке продолжала действовать подпольная группа рабочих-революционеров. Она уже была связана с Владимирской окружной организацией РСДРП. В конце 1901 года в Гусь тайно стала поступать ленинская газета "Искра". Ширился круг борцов за рабочее дело.
Пройдет четверть века после первой массовой стачки гусевских рабочих, и в 1923 году один из ближайших соратников Владимира Ильича Ленина - М. И. Калинин напишет в "Известиях": "Гусь-Хрустальный, этот небольшой заводской городок отметится в истории нашей Коммунистической партии как одно из старейших и первых гнезд большевизма…"
5
Мы жили в деревянной "половинке", недалеко от Питерской казармы. Отец работал паровозным машинистом на заводской узкоколейке. Мне было десять лет, и я учился в третьем классе начальной школы, которая находилась возле церкви, довольно далеко от нашего дома. Бегать туда приходилось мимо фабрики и мимо гуты, почти через весь поселок.
Не помню уж, в какой день, но в самом начале марта после первого урока нам объявили, что занятий сегодня больше не будет, и велели идти домой. Мы обрадовались и высыпали на улицу. Была оттепель, снег под ногами маслился. По плотине от гуты к главной конторе двигалась толпа народа и пела, точнее сказать, выкрикивала слова незнакомой песни. Впереди с высоко поднятым красным флагом шагал молотобоец из механической, бывший матрос Колотушкин, которого все в Гусе называли просто Антипычем. В одном ряду с ним шли худощавая работница с фабрики тетя Маша Рудницкая, табельщик Петя Хрульков, хрустальщики Николай Осьмов и Владимир Березкин. Тут же увидел я соседского парня Егорку, а по-гусевски Игорея Фролова и, подбежав к нему, спросил:
- Игорей, это чего такое?
- Революция!
- Чего?
- Свобода. Царя Николашку спихнули к чертовой матери.
- Брешешь?
- Не имею привычки. Смотри на флаг-то: красный! Сейчас полицию разгонять будут…
С этого мартовского дня 1917 года зашумели, забурлили в Гусь-Хрустальном собрания и митинги. Верх на них брали большевики. К 1917 году гусевская большевистская организация считалась одной из крупнейших в губернии, но до Февральской революции она действовала подпольно, теперь же выступила открыто, рассказывая, за что борется партия Ленина, к чему призывает она рабочий класс и трудовое крестьянство. Еще в канун Октября в поселке утвердился большевистский Совет рабочих и солдатских депутатов, во главе которого встали Н. М. Осьмов, А. А. Колотушкин, П. Г. Смирнов, В. М. Федосеев, Ф. А. Дажин, М. И. Рудницкая, П. И. Хрульков, В. М. Мухин. Все это были свои, хорошо известные каждому рабочие люди.
Бывший хозяин Гусь-Хрустального сбежал за границу. Сбежал и поставленный им управляющий. Господский дом превратился в штаб революционной власти. Его стали называть Домом коммуны.
Я хотя и был в ту пору еще мальчишкой, но хорошо помню высокие, просторные комнаты Дома коммуны, постоянно толпившихся там людей в рабочих пиджаках и в солдатских шинелях с красными бантами, с винтовками в загрубевших руках, с гранатами и маузерами у пояса. Однажды в Дом коммуны пришла сгорбленная, морщинистая бабушка Анна Солнцева. Единственный сын ее Петя, бывший мастер-стеклодув, погиб на войне. Старушке пришлось побираться, "идти по кусочки", как говорили у нас. Вот кто-то и надоумил ее: поди-ка, мол, в бывший господский дом к новым хозяевам.
Придя в Дом коммуны, бабка по старому обычаю стала кланяться в ноги. И тут из-за председательского стола поднялся высокий размашистый Колотушкин. Он хлопнул ладонью так, что на столе подпрыгнула большая чернильница, и громко выкрикнул:
- Бабка Анна, не кланяйся. Господское царство кончилось. Теперь здесь рабочего человека поймут без поклонов.
Старушка вгляделась в молотобойца, узнала и в простодушии ахнула:
- Антипыч, родимый, да ты-то здесь чего делаешь? Ай тоже в хозяева вышел?
- Точно, бабушка, теперь здесь хозяева мы - рабочие люди.
Трудно было новым хозяевам в первые годы после Октябрьской революции. В стране началась, гражданская война. Свирепствовал голод. Вспыхнула эпидемия тифа и еще какой-то болезни, которую называли испанкой.
Многие молодые рабочие Гусь-Хрустального ушли с отрядами Красной гвардии на защиту Советской власти. Оставшимся в поселке приходилось трудиться каждому за двоих. Но хрустальный завод и фабрика работали с перебоями из-за недостатка сырья и топлива.
Голодные, худо одетые и худо обутые, в осеннюю слякоть и зимнюю стужу рабочие отправлялись в лес и на торфяные разработки заготавливать топливо и сами же на себе вывозили его к линии заводской узкоколейки, впрягаясь в тележки и сани.
Летом восемнадцатого года начались лесные пожары. Горели сосновые боровые леса и торфяные болота. Поселок окутался дымом. Огонь подползал к окраинным улицам. Старые и малые были мобилизованы на борьбу с ним.
Зарплату рабочие не получали, так как у Совета не было денег. Жили на крошечном пайке: четверть фунта черного, полусырого, колючего хлеба да изредка половина ржавой селедки или сухая вобла. Прокормиться этим пайком было просто немыслимо. Собрав кое-какие вещички из домашнего обихода, женщины ездили в хлебородные губернии в надежде обменять этот скарб на хлеб, крупу или просо. Но в хлебородных губерниях бушевала война, а железные дороги захватила разруха. Поездки за хлебом были опасными. Многие погибали в пути.
Среди старых гусевских мастеров бродили тревожные слухи о том, что хрустальному делу приходит полный конец. Заказов на дорогие изделия ждать теперь неоткуда, а значит, и мастерство алмазчиков уже никому не нужно. Действительно, в те трудные годы стеклянный пузырь для керосиновой лампы или простой граненый стакан были куда нужнее хрустальных ваз и бокалов.
Обсудив бедственное положение, гусевские большевики решили обратиться за помощью к товарищу Ленину. В Москву послали трех делегатов во главе с Антипычем Колотушкиным.
Владимир Ильич принял их, внимательно выслушал и обещал поддержать. В распоряжение Совета было выделено пятнадцать миллионов рублей для выплаты жалования рабочим.
- Только не поддавайтесь панике, - напутствовал Ленин, - берегите заводы, советуйтесь с массами.
- Масса, Владимир Ильич, у нас трудовая, рабочая, - ответил за всех Колотушкин.
- Это отлично. Рабочие - главная опора Советской власти. Пролетариат непременно победит и контрреволюцию и разруху. Так и передайте товарищам! - сказал Владимир Ильич.
Ленинская поддержка обрадовала рабочих. Но трудностей было еще много. Теперь, перелистывая пожелтевшие от времени протоколы заседаний Совдепа и местной большевистской организации, читаешь их будто летопись бурных, огненных лет. В одном из протоколов я встретил такую запись: "По докладу о текущем моменте постановили:
Направить вооруженный отряд партийцев и сознательных рабочих для ликвидации контрреволюционного кулацкого восстания в Алексеевской волости.
Установить рабочий контроль в пекарне, чтобы не воровали муку.
Объявить беспощадную войну спекуляции вплоть до расстрела.
Взять на общественное обеспечение малолетнего гражданина С. Черкасова и определить его в школу".
Малолетний гражданин С. Черкасов, более известный под именем Степки-сироты, был беспризорником и ютился в общей кухне Вдовьей казармы. Босой, оборванный, грязный, кормился он тем, что удавалось стащить или выпросить у сердобольных хозяек. Но у мальчишки была страсть к рисованию. Удавалось достать бумагу - он рисовал на бумаге, а не было ее - покрывал рисунками стены казарменной кухни. Степку ожидало вечное нищенство или, в лучшем случае, беспросветная маята на тяжелой черной работе. И как легко мог погибнуть, пропасть парнишка в то крутое, тяжелое время.
Но среди множества важных забот - о хлебе, о топливе, о борьбе с восставшими кулаками - гусевские большевики не забыли и о беспризорном мальчишке.
В благодарность Степка вылепил из огнеупорной глины голову Карла Маркса. Теперь я понимаю, что в этой скульптуре было очень много наивного. Маркса напоминала она лишь гривой волос да большой окладистой бородой. Но с разрешения Совета вылепленная Степкой голова Карла Маркса была водружена на каменном постаменте рядом с Домом коммуны.
- Пусть смотрит народ в лицо человека, провозгласившего коммунизм! - сказал при открытии памятника большевик Колотушкин. - Пусть смотрит и говорит: "Мы продолжаем твое великое дело…"
Так распоряжалась Советская власть. Суровая - "вплоть до расстрела"! - и глубоко человечная, своя, рабочая власть!
Может быть, ярче всего проявилась эта человечность в отношении Гусевского Совета к детям и школе. В самое трудное время разрухи и голода, когда рабочие получали в день по четвертке хлеба, когда из-за отсутствия топлива в Доме коммуны перестали топить печи и в чернильнице на председательском столе у Антипыча Колотушкина замерзали чернила, Совет принял решение: обеспечить дровами в первую очередь школу и выделить детям полный рабочий паек.
Говорили, что предложение о рабочем пайке для детей было внесено на заседании Совета бездетным большевиком Петром Ильичом Хрульковым и принято единогласно.
Тогда же в Гусь-Хруста льном открылась первая общедоступная библиотека, а при школе второй ступени - вечерние классы для подростков, работавших на заводе и фабрике.
6
Революция положила начало коренным переменам в жизни рабочего городка.
После гражданской войны, когда в стране началось восстановление разрушенного хозяйства, а потом развернулось новое строительство, резко увеличилась потребность в оконном стекле. Старые заводы уже не могли удовлетворить этот спрос. И в конце двадцатых годов было решено построить в Гусь-Хрустальном новый завод.
Прежде оконное стекло здесь не выпускалось. Его делали на соседних заводах - в Курлове и Великодворье. Гусевские хрустальщики говорили, что между ними и великодворскими или курловскими стекольщиками такая же разница, как между столярами-краснодеревщиками и обыкновенными плотниками. Производство оконного листового стекла считалось тяжелой и грубой работой.
Варилось оно в больших печах. Из расплавленной массы стеклодувы выдували продолговатые пузыри, называемые холявами. Пока стекло не остыло, у холявы отрезали дно и верхушку, а полученный цилиндр разрезали по осевой линии и, развернув, проглаживали деревянными скалками на ровном столе. Таким образом и получался стеклянный лист.