- Ложитесь отдыхать. Завтра с утра на работу надо. И ты не засиживайся, Катерина, - строго сказала она дочери. - Уроки выучила?
- Учила.
- Ну и ложись.
Утром на завтрак хозяйка подала жареную картошку и творог. Потом пили чай. Когда Катерина доставала из горки цветастые чашки, я заметил на средней полочке стеклянный шарик, золотисто-рубиновый, с белыми молочными прожилками, и спросил:
- Откуда это у вас?
- Папанина память, - сказала девушка. - Это ему подарили заезжие люди, когда он был еще мальчиком. Вот сохранилась. Красивая штучка. Правда?
Я вглядывался в шарик и думал: "Уж не тот ли шарик, который я много-много лет назад отдал одному лесниковскому мальчику? Правда, у того шарика на боку было белое пятнышко, похожее на летящую птицу. Здесь я не увидел его. Но ведь мне была видна только одна сторона шарика, может быть, пятнышко было на той, которую я не видел?"
Не знаю, не знаю…
Но снова припомнилось мне мое детство, и речка Стружань, и елка в Доме коммуны. Много лет прошло с тех пор. Должно быть, много воды утекло в нашей речке. Шестой десяток и я иду по дорогам века. Но когда мне бывает особенно тяжело и возникает сладкий соблазн остановиться и отдохнуть в какой-нибудь тихой заводи, я вспоминаю рассказ Человека, вспоминаю совдеповцев из Дома коммуны, шумную Полю Ягодку, чувствую, как чья-то дружеская рука опять подымает меня и зовет все вперед и вперед за живой, бегущей водой Великой и Вечной Стружани.
Черника
В конце декабря Дмитрий Васильевич Колесов получил посылку: небольшой мешочек сушеной черники. Там, откуда пришла в Москву эта посылочка, черника родится в сказочном изобилии. Летом ее собирают мерными кузовами, сушат впрок, а зимой варят из нее кисели, делают настойку, чаще же всего она идет как начинка к пирогам. Для этого сухую чернику ошпаривают крутым кипятком, дают отстояться, чтобы разбухла, потом для сладости добавляют немного сахару, и начинка готова.
Ах какие пироги с черникой пекла его мать! Бывало, зимним праздничным утром встанет она пораньше, разделает тесто, приготовит начинку, завернет небольшие пирожки, поставит их на противне в "вольную" печь и озабоченно поглядывает - когда подрумянятся. Потом вынет, уложит на стол, покроет чистым полотенчиком, чтобы "отдохнули", и тогда уже будит детишек: "Вставайте, ребята, пора завтракать, я пироженчиков напекла".
Возьмет Митя в руки пышный, румяный, еще теплый пирожок, разломит над тарелкой, а он весь сочится густой темной сладостью. И сразу запахнет свежей ягодой, летним солнечным зноем, молодыми березками. А мать попробует и скажет, вздохнувши: "Кажись, нынче не больно удачные - то ли мука что-нибудь, то ли дрожжи".
Какое там - не больно удачные! В одно мгновение дети расправятся с пирожками и еще скажут: "Ты, мама, в следующий раз побольше напеки".
Как давно это было! Ах как давно…
Получив посылку, жена сказала, что надо пересыпать чернику из мешочка в стеклянную банку и заодно перебрать. Дмитрий Васильевич смотрел, как проворно и ловко выбирает она сухие, поблекшие листочки, изредка попадающиеся среди ягод, и вдруг необычайно живо вспомнилось ему одно черничное лето.
Жили они тогда в деревянной слободке на окраине маленького рабочего города с дивным названием - Гусь-Хрустальный. Мите было уже семнадцать лет, и он работал помощником машиниста на лесопилке, в двадцати километрах от города. Обычно он уходил туда на целую неделю и возвращался только в субботу, чтобы воскресенье провести дома.
Лето в том году выдалось знойное, душное. Мелкая зеленая травка, которой с весны зарастала улица слободки, выгорела, сделалась рыжей и жесткой. С огородов горьковато пахло сухой полынью. Даже листья молоденького тополька, что рос у них во дворе, покоробились и кое-где зажелтели.
Как-то в субботу, вернувшись с лесопилки запотевшим и запыленным, он скинул рубашку и вышел во двор помыться. Мать поливала ему из большой медной кружки и говорила:
- Чудно вы, мужчины, моетесь - фыркаете, плещетесь. Вот и меня всю забрызгал. - Потом, совсем другим голосом, сказала: - Здравствуйте.
- Это кому?
- Да вон, к Нестеровым Ольга приехала.
Нестеровы были соседями Колесовых. Их племянница Ольга жила во Владимире, но каждое лето приезжала гостить. Митя знал ее с детских лет, еще с тех пор, когда она вместе со всеми слободскими мальчишками и девчонками играла в лапту или в салочки. Они были ровесниками. Прошлым летом Ольга не приезжала. Нестеровы говорили: некогда, сдает в медицинский техникум. Впрочем, ему это было совсем безразлично…
Вымывшись и переодевшись в чистое, он вышел на крыльцо. На крылечке соседнего дома стояла Ольга. Сразу он даже не узнал ее, как изменилась она за эти два года.
На ней было легкое желтое платье с очень короткими рукавами. Насколько он помнил, она всегда была смугловатой. В слободке ее даже дразнили "цыганочкой". Но прежде он не замечал, что эта смуглота была такой золотистой и нежной, а на лице - чуть розоватой. Черные, слегка волнистые волосы ее были острижены коротко, по-мальчишечьи.
- Здравствуй, Митя, - сказала она.
Это "здравствуй" получилось у нее как-то певуче. Он даже смутился и ничего не ответил.
Ольга усмехнулась, подошла к низенькому заборчику, разделявшему их дворы, и позвала:
- Ну, подойди же сюда.
Митя спустился с крылечка, подошел и встал рядом с нею.
- О, как ты повзрослел, - сказала она. - Я это заметила, еще когда ты умывался. И, гляди-ка, усики. Уже бреешься? - Она легонько, одним пальчиком коснулась его верхней губы, на которой - он-то знал! - не было никаких усиков, а просто пробивался темный пушок. - Ты в сад собрался?
- Угу, - подтвердил он.
- Пойдем вместе.
Старый городской сад считался у них главным, а вернее- единственным местом общественного гулянья. По субботам и воскресеньям там, в беседке, играл духовой оркестр под управлением бывшего военного капельмейстера Скачкова, и в этот сад, как по повестке, как на что-то обязательное, устремлялась вся молодежь рабочего городка. Оркестр почти без перерыва играл старинные вальсы, падеспань и особенно нравившуюся капельмейстеру польку-бабочку. Вокруг музыкальной беседки имелось некое пространство для танцев. Земля здесь так была утоптана подошвами и утрамбована каблуками, что даже лоснилась. Танцевальную площадку как бы обрамляла липовая аллея, по которой с восьми часов вечера до двенадцати ночи густым потоком кружили гуляющие. В двенадцать Скачков стучал палочкой по пюпитру, оркестр играл "Турецкий марш" и публика начинала расходиться из сада.
Когда они пришли в сад, гулянье было в самом разгаре. В листве деревьев сияли желтые груши электрических ламп. Оркестр уже второй раз играл польку-бабочку. Пахло горячей пылью и летом.
- Возьми меня под руку, - сказала Ольга.
Под руку! В их городе по неписаным правилам считалось, что "под руку", да еще на виду у всех, парень с девушкой ходят в том случае, когда отношения между ними столь близки, что их не скрывают, и весь городок уже знает, что такая-то "гуляет" с таким-то.
Митя еще ни разу не ходил под ручку ни с одной из девчонок, а тут вдруг сама говорит: "Возьми…"
Он взял ее под руку. Чувство смущения, неловкости и в то же время неизъяснимой нежности захватило его. Казалось, через смугловатую кожу девичьей руки передавался ему жаркий ток волнующей тайны всего ее тела.
Он уже не помнит, о чем говорили они, кружа в толпе гуляющих по широкой аллее. Потом подошли к танцевальному кругу. Оркестр как раз начал "Амурские волны", и Ольга предложила:
- Давай потанцуем.
- Мне что-то не хочется. Ты потанцуй с кем-нибудь, а я погляжу.
Признаться в том, что он не умеет танцевать, Митя постеснялся.
Сначала ее пригласил Шурка Никитин из главной конторы, потом она танцевала с каким-то совсем незнакомым парнем, а Мите было неприятно, что это не он, а кто-то другой кружится с нею в вальсе. Наконец Ольга вернулась, возбужденная, зарумянившаяся, с сияющими глазами, и, отдышавшись, сказала:
- Ох, совсем закружилась! Теперь давай погуляем.
- Мне домой пора, - хмуро ответил Митя.
- Уже?
- Завтра надо пораньше встать и пойти по чернику.
- Неужели поспела?
- Нынче ранняя.
- Митя, милый, так ты возьми и меня!
- Я далеко пойду.
- Ну и что же?
- Ладно, возьму.
Они условились, что в пять часов утра Митя будет ждать ее у калитки.
- Только не проспи.
- Я лягу в сенцах, ты постучи, - сказала она.
Утром он осторожно постучал в тесовые сенцы Нестеровых.
- Сейчас, - теплым шепотом ответила Ольга и минут через пять вышла еще заспанная и какая-то очень прежняя, в тапочках на босу ногу и в старом ситцевом сарафанчике, из которого уже выросла. Сарафанчик был короток ей и тесен.
- А кузовок где?
- Вот дурочка, приготовила и забыла.
Ольга снова шмыгнула в сенцы и вернулась с таким же, как у него, берестяным коробчатым кузовом.
- Теперь пошли. - И вдруг спросила: - А не заплутаемся?
- Не бойся, лес-то я знаю…
Лес он знал хорошо. Там у него были свои заповедные места, где вызревала особенно крупная и прямо-таки осыпная черника. Бывало, присядешь в густой черничник, поджав колени, поставишь перед собой маленький кузовок-наборыш и начинаешь обеими руками доить в него с веток спелые ягоды. Набрав полный, пересыпаешь в большой кузов, потом прямо на коленях переползешь на другое, еще не обобранное местечко, и снова за дело.
Особенно черничным считался Синий бор за Вековской стражей. Туда-то они и направились.
Правда, до Вековской стражи надо было идти верст пять, но Мите хотелось, чтобы Ольга увидела богатство здешнего леса. Да и дорога туда была уж очень красивая- вдоль старой просеки, густо обрамленной кустами орешника и черемухи.
Миновав сторожевую вышку и домик полесника, притулившийся у перекрестка двух просек, они свернули по мшистой тропочке в чащу березняка, за которой начинался уже сам Синий бор. Тут стали встречаться прогалинки, поросшие черничником, и Ольга, приметив ягоды, нетерпеливо восклицала:
- Вот она, вот черника, давай собирать!
- Нет, еще не дошли, - говорил Митя.
Наконец перед ними открылась прогалинка, сплошь черная от обилия ягод. Ольга даже руками всплеснула:
- Да что же это, Митя, ты погляди, как много ее!
- Вот здесь и будем собирать. Ты начинай с этого края, а я пойду с другого, навстречу тебе.
- Зачем же так, лучше уж рядышком.
- Ну давай рядышком.
Они поставили кузова под большую приметную ель, а сами, взяв наборыши, присели в черничник и принялись собирать ягоды.
Набрав полный наборыш, Митя поглядел, как шло дело у Ольги. У нее-то не было и половины наборыша. Да и собирала она небрежно - ягода была сорная, попадалось много листочков.
- Так не годится, - строго сказал он. - Ты возьми веточку, тряхни ее и легонько потяни на себя. Тогда спелые ягоды упадут тебе в горсть, а те, что еще не доспели, да и листочки - на ветке останутся.
- А ну-ка покажи.
Митя показал, как надо по-настоящему брать чернику. Ольга быстро переняла это, и дело пошло лучше. Они сидели на корточках рядом, то бок о бок, то друг перед другом. Иногда их руки тянулись к одной веточке и как бы нечаянно встречались. Каждый раз при этом Митя испытывал такое чувство, будто прикасался к чему-то запретному, но столь желанному, что это прикосновение жарким током отзывалось в нем, томило и снова влекло…
А солнце поднялось уже высоко. В лесу гуще запахло смолистой хвоей, горечью березовой коры, вереском и грибницей. Мите захотелось есть, и он предложил:
- Давай червячка заморим.
- Да я и так уж - одну горстку в наборыш, другую в рот, - призналась Ольга.
- Ну, ягодой сыт не будешь.
У него была с собой краюшка ржаного хлеба, кусочек сала и лук. Они устроились под елкой, возле своих кузовов, и стали закусывать.
- Вот какой ты молодец, - говорила Ольга. - Мне и невдомек еды захватить, а у тебя все нашлось. И как вкусно!
Позавтракав, снова начали брать чернику. Митя уже наполнил свой кузов доверху и стал помогать Ольге, когда она окликнула:
- Митя, посмотри, какая красивая ящерица!
Он глянул и увидел среди кустов черничника медянку, свернувшуюся золотистым кольцом. Ольга потянулась к ней. Змейка зашевелилась, подняла голову и приоткрыла пасть.
- Берегись, ужалит! - крикнул он и мгновенно, не раздумывая, оттолкнул Ольгину руку, быстро схватив медянку за хвост, отбросил ее.
- Ядовитая? - шепотом спросила Ольга и посмотрела на него большими глазами, полными ужаса.
- Конечно, ядовитая.
- Уйдем отсюда.
- Да ты не бойся, она уже не подползет.
- С тобой я ничего не боюсь, но лучше уйдем. Ведь и кузов у меня почти полон.
- А может, доберем? Немного осталось.
- Нет, хватит, а то нести тяжело.
- Как хочешь.
Они нарвали листьев папоротника, чтобы прикрыть чернику, пристроили кузова за плечи и пошли.
За Вековской стражей, уже на просеке, Ольга спросила:
- Ты за меня испугался?
- Конечно.
- А если бы она тебя укусила?
- Ну, мне-то не впервой расправляться с ними.
- Я не знала, что ты такой смелый…
Жарко пекло высокое солнце, кузова оттягивали плечи. В орешнике перекликались какие-то птахи. Бабочки кружились над пестрой травой. Гудели шмели. Где-то закуковала кукушка, и Ольга торопливо спросила:
- Кукушка, кукушка, сколько нам жить?
- Почему "нам"?
- Ну, нам с тобой.
Кукушка на мгновение замолкла, словно задумалась, и снова начала куковать. Они оба считали, считали и сбились со счета, а в лесной чаще все еще слышался уже приглушенный далью голос вещуньи.
- Долго нам жить! - счастливо засмеялась Ольга и сказала: - Знаешь что, давай посидим, отдохнем.
- Подожди, тут шагов через сто я знаю одно местечко: маленькая полянка и родничок.
- Веди. Я за тобой - куда хочешь…
Пройдя еще немного, они свернули с просеки. Митя раздвинул шторку кустарника, и перед ним открылась полянка, вся покрытая цветами. Розовая кашка перепуталась тут с синими колокольчиками, золотым зверобоем, пунцовыми звездочками дикой гвоздики и желто-фиолетовым изобилием ивана-да-марьи.
- Какая прелесть! - обрадовалась Ольга. - Будто в маленькой комнатке!
Они сняли и поставили в траву кузова. Ольга села в тени орешника, и Митя растянулся рядом, уткнувшись лицом в траву.
Несколько минут они оба молчали. Вдруг Ольга резко встрепенулась и вскрикнула. Он поднял голову.
- Что ты?
- Ой, у меня тут муравей или клещ… Вот, я держу его. Помоги вынуть. - Одной рукой она придерживала ткань сарафанчика на груди, а другой схватила его руку и потянула к себе. - Помоги же… Постой, я только расстегну пуговку…
Он вытащил у нее из-за пазухи полураздавленную козявку.
- Просто божья коровка.
- А я думала, это клещ. Насмерть перепугалась. Чувствуешь?
Дрожащими пальцами Митя чувствовал упругую выпуклость девичьего тела, слышал, как отчаянно стучит не ее, а его сердце, как пружинисто поднимается жаркая кровь. И тут Ольга с тихим стоном откинулась навзничь, все еще держа его за руку. Глаза ее были полузакрыты и, как показалось ему, замутились, а губы, совсем темные от черники, жадно ловили воздух.
Митя перепугался. Ему представилось, что от знойного солнца и пьянящей лесной духоты она потеряла сознание и даже может сейчас умереть. Он метнулся к роднику, чтобы достать воды, зачерпнул ее кепкой и торопливо вылил на голову Ольги. Она вздрогнула, выдохнула: "Ой!" - открыла глаза и села, оправляя платье. У ног ее лежал опрокинутый кузов. Почти вся черника высыпалась в траву.
- Господи, что со мной? - томно промолвила она, вытирая рукою мокрое лицо и шею.
- Должно быть, солнцем нажгло.
- Пойдем, - сказала Ольга, поднимаясь с помятой травы.
- Да ты отдохни.
- Нет, нет, сейчас же пойдем.
- Давай хоть чернику соберем.
- Не надо, - с жестким упрямством возразила она.
- Ну, я тебе из своего кузова пересыплю, а то тетка Наташа рассердится.
Он отсыпал ей ягод из своего кузова, и они пошли. Ольга впереди, Митя за нею.
Она всю дорогу молчала и у калитки даже не попрощалась с ним.
Вечером Митя спросил у ее тетки, Наташи Нестеровой:
- Оля не собирается в сад?
- Уморилась она. Лежит, даже обедать не стала. Куда ходили-то?
- За Вековскую стражу.
- Ну разве можно так далеко…
В этот вечер Митя тоже не пошел в сад, а утром, чуть свет, отправился на лесопилку.
Нестерпимо долго тянулась для него эта неделя! Все время он думал только о том, как увидится с Ольгой и как пойдут на гулянье в сад, и, может быть, она снова скажет: "Митя, возьми меня под руку…"
В субботу, отпросившись пораньше, не чуя ног, спешил он домой, а вымывшись, переоделся, пригладил перед зеркалом волосы и спросил у матери:
- Не знаешь, как Ольга?
- Что - Ольга.
- Да устала она тогда с непривычки. А сейчас, может, вместе в сад пойдем.
- Эка, хватился! Она еще во вторник уехала.
- Как так уехала?
- Взяла да уехала…
С тех пор он не видел ее. Нестеровы говорили, что племянница окончила техникум, вышла замуж. А в Гусь-Хрустальный больше так и не приезжала.
- …Ты что задумался, милый? - спросила жена, пересыпая в банку последние горсти черники.
- Да вот вспомнил, как однажды просыпали чернику из кузова и не собрали, а сейчас стало жалко, - ответил Дмитрий Васильевич.
Комиссар конного двора
Сергею Ильичу Пескову выпал счастливый случай побывать в мещерском городке, где давным-давно прошла его юность. Впрочем, в то время, когда он там жил, городок считался всего лишь рабочим поселком. Много перемен произошло в нем за эти годы. Были сооружены новые заводы, вокруг них возникли совершенно новые улицы, да и старые изменились до неузнаваемости. И люди встречались уже незнакомые. Но однажды возле почты он увидел рыженького вихрастого мальчишку и сразу узнал в нем Веньку Овчинникова, с которым в третьем классе сидели на одной парте. Но это был, конечно, не Венька, а может быть, внук того Веньки Овчинникова. В другой раз, встретив смуглую черноглазую девочку лет четырнадцати, Сергей Ильич прямо-таки оторопел и сказал:
- Постойте, вы - Нестерова?
- Фролова, - ответила девочка. - Нестерова - это фамилия моей бабушки.
- Ее зовут Ольгой?
- Нет, Ольгой зовут мою маму, но она тоже Фролова, а бабушка - Анна Захаровна.
Больше он уже не рисковал любопытствовать. Грустно возвращаться в мир своей юности почти через сорок лет…
В общем-то он недолго пробыл в том городе. Всего несколько дней.