Родная его обитель чем-то походила на земную поверхность: стандартные дома, автобусы, троллейбусы, очереди в магазинах, спешка несущихся куда-то бывших жителей земли, нагруженных сумками. Однако здесь все было лишено смысла - строящиеся дома тут же разваливались, их снова начинали возводить незадачливые строители, а дома опять рушились, превращаясь в груду развалин. Некоторые дома еще стояли, но в них велся бесконечный ремонт, а в магазины, помещавшиеся в первых этажах этих домов, завозили продукты, которые тут же с заднего хода расхватывали те, кто привык это делать и на земле, только здесь это были не продукты, а видимость одна, подобие продуктов, которые нужно было поедать сразу, давясь, заглатывая целыми кусками, и так, не останавливаясь, целую вечность. А в самих магазинах кружили от прилавка к кассе и опять к прилавку и опять к кассе, сгибаясь под тяжестью сумок, те, кто на земле никогда не знал, что такое очередь и каково ощущение, когда целью жизни становится единственное стремление добыть для семьи пищу. Они дрались у прилавков и касс, отталкивали друг друга, ругались, ненавидели соседа. А по улицам или подобиям улиц (тут не было никакой естественной растительности, а были только искусственные палки с искусственными ветвями, которые отпиливали садовники точно так же, как отпиливали они живые ветви на земле у тополей, превращая женские особи в мужские), по этим улицам ходили прохожие, которые на земле никогда не знали мук совести, а здесь мучились, совесть терзала их, корежила. Это выдумки, будто бы души покинувших землю людей бестелесны, увы, я свидетельствую, что и тут, в потустороннем мире, человек или, вернее сказать, его душа сохраняет свой прежний облик. Впрочем, это не тело, а нечто неосязаемое, нечто не материальное, но и материальное в то же время, оболочка, у которой оставлены все чувства и ощущения для того, чтобы испытывать адские муки, о которых нас предупреждали на земле церковнослужители.
Молодого красавца звали очень трудным для земного уха именем - Йыннедежорвтяседьмесмомьдесиинелокопрахасен, или, сокращенно, просто Рахасен. Здесь, в подземном мире, сегодня было не так душно, как на земле, котельная ремонтировалась третий месяц, что равно земному времени… Впрочем, невозможно провести какую-то параллель с земным временем, тут иное время, его словно и нет, хотя вроде и есть, оно словно неподвижно и движется по своим законам, тут ведь нет смерти, хотя есть для коренных жителей этого мира, исполняющих волю Трижды Величайшего, рождение, оно, время, движется тут и в прошлое, и в будущее. Однако кто знает, куда течет время на земле - в прошлое или в будущее?
Рахасен был молод, он родился не так давно, тогда, когда Трижды Величайший посетил землю, чтобы самому взять душу Адуи, человека, презревшего и Трижды Величайшего и Сотворившего, Не Имеющего Имени, Который Везде и Нигде.
Рахасен вошел в подъезд своего дома и услышал голос маменьки, напевавшей песенку, прославляющую Трижды Величайшего. Маменька следила, как в огромном котле варились, мучаясь, и никак не могли свариться и избавиться от вечных мук души каких-то грешников, они тут давно варились, так давно, что и сами не знали, за что мучаются, да и никто этого уже не знал, кроме, быть может, заведующего канцелярией, архивариуса Чалапа, у которого имелось на каждого личное дело, хранящееся в особом сейфе.
- Маменька, - радостно крикнул Рахасен, - я все сделал…
- Не ори, - сказала маменька. Она была худа, элегантна, одета в длинное, прикрывающее ее несколько волосатые ноги розовое платье и курила несгораемую вечную сигарету, чадящую, как земной завод. Грешникам, которые мучились в котле, приходилось вдыхать еще и удушающий дым этой сигареты. - Не ори, - повторила маменька. - Ты ведь знаешь, я не переношу крика, у меня и без тебя нервы издерганы. У других дети как дети, а ты…
- Ах, маменька, так там интересно!
- Ты выполнил волю Трижды Величайшего? Или нет? - испуганно спросила маменька.
- Выполнил, не беспокойся… Но послушай, маменька, там у женщин печальные глаза. Это называется жалостью. Жалость, маменька, может ранить… Служительница отдавшего мне душу так и смотрела на меня…
- Зачем ты ходил туда? - вскричала маменька. - Узнать жалость? А какой болезнью ты был болен здесь? Трижды Величайший ждет твоего исцеления!
- Маменька, не волнуйся, я же все сделал. Отдавший душу принял меня за безумца, даже не стал торговаться, мы обменялись легко. Но я понял, маменька, они там ничего не боятся…
- Не болтай, - прервала его маменька, - оставь свои объяснения для Трижды Величайшего. Ты ничему не научился, жалкий уродец. Иди, отчитывайся перед Трижды Величайшим. Ну!
Рахасен весело шел мимо страдающих муками совести, плачущих от ощущения вины за свои земные прегрешения, среди которых и я терзался и стонал, испытывая боль душевную, страшнее которой нет ничего, уж лучше вариться в котле или жариться на сковороде, чем корчиться от вечных укоров нечистой совести. Рахасен пробежал мимо - так я впервые увидел его - и ударил меня коленкой под зад, и я отлетел от этого удара в иные сферы, куда-то далеко-далеко, плюхнувшись в вязкую вонючую жижу, где тонули и никак не могли утонуть, захлебывались, изрыгая из себя эту жижу, глотая ее и снова выплевывая, какие-то грешные души. За ними следили усталые мытари, которые ударом палки возвращали в глубь лужи тех, кто умудрялся высунуться неположенно высоко, намереваясь выпрыгнуть из своего болота. Я влетел туда, подняв волну, но, поскольку мне предназначено иное наказание и в этом болоте я был чужаком, бдительные стражи выволокли меня оттуда, дали нового пинка и вернули на место моих страданий, к тем, кого терзали муки совести.
Конечно, Рахасен случайно дал мне пинка, ему мог подвернуться кто-то другой, но подвернулся именно я, видимо, потому что и в этом потустороннем мире все случайности закономерны.
Впрочем, кто был я? Если не было моего земного тела, а была некая оболочка, подобие тела, то был ли я - я или нечто иное? Нет тела, нет и личности. Вечный вопрос о бессмертии и здесь не стал мне ясен. В чем бессмертие? Если я не я, если нет моей личности, то разве это бессмертие? Кто ж страдает тут, кого наказывают служители Трижды Величайшего? Нас, какими мы были на земле, или пустоту, именуемую душой? Впрочем, не все ли равно, в этом мире уже нет места сомнению, которое ведь и движет истинную жизнь.
Я не помню, когда я умер, и как я умер, и как попал сюда. Помню только, что заснул, а потом оказался в ином мире, окруженным тьмой, которая называлась светом, ибо брезжила, как ранний рассвет.
Беспечно пнув меня ногой, Рахасен промчался мимо.
Трижды Величайший возлежал в своем особняке на промятом диване. Диван был старый, от него пахло ветхостью веков. Конечно, Трижды Величайший мог приказать, чтобы его поменяли, но он привык к нему, диван промялся по форме тела, и Трижды Величайший лежал в нем, как в люльке. Трижды Величайший ковырял ногтем в зубах и вытирал пальцы о волосы Адуи, который сидел у его ног. Трижды Величайший держал Адуи при себе и вел с ним бесконечные беседы, пытаясь понять тайну Адуи, ибо даже он, познавший все зло и сам когда-то толкнувший земных жителей на многочисленные злодеяния, не мог постигнуть того, что совершил Адуи на земле. Адуи предал своего учителя, сына Не Имеющего Имени и сделал это по собственной воле, а не по наущению Трижды Величайшего или его слуг - в этом-то и была загадка первого предательства.
Адуи восседал у ног Трижды Величайшего с усталым надменным видом - Адуи не трепетал перед ним, не предавался мукам совести, он был высокомерен, сонлив, неразговорчив.
- Скажи, Адуи, а на меня ты тоже донес бы? - спросил Трижды Величайший, знавший заранее ответ, потому что Адуи всегда отвечал одно и то же.
- Да, - сказал Адуи.
- Клевета - твое изобретение. Я не учил этому людей, - сказал Трижды Величайший. - Почему ты не испытываешь мук совести? Ты же здесь для этого - терзаться, стенать, каяться.
- О чем ты говоришь? - устало ответил Адуи. - Я познал то, что неведомо было людям. Даже тебе неведомо. Клевета - радость. Люди поняли это, и ты знаешь, с каким наслаждением многие из них и поныне предаются этому. Зависть, клевета - мое изобретение, не твое. Ты научил людей убивать друг друга оружием, но люди сами научились другому убийству - словом. Клевета пострашнее ножа. Ты никогда не поймешь, какая в предательстве, в доносе, в клевете радость. За что же я должен испытывать муки совести?
- Тогда почему ты повесился, Адуи, предав Распятого? Значит, все же совесть истерзала тебя?
Адуи засмеялся.
- Ты задаешь мне этот вопрос постоянно. Что ты хочешь услышать? Нет, совесть не терзала меня, потому что я тогда сразу понял, что дело мое бессмертно. Я истинный учитель, не он, которого распяли, а я. Свершив свое дело, надо вовремя умереть. И я пошел искать смерть и нашел ее, обессмертив свое имя. Это я, не он, я своей смертью попрал смерть того дела, сладость которого узнал сам и открыл его людям…
- Однако ты обуян гордыней. Не считаешь ли ты, что равен мне? - спросил Трижды Величайший.
- Нет, - высокомерно ответил Адуи. - Ты наказываешь смертных, но сам наказан, падший ангел. Ты не свободен. Ты всесилен, но ведь ты выполняешь высшую волю, ты служишь ему, тому, Не Имеющему Имени… А я… я свободен… Я, человек, открыл людям то, что разрушит мир. То, что сделал я, сделал по своей воле. Не войны, не убийства, а мое открытие - вот что повергнет земной мир во тьму. Не только люди клевещут друг на друга, но и государства, сея вражду. Это их и погубит.
- Кто же из нас истинно Трижды Величайший? Я или ты, сидящий у моих ног?
- Не знаю, - ответил Адуи. - Может быть, и не ты, бывший ангел. Ты раб, но в своем тщеславии хочешь сравниться с Не Имеющим Имени, который, как считают люди, един в трех лицах - отца, сына, духа. У тебя от века было множество имен, ты их менял, но неизменно оставлял одно, намекая на свою троичность, титул Трисмегист - Трижды Величайший. Ты мелок, потому что раб. А мне не нужны звания… Я…
- Кто же ты?
- Кто я? Подумай сам. Я тот, по чьей воле распяли сына Не Имеющего Имени. Так кто же я, а?
- Иди прочь, гордец! - сказал Трижды Величайший.
Адуи засмеялся и ушел.
Что-то тревожащее было в словах Адуи, что-то такое, что пробуждало ненужные воспоминания. Трижды Величайший вспомнил то время, когда и в самом деле был ангелом, те первые дни творения. У всех есть детство, и у живого и неживого, у бесплотного и одетого в плоть, у всего есть детство - начало. Не Имеющий Имени наказал его, Трижды Величайшего, еще и тем, что дал возможность вспоминать и помнить. Детство - рай, и потому-то бывшие люди, которые ныне обитают во владениях Трижды Величайшего, не помнят детства. Лишить их этой памяти - вот что догадался сделать Не Имеющий Имени, тот, кого земные жители называют Творцом, Богом, но это не имя, это обозначение понятия, постигнуть которое они, земляне, не могут и не постигнут никогда, ибо человеческий разум слаб для этого. А ему, Трижды Величайшему, в наказание дано имя - Сатана - и дана необъятная власть над злом, он, Трижды Величайший, тоже непостижим для жителей земли, но Адуи, которому тоже оставлена память, прав: при всей своей власти он, Трижды Величайший, не свободен, ибо над ним тот, у которого Нет Имени, Который Везде и Нигде, Которого Не Видел Никто.
Трижды Величайший вспомнил свое детство, когда Не Имеющий Имени слепил землю, населил ее всякой тварью и разослал небесных детей, ангелов, следить за порядком во всех концах Вселенной. Потом он сотворил человека, мужчину, но, поскольку все должно иметь свою противоположность и оттого находиться в паре, вечно противостоящей друг другу, создал женщину. Женщина была прекрасна. Первый мужчина не понимал ее красоты, и она сама не знала своей силы. Они были, как другие звери, населившие землю, - не знали любви. Все тайны мира были сокрыты в плодах дерева, вкушать которые коварно запретил людям Не Имеющий Имени.
В то время он, Трижды Величайший, ставший потом властелином преисподней, был одним из гонцов Не Имеющего Имени, облетавших землю и следивших за порядком. Но он увидел первую женщину и понял то, что еще никому не дано было понять, - ее красоту. Не Имеющий Имени не все предвидел. Первая женщина сорвала с дерева запретный плод и узнала тайну своей красоты. Ангел сошел к ней, и она зачала от него, а потом уже легла со своим мужем, став ему, мужу, верной женой. Она родила многих детей, но первыми были два брата, Каин и Авель. Авель - сын первого человека. Каин - сын ангела, его сын, Трижды Величайшего, низвергнутого Сотворившим, Не Имеющим Имени в царство тьмы.
Трижды Величайший усмехнулся своим мыслям, подумав о том, как расходятся дела и слова у всесильных: себя они считают безгрешными, оправдывая свои поступки высшим смыслом. Он, Не Имеющий Имени, наказал Трижды Величайшего за любовь к женщине, родившей первого сына земли и неба Каина, а потом сам сошел к земной деве, и она тоже родила ему сына, который в конце концов был распят по наущению Адуи. Своего сына он, Не Имеющий Имени, заставил людей почитать как бога, а Каина, сына Трижды Величайшего, проклял, лишил бессмертия, но сотни лет не давал ему смерти, мучая старостью и болезнями. А когда во время Потопа все же даровал смерть, то мстительно уничтожил и тело, и дух. Где он, сын Трижды Величайшего? Нет его ни здесь, в царстве тьмы, ни там, в так называемом царстве света, в блаженном раю. Ничего не осталось от сына, только звук имени - Ка-ин. Сын мой, сын, где ты? Не Имеющий Имени знал, как наказать меня, оставив память о тебе, мой сын, уничтожив тело твое и душу. Безжалостно, коварно он мстит! Время идет, земные тысячелетия проносятся, а я не могу забыть то, что невозможно забыть - свое отцовство, твое, мой сын, младенчество и твою, единственный мой сын, страдальческую старость, длившуюся бесконечно…
Стук в дверь нарушил печаль Трижды Величайшего, прервав его размышления.
- Входи, входи, - сказал Трижды Величайший, зная, кто пришел к нему. - Входи. Я давно жду тебя.
Это Рахасен явился отчитаться о сделке, которую совершил на земле по воле Трижды Величайшего.
Странен для Трижды Величайшего был этот житель его царства, и потому Трижды Величайший испытывал к нему непонятный для самого себя интерес - нечто вроде любопытства, хотя давно, казалось, не ведал уже никаких чувств, кроме личной печали и редкого наслаждения от зла, совершаемого и по его воле, и без его воли на земле. В том, что зло не умирает, а победно захватывает все новые и новые поколения людей, он, Трижды Величайший, видел свою месть Не Имеющему Имени. Этот Рахасен был любопытен Трижды Величайшему потому, что не был похож на других детей потустороннего царства: мягок был, он будто даже испытывал нечто похожее на сочувствие к грешным душам, горящим в огне неугасимом. В нем, в юном Рахасене, было что-то от прошлого, от тех, с кем когда-то сам Трижды Величайший летал над первозданным миром, еще не знающим греха. Доброта, сострадание - не те качества, которыми должен обладать тот, кто подвластен воле Трижды Величайшего. Иногда у Трижды Величайшего появлялась дерзкая мысль: не согрешил ли вдруг сам Не Имеющий Имени с жительницей тьмы?
Рахасен стоял перед ним, опустив красивые голубые, совсем нездешние глаза.
- Ну, давай, ври, - сказал Трижды Величайший.
- Нет, - ответил Рахасен, - я не вру, я не умею врать…
- Не умеешь? - удивился Трижды Величайший. - Так научился бы на земле, у людей. Не быстро ли ты вернулся?
- Но я сделал то, что ты велел. Я обменялся душой с человеком.
- "Обменялся"! - вскричал Трижды Величайший. - Ты должен был взять расписку, скрепленную его кровью. Без расписки нет сделки. Иначе надо было убить!
- Зачем? - спросил Рахасен. - Мой долг - наказывать души покинувших землю, но не убивать живых. Или я ошибаюсь? Люди сами справляются с этим. Откуда мне знать, как они это делают?
- Ты не знаешь, как убивать? - воскликнул Трижды Величайший горестно. - Что же ты делал на земле, если не узнал даже этого? Ступай прочь! Отправляйся обратно. Исполни все, как положено. Почему ты выбрал именно его? Чем он прельстил тебя, обыкновенный из обыкновеннейших людей? Что он мог тебе передать? Что ты мог взять у него?
- Я не выбирал, Трижды Величайший. Я шел, забрел в какое-то здание и поднялся к нему в кабинет. Ты ведь сам учил: люди все одинаковы, в каждом заложено в одинаковой степени и зло, и добро. Этот или другой, не все ли равно? У всех, ты же учил, Трижды Величайший, души одинаковы…
- Не тому я вас учил, дураков… Ну, раз дело начато и ты выбрал этого смертного, надо довести до конца. Что стоишь? Иди за распиской. Отправляйся немедленно.
- В чем я провинился? - печально спросил Рахасен.
- Иди!
Он шел через сад, окружавший старинный особняк, в котором обитал Трижды Величайший, и думал о том, что Трижды Величайший несправедлив, ведь он, Рахасен, и без расписки, и без убийства получил душу земного жителя и ощущал ее в себе. Разве не так было бы, если бы он убил человека? Важен результат, а результат есть. Прежде он, Рахасен, не то чтобы испытывал сострадание к душам пришедших с земли в царство Трижды Величайшего, но не находил в себе достаточного рвения придумывать им новые и новые мучения. Жестокости не хватало ему, а сейчас, посетив землю, он уже не испытывал прежней нерешительности. Нет, не хочется ему возвращаться снова в тот мир!
Сад Трижды Величайшего был огромен и красив. Он был засажен благоухающими деревьями и цветами, на ветвях сидели птицы и пели несмолкающие песни, все цвело, радовалось, все источало тончайший аромат. Этот сад был копией того сада, где обитали когда-то первые люди, названные Адамом и Евой, где и произошло падение ангела, ставшего властелином преисподней. Здесь все было искусственное - и деревья, и цветы, все ненастоящее, даже муравьи, которые ползали вокруг своих ненастоящих муравейников. За садом простирались огромные, без конца и края поля, где копошились бывшие жители земли. Одни возделывали почву, другие тут же ровняли ее, одни сажали рассаду, сеяли хлеба, другие выдергивали эту рассаду и выковыривали зерно за зерном. Их обязанностью было вырастить урожай, но Рахасен знал, что они никогда не вырастят никакого урожая, потому что губят почву и так загубили ее, что она уже никогда ничего не родит. Там на земле они делали то же самое - истребляли почву. Одни убивали друг друга, другие убивали землю; все они сейчас здесь, на этом поле, потому что на земле их объединяло одно и то же дело: они служили убийству.
Рахасен шел через сад, а Трижды Величайший смотрел из окна ему вслед и с горечью думал о своем сыне, о Каине. Сын, родившийся от первой женщины, его, Трижды Величайшего, сын тоже не знал, что такое убийство. Не хотел Каин убивать, не мог. Но воля Не Имеющего Имени неотвратима. И убийство свершилось. Случайно свершилось. А потом люди сами усовершенствовали это злодеяние, изобретя новые и новые орудия смерти. Зачем нужно было братоубийство Не Имеющему Имени?
Трижды Величайший смотрел вслед Рахасену, бредущему через сад, и не понимал, отчего этот юный служитель тьмы внушает ему смятение, отчего напоминает сына, бедного Каина, которого Сотворивший, Не Имеющий Имени лишил после смерти и тела и души, не взял к себе и не отправил в царство тьмы. Вообще Трижды Величайший никогда не понимал поступков Не Имеющего Имени: почему он прощал многих, творящих зло, но кающихся лживыми устами, и брал их к себе?