2
Главное вещество, из которого варят стекло, называется кремнеземом. Попросту говоря, это обыкновенный чистый песок. Но кремнезем плавится только при температуре не менее 1700 градусов. В простых плавильных печах получить такую высокую температуру почти невозможно. Поэтому к песку добавляют соду. Для того чтобы плавить эту смесь, достаточно 1400 градусов. Однако стекло, сваренное из смеси песка и соды, может растворяться в воде. Чтобы придать ему стойкость, к смеси песка и соды необходимо добавить извести или мела. Вот тогда и получается стекло, из которого можно делать посуду и все, что угодно.
Но это обыкновенное стекло. А то еще есть хрусталь. Чтобы получить его, берут особо чистый песок или молотый кварц, а кроме соды и извести добавляют еще и свинцовую окись, которая придает стеклу прозрачность и твердость.
Чистый хрусталь необыкновенно певуч. Стоит подуть на тонкий хрустальный бокал, и он тихонько зазвенит мелодичным, а еще говорят, малиновым звоном.
Варить стекло нелегкое дело. Составление нужной шихты, то есть смеси, требует исключительной точности. Надо уметь выбрать песок, знать, сколько добавить соды, извести и свинцовой окиси. Но и этого еще мало. Стекловар обязан понимать характер печи и уследить такой момент готовности, чтобы сплав получился чистым и в меру вязким, чтобы в стекле не было "мошек", то есть маленьких пузырьков воздуха, чтобы не перестоялось оно, а было бы "как раз в аккурат".
Стекло варилось в огнеупорных шамотных горшках, похожих на толстенные кадушки. Каждый такой горшок вмещал от десяти до тридцати пудов расплавленной массы. В старой гуте Гусевского завода в стекловарную печь ставили одновременно восемь горшков. Через небольшие окошечки, расположенные поясом вокруг корпуса печи, стекловары следили за тем, как идет варка.
Вот уж кажется, что и по цвету и по вязкости стекло совершенно готово и что пора начинать работать из него разные вещи, но старый, опытный стекловар, нахмурившись, говорит:
- Еще чуть-чуть.
Тайна этого "чуть-чуть" была доступна только кудеснику-мастеру.
Еще сложнее получение разноцветного хрусталя. Тут, кроме свинцовой окиси, требовались другие примеси и опять-таки то же почти таинственное "чуть-чуть", только еще более тонкое, осторожное. Примесь золота, например, дает рубиновую окраску. Такое стекло и называется золотым рубином. Кобальт окрашивает стекло в густой синий цвет. Уран - в нежно-зеленый. Медь - в изумрудный. В качестве красителей употребляются также марганец, железо и другие редкоземельные элементы.
Мастера-стекловары - а их было три-четыре на весь завод - ревниво скрывали друг от друга секреты своего ремесла. В поселке называли их колдунами и были уверены, что им ведомо какое-то "петушиное слово".
Но расплавленное стекло - это еще только материал для изделий. Чтобы превратить его в готовые вещи, нужно особое искусство. И в первую очередь, искусство мастеров-стеклодувов.
Со стороны может показаться, что выдувание стеклянных изделий похоже на выдувание мыльного пузыря. Подобно тому как ребенок, набрав на кончик соломинки мыльную пену, выдувает из нее для забавы прозрачный, сияющий шар, мастер-стеклодув, стоящий на помосте возле печи, набирает из горшка на кончик длинной железной трубки шарик расплавленного стекла и выдувает из него пузырь, именуемый в производстве "баночкой", а потом придает этой "баночке" нужную форму. Так делают графины, стаканы, вазы, блюдца, рюмки и все, что хотите.
Но как же далек этот труд от детской забавы! Как мучительно опаляет лицо мастера своим жаром стекловарная печь. Как трудно нянчить на кончике трубки тяжелую, иногда пудовую "каплю"!
У каждого мастера-стеклодува были подручные - десяти- двенадцатилетние мальчики. Их называли "хлопцами". Часто хлопцы, не выдержав адской работы возле печей, падали замертво. Их выносили из гуты на вольный воздух и отливали водой, чтобы "очухались". Старые мастера говорили:
- Это с непривычки. Со временем втянутся.
И если не умирали, то втягивались…
Теперь-то хрустальные заводы выглядят по-другому. Тяжелый ручной труд стеклодувов заменяется механическим. Стаканы, блюдца, сахарницы, солонки и многие другие вещи делаются уже при помощи специальных машин. Но дорогую хрустальную посуду производят еще прежним, старинным способом, и у каждого стеклодува есть свои навыки и приемы. Одни любят лишь работать "крупнину", то есть большие, тяжелые вещи; другие специализируются на мелочах. Не каждый выдувальщик способен, например, делать посуду "нацветом" из двухслойного стекла. Для этого нужна особая ловкость. Сначала берется на трубку обыкновенный хрусталь. Из него выдувают прозрачную "баночку". Одновременно помощник мастера делает баллон из цветного стекла. Это - оболочка будущей вещи. У цветного баллона срезается верх, и в получившийся футлярчик вставляется еще не остывшая прозрачная "баночка". Два слоя стекла мгновенно сплавляются вместе. Уже после этого заготовке придается нужная форма.
Но это легко сказать, а на деле все происходит гораздо сложнее. Ведь если мастер в чем-нибудь запоздает, пусть даже на самую малую долю секунды, заготовка будет безнадежно испорчена. Однако у опытного мастера получается все, как следует быть. И когда, получив заготовку изделия, алмазчики начнут наводить узоры, верхний слой стекла в нужных местах будет срезан, там засверкает чистый хрусталь, прозрачный, как горный воздух.
Не менее сложно производство посуды с "венецианской нитью" - когда в прозрачной стенке стекла отчетливо видны разноцветные жилки. Чтобы сделать такую вещь, мастер сначала вытягивает цветные стеклянные ниточки. Разломив их на куски нужного размера, он осторожно вставляет эти ниточки в форму. Потом, выдув прозрачную "баночку" и не дав ей застыть, опускает в форму. Там прозрачное стекло накрепко сплавляется с цветными нитями.
Мастеров, умеющих это делать, не так уж много. Три-четыре человека на весь завод. Но случается, что вдруг объявится мастер, которому доступны не только эти особые навыки. Он может работать не только "венецианскую нить" или хрусталь с "нацветом", но все, буквально все, что можно сотворить при помощи стеклодувной трубки. Про такого говорят, что он "круглый" мастер.
Я хорошо знал "круглого" мастера Виктора Александровича Сысоева. У него, как и у всех рабочих гуты, темное, опаленное жаром лицо, крепкие руки. Дед и отец Сысоева были тоже выдувальщиками стекла, и первые навыки мастерства Виктор перенял у родителя.
Однажды он рассказал мне, как проходило это учение.
Бывало, мальчик сделает какую-нибудь вещь - кувшин или просто стаканчик - и покажет отцу. Тот оторвется на минуту от своего дела, посмотрит вещь, нацарапает несколько слов на бумажке, завернет изделие в нее и скажет:
- Отнеси на двор, там прочитаешь.
Виктор бежит во двор. Развертывает записку. В ней приказание: "Брось его здеся".
Отец был не силен в грамоте, но в суждениях суров и категоричен. Изделие летело в кучу битого стекла; мальчишка чуть не плача возвращался к строгому учителю, а тот наставлял:
- Сысоевых срамить не позволю! Приглядывайся, работы не страшись. Делай лучше.
Это на всю жизнь стало для Виктора первым правилом.
Много он сделал чудесных вещей - хрустальных ваз, сервизов, кубков, которые можно увидеть в столичных музеях и на выставках. Но когда заходит речь о том, что же из сделанного самое лучшее, "круглый" мастер с усмешечкой говорит:
- Самое-то лучшее еще не сделано, оно еще впереди.
Не так ли взыскательный художник, чьи произведения вызывают всеобщую похвалу, сам недоволен своей работой и думает: "Самое лучшее мною еще не сделано".
У К. Паустовского есть рассказ "Стекольный мастер". О том, как молодой мастер Вася, работавший в Гусь-Хрустальном, умел выдувать из стекла полевые цветы.
Я сам видел на заводе такие цветы, сделанные из тончайшего цветного стекла. А еще видел я прозрачный стеклянный шар, внутри которого сидела тоже стеклянная маленькая птичка…
Много разных диковинных вещей умеют делать "круглые" мастера-стеклодувы.
3
Удачно сварить стекло и выдуть из него красивую вещь - большое искусство. Но самыми главными мастерами на заводе считались шлифовщики, или алмазчики. На промышленных выставках работа гусевских мастеров алмазной грани не раз отмечалась золотыми медалями. Впрочем, медали и слава доставались хозяину, а сами-то мастера для широкого круга людей оставались безвестными, безымянными.
В Гусь-Хрустальном есть единственный в своем роде заводской музей. Создавался он постепенно, из "образцовой палатки", то есть из склада, в котором собирались образцы наиболее интересных изделий. В музее представлено более шести тысяч образцов. Это живая история русского хрусталя.
Смотрителем заводского музея многие годы был старый алмазчик Василий Иванович Лебедев. Бывало, зайдешь к нему, и он, глядя на собранный здесь хрусталь, начнет рассказывать удивительные истории.
Однажды, указав на осколки хрустальной вазы, Василий Иванович сказал:
- Это - разбитая жизнь.
- Чья жизнь?
- Рабочего человека…
И вот что узнал я об этих осколках.
Лет восемьдесят назад был на заводе мастер-алмазчик Федор Герасимов. Как-то поручили ему отделывать большую хрустальную вазу. Долго трудился он над ней. Пустил пояском искристые медальончики, подставку отделал глубокой нарезкой, а по гонким краям рассыпал алмазные звездочки. Он чувствовал, что вещь получается, и работал весело, будто пел любимую песню.
Когда же работа была окончена, вазу поставили к свету и вся она засияла, заискрилась, заиграла своими узорами.
Управляющий тут же выдал мастеру трешницу наградных. Герасимов радовался. Не трешница обрадовала его, а сознание того, что он создал вещь, глядя на которую люди не могли скрыть своего восхищения.
Вазу оценили в пятьсот рублей, очень высоко по тем временам, и отправили на Нижегородскую ярмарку.
Однажды в мальцевский хрустальный магазин на ярмарке зашла деревенская баба в лаптях, в домотканой одежде, и загляделась на чудесную вазу, стоявшую особняком от других изделий, на прилавке, застеленном черным бархатом.
Бабе вещь, вероятно, очень понравилась, и она потянулась к ней.
- Не трожь! - сердито крикнул главный приказчик.
Но было уже поздно. Неосторожным движением любопытная женщина опрокинула вазу. Она упала на каменный пол и разбилась.
Все в магазине оцепенели. Приказчики побледнели. Баба же вдруг засмеялась, спросила, сколько стоит, а узнав цену, небрежно выбросила на прилавок пять сотенных и, добавив еще четвертную, приказала:
- Уберите этот мусор!
Оказалось, что это была вовсе не деревенская баба, а взбалмошная богатая барыня, молодая вдова, которой захотелось тут покуражиться. Нарядившись крестьянкой, она ходила по ярмарке и выкидывала такие вот номера, чтобы обратить на свою особу внимание публики.
Когда алмазчик Федор Герасимов узнал об этом, он страшно запил. Ему было обидно и горько, что к вещи, в которую он вложил столько святого труда, отнеслись так грубо и безобразно.
- Она не вазу, а жизнь мою разбила! - в тоске кричал мастер.
Осколки вазы привезли в Гусь-Хрустальный, и управляющий велел Герасимову сделать по старому образцу такую же. Но Федор наотрез отказался. Он продолжал тосковать, пить и буйствовать. В конце концов его вышвырнули с завода.
Дальнейшая судьба этого человека неизвестна.
Среди экспонатов заводского музея есть вещи, появление которых здесь старый смотритель не мог объяснить. Вот, например, хрустальные кальяны, отделанные под чеканное серебро и финифть. Известно, что их делали в Гусь-Хрустальном в тридцатых годах прошлого века. Но почему эти предметы восточного быта производились здесь, в мещерских лесах?
Чтобы выяснить дело, я стал копаться в архивах, расспрашивал людей, интересующихся историей, и след отыскался. А привел он к совершенно неожиданному открытию.
В 1828 году писатель, автор комедии "Горе от ума" Александр Сергеевич Грибоедов, был назначен полномочным послом русского правительства в Персии. В качестве секретаря посольства с Грибоедовым поехал внук Акима Мальцева - Иван Сергеевич, молодой человек, только что начавший службу по дипломатической части.
В Персии Мальцев, отлично знавший английский язык, познакомился с агентами Ост-Индской торговой компании, которые делали все для того, чтобы Англия безраздельно господствовала над восточными странами. Русский посол Грибоедов выступал противником такой политики англичан. Тогда Ост-Индская компания стала настраивать персов-мусульман против посла России. Говорят, что правитель Персии шах Фехт-Али смотрел на это сквозь пальцы.
11 февраля 1829 года толпа фанатиков-мусульман напала на резиденцию Грибоедова. После отчаянного сопротивления члены русской миссии во главе с послом были убиты и растерзаны. Уцелел один только Мальцев, спрятавшийся у своих английских друзей.
Вернувшись в Россию и докладывая царю о гибели Грибоедова, Мальцев отмечал вспыльчивый характер посла, его резкость, которая якобы раздражала персов и вызвала вспышку ярости. О персидском шахе Мальцев отзывался с уважением. Когда дело уладилось миром, шах наградил Мальцева золотым орденом "Льва и Солнца" и правом беспошлинной торговли хрустальными изделиями в Персии. Но торговать в Персии посудой, которая делалась на Гусевском заводе, было невыгодно. Этот товар плохо шел там. Тогда Мальцев прислал в Гусь образцы серебряных персидских кальянов и приказал делать такие же из хрусталя. Впоследствии этим товаром мальцевские приказчики торговали не только в Персии, но и в Закаспии.
Вот почему появились кальяны среди образцов продукции Гусь-Хрустального.
Художественная обработка хрустальных изделий на Гусевском заводе достигла высокой степени совершенства, потому что это искусство передавалось от отца к сыну, от поколения к поколению. Здесь сложились целые династии потомственных мастеров - Травкиных, Зубановых, Гусевых, Ляминых, Удаловых, Лебедевых.
Травкины, например, из поколения в поколение славились как гравировщики хрусталя. Это тонкая, художественная работа. Гравировщик должен обладать остротой глаза, твердостью руки и полетом воображения. Все эти качества были свойственны Травкиным.
В музее можно увидеть старинный бокал травкинской работы с изображением святого Георгия. Необычайно тонкий, чистый и точный рисунок по размерам не более половины спичечной коробки. А наносился он на хрустальную стенку бокала при помощи вращающегося медного колесика, осыпанного наждачной пылью. Это, конечно, гораздо сложнее, чем рисовать пером или кистью.
Зубановы считались первыми мастерами глубокой алмазной грани. Стихия их - линия и свет. Именно свет. Они умели поймать солнечный луч и заставить его сверкать в хрустале.
Алмазный узор наносится на стекло также при помощи вращающегося шлифовального диска. В зависимости от того как заточено жало диска, грань может быть узкой или широкой, главное в деле - глаза и руки шлифовщика. Мастер должен видеть и чувствовать прозрачность и крепость стекла, а в зависимости от этого определить наклон или угол алмазной грани, выбрать направление линии.
Как скульптор, взяв еще бесформенную глыбу мрамора, уже видит в ней живые черты изваяния, мастер-алмазчик, получив еще грубую заготовку вазы, должен увидеть вещь во всей ее будущей красоте.
Иногда кажется, что сделано все, что нужно: соблюден характер рисунка, достигнута нужная глубина и линия граней прорезана ровно. Но узор "не живет", и вещь от этого выглядит мертвой. А вот если бы чуть-чуть передвинуть рисунок, приподнять или опустить его, если бы наклон грани изменить на самую капельку, - вещь оживет, заиграет, заискрится, и солнце миллионами светлых лучиков рассыплется в хрустале. Но все это мастер должен почувствовать и увидеть еще до того, как он прикоснулся стеклом к шлифовальному диску.
Родоначальником династии мастеров Зубановых был привезенный на Гусевский завод в пятидесятых годах восемнадцатого века гранильщик алмазов Яков Зубан. Его привезли сюда с малолетним сыном Максимом. Этот Максим Зубанов уже в молодые годы показал себя изрядным мастером алмазной шлифовки хрусталя. У Максима было шестеро сыновей - Иван, Андрей, Николай, Семен, Василий и Петр. Все они пошли в отца - рослые, темно-русые и так же, как отец, были алмазчиками.
Удобнее и проще всего алмазчикам резать прямую грань. Поэтому и наиболее распространенным был узор, состоящий из сочетания прямых и ломаных линий. Зуба-новы первыми нарушили эту традицию и открыли новую прелесть алмазной грани.
Однажды в зимний морозный день Максим Зубанов и его сыновья сидели за верстаком у шлифовальных колес и гранили на хрустале привычный "венецианский орнамент". Вдруг кто-то из сыновей, взглянув на заиндевевшее окошко, заметил:
- Вишь, как морозец стекло изукрасил. Вот бы на вазе такие узоры пустить.
Оконное стекло было расписано елочками и причудливо изогнувшимися листьями папоротника.
- Изгибом пущено, - ответил Максим. - На колесе такого рисунка не выведешь.
- А может быть, попытаем?
И вот узоры инея с оконного стекла были переведены на хрустальную вазу. Такого рисунка еще никогда и нигде не бывало. Вместо жесткого орнамента из прямых линий хрусталь украсился живыми, мягкими линиями светлых растений, рожденных морозной сказкой русской зимы.
Алмазчики Зубановы немало сделали для умножения славы русского хрусталя.
В двадцатые годы нашего века одними из лучших алмазчиков Гусь-Хрустального были уже внуки Максима - Дмитрий и Виктор Зубановы, а также Михаил Зубанов, считавшийся непревзойденным мастером по отделке хрустальных люстр.
Дмитрия Петровича Зубанова я знал хорошо. В начале тридцатых годов он работал инструктором по обучению молодых мастеров. Было ему тогда уже за пятьдесят. Чуть повыше среднего роста, сутуловатый, как большинство алмазчиков, всю жизнь просидевших за верстаком у шлифовального колеса, неторопливый в движениях, он зорко следил за работой своих учеников. Бывало, остановится возле какого-нибудь паренька и наблюдает, как тот режет линию грани: ровно ли получается, есть ли у будущего мастера сноровка. На похвалу Дмитрий Петрович был скуп, чаще наставлял:
- Ровней держи! Это тебе не кирпич, а хрусталь, его чувствовать надо.
Иногда он, даже не глядя, по звуку мог определить, глубоко или мелко режется линия, ровная получается она или горбатая.
- Ну что ты тут навихлял, - сердито выговаривал он ученику, заметив, как неуверенно, неровно ложится линия грани. - Дай-кось мне судно.
Судном по старой дедовской терминологии Дмитрий Петрович называл еще не обработанную заготовку изделия. Ученик передавал наставнику заготовку вазы, и тогда совершалось чудо. Казалось, что эта заготовка перестала быть самостоятельным предметом, а как бы спаялась с руками алмазчика, стала частью его самого и что даже самое легкое прикосновение стекла к шлифовальному колесу передается каждой клеточке человеческого организма и весь он отзывается на это прикосновение.
Зубановская грань была чистой и ровной. Дивной нежностью блистала в ней утренняя роса, оживленная сиянием солнца.