Роман "Трижды Величайший…", повести "Происшествие из жизни Владимира Васильевича Махонина" и "Воспоминания о прекрасной Унгарии" известны читателю по публикациям в журналах "Новый мир" и "Дружба народов". В них причудливо переплетается прошлое и настоящее, реальное и фантастическое.
Содержание:
ТРИЖДЫ ВЕЛИЧАЙШИЙ, ИЛИ ПОВЕСТВОВАНИЕ О БЫВШЕМ ИЗ НЕБЫВШЕГО - Роман 1
ПРОИСШЕСТВИЕ ИЗ ЖИЗНИ ВЛАДИМИРА ВАСИЛЬЕВИЧА МАХОНИНА - Повесть 44
ВОСПОМИНАНИЕ О ПРЕКРАСНОЙ УНГАРИИ - Повесть 62
Происшествие из жизни...
ТРИЖДЫ ВЕЛИЧАЙШИЙ, ИЛИ ПОВЕСТВОВАНИЕ О БЫВШЕМ ИЗ НЕБЫВШЕГО
Роман
Ныне в силу обстоятельств, не зависящих ни от меня, ни от кого из смертных, я стал свидетелем того, чего не может быть, потому что и в самом деле не может быть.
Впрочем, кто знает, что может, а чего не может быть? Не потому ли один из крупнейших наших ученых так любит декламировать своим внукам и неустанно повторять своим сотрудникам стихотворение любимого детского поэта: "Если где-то нет кого-то, значит, где-то кто-то есть", - чтобы и те и другие были неиссякаемы в познании мира.
В самом деле, возможно ли поверить, что в конце двадцатого века, когда почти раскрыты все тайны мироздания и бедная окружающая нас природная среда не знает, как охранить себя, хотя бы частично, в первозданном виде от вторжения человеческого любопытства, возможно ли поверить, что в один из июльских дней на улицах Москвы появился обитатель потустороннего мира, в просторечии именуемый чертом?
И, однако, случилось то, чего не может быть: черт выскочил из преисподней среди белого дня на многолюдную улицу и никто не заметил его появления, потому что он ничем не выделялся в суетливой московской толпе. Не было у него ни копыт, ни рогов, ни хвоста, и шерстью он не оброс.
Не было у него ничего этого. Очевидно, в прежние времена черти так и выглядели - с рогами, копытами, в звериной шкуре, но я в своих скитаниях таких не встречал.
Это, увы, сказки про копыта и рога и даже про то, что черти будто бы способны подобно фокуснику Арутюну Акопяну творить немыслимые чудеса.
Кое-что могут, конечно, самое элементарное, по долгу службы. Но не более, ибо все подвластно законам природы. Потусторонний мир так же подчинен этим законам, как все во всех мирах и пространствах.
Кстати, о пространствах. Древние индийцы говорили: "Когда люди свернут пространство подобно куску кожи, настанет конец горю без знания бога". И, значит, добавлю я, естественно, без знания черта.
А пока люди не свернули пространство, черт спокойно шел по московской улице, с любопытством разглядывая незнакомый ему мир.
Он был молод, красив: высокий лоб, вьющиеся волосы, улыбчивый рот, голубые глаза. Одет в узкие вельветовые джинсы, новенькие кроссовки фирмы "Адидас".
Одно только плохо - от него несло дымом, словно он снаружи и изнутри прокоптился возле угарного костра подобно туристу, проведшему очередной отпуск в пешем походе.
Он заходил в подъезды домов, катался на лифте, и это движение вверх-вниз приводило его в восторг, радостно смеялся, нажимая кнопки, то возносясь на последние этажи, то спускаясь на нижние.
Так он вошел в высокое стеклянное здание, набитое различными учреждениями, где в дверях сидел строгий мужчина, проверяющий пропуска, однако его не остановил, будто не заметил, и молодой красавец беспрепятственно прошел к лифту, двери которого сами закрывались и открывались. И поехал куда-то вверх, долго поднимался, затем так же долго опускался и снова поднимался. Затем, спустившись, хотел выйти на улицу, но раздумал и вознесся на лифте на самый последний этаж и оказался в длинном коридоре со множеством дверей.
А за каждой дверью в тесных комнатках сидело множество людей - стол к столу, протиснуться нельзя - и что-то такое делали, а может, и ничего не делали, просто так болтали по телефону, жевали бутерброды, читали книжки, писали какие-то бумаги, стучали на пишущих машинках, скучая, смотрели в окно, курили - что мог знать пришелец о земных учрежденческих делах и порядках.
Заглядывая в каждую комнату, он добрел до конца коридора, где на последней двери, плотно обитой коричневой клеенкой, была прибита табличка "Управляющий С. Г. Тихомиров", и открыл эту дверь.
Вот так 7 июля в 17 часов 30 минут, когда рабочий день уже подходил к концу, в приемную Сергея Григорьевича Тихомирова вошел посетитель и не то чтобы робко, но с некоторой почтительностью спросил у секретарши Людмилы Павловны, у себя ли ее начальник.
Людмила Павловна не удостоила его ответом, она даже не взглянула на него, раскладывая по папкам документы. Папки были разного цвета, и на каждой золотыми буквами вытиснено "на подпись" либо "к докладу", или "приказы", или "исходящие". Посетитель постоял, выжидая, не дождался ответа и снова спросил, не примет ли его Сергей Григорьевич.
Не поднимая головы и не отрываясь от своего занятия, Людмила Павловна указала рукой на табличку, привинченную к двери кабинета:
"Часы приема посетителей.
2-й вторник каждого месяца
1-я пятница каждого месяца с 10 ч. 33 мин. до 11 ч. 05 мин.
прием сотрудников ежедневно (по личным вопросам)
с 9.45 до 10
с 11.42 до 12", -
и спросила:
- Вы читать умеете?
Она произнесла это таким тоном, что посетитель должен был бы устыдиться дерзкого желания просить аудиенции в неприсутственный день и в неположенное время. Но посетитель не устыдился. Он решительно подошел к закрытой двери. Однако Людмила Павловна успела загородить собой дверь.
- Отойдите, - сказал посетитель уже иным, совсем не робким, а скорее злым, жестким голосом.
- Вы с ума сошли! - воскликнула Людмила Павловна и словно только сейчас увидела посетителя: перед нею стоял молодой человек с лицом приятным, кротким и смотрел на нее голубыми ясными глазами. Это были прекрасные глаза, цвета полевого василька, цвета летнего солнечного неба. Что-то дрогнуло в душе Людмилы Павловны, и она ощутила удар в сердце, подобный тому, какой испытала когда-то, еще школьницей, встретив на новогодней елке в Колонном зале мальчика, у которого были такие же голубые глаза и вьющиеся локоны и которого она полюбила с первого взгляда и потом любила, вспоминая, долгие годы, хотя никогда после не встречала этого мальчика. Он жил в ее душе, как живет мечта, как сон… И вот будто сон стал явью - перед нею стоял человек и смотрел на нее голубыми глазами того мальчика.
Почти извиняющимся голосом Людмила Павловна сказала:
- Я запишу вас на завтра. К восьми тридцати.
- Нет, - сказал посетитель. - Мне надо сейчас.
Людмила Павловна знала, что идти докладывать Сергею Григорьевичу бесполезно, он не примет посетителя в неположенное время, и потому, понимая, что совершает почти служебное преступление, отошла от двери, выразительно вздохнув.
- Спасибо, - сказал посетитель, сейчас голос его был под стать глазам, певучий, мягкий. Он открыл обитую дерматином тяжелую дверь и вошел в кабинет.
Сергей Григорьевич говорил по телефону, вразумляя кого-то терпеливым сухим голосом. Он не взглянул на посетителя, словно не увидел, хотя на самом деле не мог не увидеть, и говорил:
- Это вам кажется, а мне не кажется… Нормальная инструкция, ее следует изучить и применить, таково не мое мнение, а вышестоящих организаций, и не надо заниматься бесполезным препирательством по телефону… Не знаю, не знаю, все можно свести к абсурду, все обозвать бюрократизмом. Вообще теперь привыкли много говорить о бюрократизме, а не заниматься исполнением указаний. Да, это моя личная точка зрения. Повторяю, да, да, над этой инструкцией работали мы. Ну что ж, формалисты, значит, формалисты. Однако ничего не поделаешь, вы должны составить справку, как эта инструкция изучается и применяется вами. Зачем? Таков порядок! Не вами и не мною установленный! Нет, обязательно в трех - в трех! - экземплярах. Всего доброго!
Он положил трубку и, не обращая внимания на посетителя, стал читать бумагу, лежащую перед ним на столе.
- Я могу побеседовать с вами? - спросил посетитель.
- Вы откуда? Я вызывал вас? - не поднимая головы, отозвался Сергей Григорьевич.
- Я сам от себя. По личному делу.
- Что? - сердясь, воскликнул Сергей Григорьевич. - Кто вас пропустил? Оставьте кабинет!
- Извините, - сказал посетитель, - но теперь это уже невозможно - я избрал вас.
- Куда избрали? Что за чепуха! Не мешайте работать!
- Я пришел к вам с предложением, - сказал посетитель.
- С каким предложением? Кто вы? Откуда? - Сергей Григорьевич, не дожидаясь ответа, нажал кнопку селектора. - Людмила Павловна, что с вами? Кто выписывал пропуск гражданину? Соедините меня с бюро пропусков.
- У меня нет пропуска, - сказал посетитель.
- Сейчас, - виновато сказала невидимая Людмила Павловна.
- Оставьте кабинет. Идите! - Сергей Григорьевич взмахнул рукой, указывая на дверь.
- У меня выгодное предложение, - сказал посетитель. - Я не уйду, пока мы не договоримся. Я прошу о небольшом одолжении: разрешите поменяться с вами душами. Мне нужна ваша душа.
- И ничего более? - иронически спросил Сергей Григорьевич, поняв, что имеет дело с сумасшедшим.
- Ничего. Только душа, - ответил посетитель. - Но, чтобы вы знали, кому отдаете душу, я должен представиться. Только не удивляйтесь, не принимайте меня за больного, сбежавшего из сумасшедшего дома. У вас на земле нас называют чертями. Я черт.
- Ах, вот оно что, - воскликнул Сергей Григорьевич, - тогда другое дело. Зачем же вам моя душа?
- В человеческой душе так много качеств, которые необходимы нам. Мне не обязательно ваша душа, я сюда забрел случайно, но теперь уж ничего не поделаешь. Возьмите мою душу, а я вашу…
- Разве у чертей есть душа? Вот не знал…
- Есть, Сергей Григорьевич… Вам нужно сказать только "да", и я уйду, дело будет сделано.
- Вот что, хватит! - сказал Сергей Григорьевич и нажал кнопку селектора. - Людмила Павловна, я жду!
- Никак не могу соединиться, - чуть не плача, сказала Людмила Павловна.
- Она и не соединится, пока я здесь, - сказал посетитель. - Да и зачем поднимать шум? Скажите "да", и я уйду.
- Да, да, - почти крикнул Сергей Григорьевич, - и убирайтесь вон.
- Вот и спасибо, - посетитель преобразился, робость пропала, во всем облике появилась самоуверенность, он хлопнул Сергея Григорьевича по плечу, сказал: - Привет! - и ушел. Проходя мимо Людмилы Павловны, показал язык, осклабился, напугав ее, вернув из лирической поры новогоднего школьного бала к ее двадцати восьми годам, к сегодняшним бытовым неустройствам, к постоянной тревожной заботе о больной матери.
Посетитель ушел, а она стояла в оцепенении, ждала, что Сергей Григорьевич вызовет ее и пропесочит. Людмила Павловна понимала свою вину, но объяснить, как все произошло, не могла: голубоглазый посетитель словно загипнотизировал ее, очаровал своей внешностью, парализовал волю. Он был так робок, почтителен, что вызвал жалость и к нему и к себе самой. Но потом вышел из кабинета другой человек. Наглый? Нет, не то чтобы наглый, но высокомерный, в глазах была жестокость. Во всем облике, даже в голосе появилось что-то знакомое. О господи, будто это вышел сам Сергей Григорьевич! Нет, Сергей Григорьевич не мог себе позволить такую дерзость, как показать язык, но Сергей Григорьевич умел смотреть на людей и даже иногда на нее, собственного секретаря, таким же взглядом. Этот взгляд был обиден не потому, что в нем сквозило какое-то выражение гнева, презрения, возмущения, нет, неприятен он был потому именно, что в нем не было ничего - никакого чувства, будто Сергей Григорьевич смотрел в пустоту. И голос его тогда звучал вежливо, обходительно, без эмоций, такая вежливость хуже любой грубости.
Людмила Павловна ждала. Однако Сергей Григорьевич не вызывал ее. Но она знала, что расплата неминуема, и, решившись, открыла дверь кабинета и вошла с покаянием на лице и в сердце.
Сергей Григорьевич сидел за большим своим столом, внимательно вчитываясь в бумаги из папки "на подпись", которые она, Людмила Павловна, принесла ему перед приходом посетителя и которые незачем было читать, обычно он их и не читал, подписывал, почти не глядя, зная, что на подпись ему ложатся только бумаги, прошедшие длинный путь через другие кабинеты. Он не поднял глаз, не взглянул на нее, и в этом Людмила Павловна увидела плохое предзнаменование.
- Сергей Григорьевич, - сказала она, винясь, - простите, я сама не знаю, как это получилось.
Он поднял глаза, и она увидела, что на лице его нет гнева, лицо было спокойно, доброжелательно.
- О чем вы, Людмила Павловна? - спросил он.
- Этот посетитель, этот нахал, - сказала она, но Сергей Григорьевич прервал ее:
- Пустяки, он даже позабавил меня. Больной человек.
- Да, да! - воскликнула Людмила Павловна. - Я сразу заметила, у него такие глаза. Извините, Сергей Григорьевич.
- Ну что вы, голубушка, не надо расстраиваться, пустяки…
- Спасибо, - растроганно сказала Людмила Павловна и вышла из кабинета.
Нет, происходило что-то невероятное, она не узнавала своего начальника. Он не должен так поступать, он обязан сделать ей внушение, а не прощать. У нее свои служебные обязанности, она их нарушила. Что будет, если все начнут нарушать установленный порядок?
Людмила Павловна готова была заплакать, но она умела держать себя в руках и не заплакала. Как она несчастна, кто может это понять! И одинока. Даже здесь, где все служащие дарят всякие ерундовые сувениры, льстят ей. Она не дура, она понимает, что эта лесть, эти слова, эти подарки предназначены не ей, а ее должности. Друзей же искренних, настоящих у нее нет, все показное рухнет, если она потеряет благосклонность Сергея Григорьевича.
Зазвонил телефон. Людмила Павловна подняла трубку. Ласковый голос заведующего сектором просил соединить с Сергеем Григорьевичем. Но в эти минуты окончания работы ее начальник категорически запретил соединять себя с кем бы то ни было, ибо все вопросы, даже самые важные, нужно решать в рабочие часы, а не устраивать нервотрепку за пять минут до конца рабочего дня.
- Юрий Иванович, вы же знаете… - ответила Людмила Павловна.
Однако тут раздался голос самого Сергея Григорьевича, он поднял трубку у себя в кабинете и сказал:
- Да, да, я слушаю вас, Юрий Иванович… Ну, что ж, зайдите…
Людмила Павловна не понимала, что происходит.
Юрий Иванович появился через три минуты, послал Людмиле Павловне воздушный поцелуй и, изобразив на лице сосредоточенность мысли, прошел в кабинет к Сергею Григорьевичу. Вечно озабоченный, всегда куда-то торопящийся, он аккуратно появлялся на работе в положенное время и тут же исчезал на много часов. Людмила Павловна знала, что исчезает он совсем не по служебным делам, а чаще всего гоняет по магазинам на своих расхлябанных "Жигулях" в поисках запчастей, но молчала: что ей, больше всех надо? Она не влезала в чужие дела, пусть живут, как хотят, и все тут жили, как хотели, хотя и побаивались Сергея Григорьевича.
Войдя в кабинет, Юрий Иванович сказал озабоченно:
- Хотел посоветоваться, Сергей Григорьевич. В разъяснении о том, как надо вести в учреждениях книги регистрации документов, не надо ли указать, что с поступающих документов необходимо снимать копии? И не одну, а может, и две.
- Хорошо бы, конечно, - подумав, сказал Сергей Григорьевич. - Впрочем, не у всех же есть копировальные машины. Да и волокитное это дело. Нас и так обвиняют в бюрократизме. Проще, очевидно, кратко изложить содержание документа. Вы уже составили проект?
- Работаю, думаю, Сергей Григорьевич. Каждая бумага должна полежать…
- Долго лежит. Проект должен был быть готов еще месяц назад. Жду с окончательным текстом завтра.
Был конец рабочего дня, московские служащие торопились домой, штурмом брали троллейбусы и автобусы. Посетитель, побывавший в кабинете Сергея Григорьевича, легко врезался в толпу, запрудившую улицу, и не то чтобы облегченно вздохнул, но словно почувствовал себя в родной стихии после просторного холодка начальнического кабинета.
Он шел, наслаждаясь духотой, толкотней, запахом человеческих тел, вонью автобусов и автомашин, и вдруг споткнулся и упал в канализационный колодец, беспечно оставленный кем-то открытым. Людской поток, занятый своими делами и мыслями, не заметил этого происшествия. Люк здесь, наверно, был давно открыт, люди, бегущие ежедневно этой дорогой на работу и с работы, знали, что люк открыт, и привычно обтекали опасное место. И сейчас они машинально обходили злополучную дыру в земле, не зная, что туда только что угодил один из пешеходов - молодой красавец с голубыми ясными глазами.
Молодой красавец не вскрикнул, падая, он летел вниз, как камень, и скорость, с которой он падал, увеличивалась с каждой секундой. Люк был бесконечен, словно вел в преисподнюю… Собственно, почему "словно"? Именно туда он и вел, именно туда стремительно и летел молодой красавец, представившийся Сергею Григорьевичу чертом, несся домой, в родную свою обитель.