- Ну, спи, спи, Сонечка. Спокойной ночи.
- Спокойной ночи, - ласково ответила она.
Он повесил трубку, постоял в раздумье и снова позвонил.
- Это я, Сонечка.
- Да, дорогой.
- Я хотел спросить: как там чемодан?
- Чемодан? - она засмеялась. - Стоит. Пахнет кожей.
- Пахнет?
- Ну, немножко, почти совсем не пахнет…
- Это хорошо. Ты спи, Сонечка, спокойной ночи.
Он повесил трубку, увидел Катеньку, которая почти бежала к нему с испуганным лицом, и подумал, есть ли у Катеньки любовник, но, подумав, усмехнулся нелепости своего предположения: у такой деловой женщины не может быть любовника чином меньше, чем министр или заместитель министра. А где их взять, министров?
Подбежав, Катенька, задыхаясь, спросила:
- Что случилось, Сережа?
- А что случилось? - сказал он. - Разве что-нибудь случилось, Екатерина Николаевна?
- Как ты мог, как ты смел? - задыхаясь, сдерживая слезы, говорила Катенька. - Ты словно сбесился. Откуда у тебя такая злоба?
- Ага! - злорадно проговорил Сергей Григорьевич. - Правда глаза колет?
- Какая правда? Что ты мелешь? Ты заболел!
Сергей Григорьевич усмехнулся, сощурился, спросил, наклоняясь к самому ее лицу:
- Скажи, любезнейшая, у тебя есть любовник?
С секунду, оторопев, она смотрела ему в глаза, затем с облегчением вздохнула.
- Господи, Сережа, неужели ты меня приревновал? К кому? И все это из-за ревности? Но ведь глупо, Сережа, меня ревновать! Скажите, пожалуйста, какой Отелло!
Она потянулась губами, чтобы поцеловать его, ей льстило, что после стольких лет супружества ее муж все еще способен на такое проявление любви, как ревность. Сергей Григорьевич отстранился и обличающе сказал:
- Как же так, Катенька? Ты разве забыла, что когда-то гордо так восклицала: "Без любви нет поцелуя"? А меня ты давно не любишь. И никого не любишь - одни свои заседания и свои речи, в них у тебя смысл жизни. А ведь и в речах твоих пустое толчение слов, ни веры, ни правды, одни дежурные выражения…
- Ну, знаешь, - оскорбившись, вскричала Катенька. - Как ты смеешь?
- Не нравится, да? - Сергей Григорьевич засмеялся деланным смехом. - Между прочим, я сегодня купил чемодан.
- Что? - от неожиданности Катенька оторопела. - Какой чемодан?
- Черный. На колесиках. Он стоит и пахнет кожей.
Сказав так, Сергей Григорьевич удивился: почему он заговорил вдруг о чемодане? Но остановиться не мог и со злорадством продолжал:
- И подарил его Сонечке.
- Какой Сонечке? - испуганно спросила Катенька.
- Сонечка - человек, - торжественно провозгласил Сергей Григорьевич, - а ты ходячая газетная передовица. Твердишь последнее время "жить надо по-новому"… А как это "по-новому", ты знаешь?
- В тебя и в самом деле вселился дьявол, я верю, - сказав это, Екатерина Николаевна успокоилась: Сергей Григорьевич болен и потому не стоит на него сердиться. - Идем домой. Я ужасно хочу спать.
- Ну, идем, - примирительно сказал Сергей Григорьевич. - Спать так спать. А чемодан пахнет кожей. Пахнет. Но зачем я его купил?
- Ничего ты не покупал. Выпил лишнее, вот и несешь ерунду.
- Э, нет, все дело в том, что я купил чемодан…
- Ну, хорошо, ну, ладно, купил, значит, купил, идем спать. Утро вечера мудренее.
- Великолепно! У тебя всегда есть заезженный афоризм. Бежим быстрее спать, чтобы пришло мудрое утро.
Екатерина Николаевна заснула быстро. Она спала тихо, как ребенок, чуть приоткрыв рот, и дыхание ее было ровным, спокойным. А Сергею Григорьевичу не спалось - он смотрел на доверчивое, беззащитное во сне лицо Катеньки и думал о том, что так безмятежно может спать человек с чистой совестью… Она всегда так спала, всю жизнь. И первые дни их любви он любовался ею, спящей, испытывая нежность и почему-то жалость к этой хрупкой, прильнувшей к нему женщине.
Но сейчас он чувствовал не к ней жалость, а к себе, какое-то беспокойство, неудобство души, неловкость какую-то, будто стыд, что ли. За что стыд? За что неловкость? За то, что случилось у Андреевых? Возможно. Не надо было "высовываться" со своим заявлением о черте и лезть в амбицию. Что его дернуло заниматься разоблачением, обвиняя всех в неискренности, в нечестности, в том, что они не так живут, как надо бы жить порядочным людям? Что он знал об этих людях? Ничего, по существу, не знал. А обвинял… Да нет, не их он обвинял, а себя… Недовольство собой, своей жизнью - вот что вызвало почти истеричный его поступок. Сейчас он понимал это. Сейчас, ночью, мучаясь бессонницей, он многое понимал…
У Трижды Величайшего было множество дел, но он давно устал от них, ему надоело, прискучило забавляться земной суетой: на земле и без его вмешательства люди творили чудеса зла.
Ему, Трижды Величайшему, бесконечно давно приелся запах крови, люди настойчиво изощряются в искусстве убивать. Войны сменяются войнами, гибнут миллионы, но прошлый опыт не учит людей, память их коротка и мгновенна, как и жизнь. Такими их создал Не Имеющий Имени, Который Везде и Нигде. Крича "Не убий!", они тут же чистят оружие, нацеливая его на соседа, уверяя друг друга в миролюбии. И если иногда зло приносило Трижды Величайшему удовольствие, то только потому, что все человеческие пороки он считал местью Не Имеющему Имени, которому вынужден был служить, но которого ненавидел, местью тому, кто, создав все живое и неживое, от века был истинным носителем зла, внушая людям и всему живущему, что он прародитель добра.
Тысячелетия созерцая землю и человеческие судьбы, Трижды Величайший никогда не мог понять людей, а с каждым столетием понимал все меньше. Человек был для него загадкой и, по существу, непознаваем. В этом маленьком смертном существе была тайна, которая мучила Трижды Величайшего и которая - Трижды Величайший был уверен - недоступна не только ему, но даже самому Не Имеющему Имени. Предвидеть поступки каждого из них или направлять эти поступки невозможно так же, как невозможно предвидеть и направлять поступки государств и народов, хотя все будто записано в Книге Судеб. Записано, но книга эта давным-давно обветшала, в ней еще кое-как можно прочесть прошлое, но не будущее, истерлись ее страницы оттого, что человек запутал даже то, что было предначертано, что было, казалось, неотвратимо. Иногда Трижды Величайшему кажется, что слабый, жалкий человек всесилен, что он и есть подлинный хозяин мира, хотя человечество никогда не могло предугадать последствия своих поступков, как не может угадать свою судьбу каждый из людей. Впрочем, увы, предвидеть человеческие деяния уже не может никто, даже тот, считающий себя милосердным и всевидящим, тот, кто Всюду, Везде и Нигде - Не Имеющий Имени.
Человек ищет нечто, что называет счастьем, но не знает, что это такое. Но, судя по всему, счастье - это бегство от жизненного беспокойства, стремление к покою, который недостижим. Если есть у Трижды Величайшего какие-то желания, то единственное, может быть, - понять тайну человека, столь разумного и столь безумного в своих деяниях. Человек труслив в мелких житейских заботах, но бесстрашен, стремясь познать тайну сущего. Никто, ни тот, Не Имеющий Имени, ни тем более он, Трижды Величайший, никогда не могли и не могут остановить этого жалкого, никчемного муравья, человека, копошащегося во тьме Вселенной, грызущего стену, разделяющую тот и этот мир. Это человек управляет миром, слепой муравей, а они давным-давно потеряли власть, превратившись в мелких удельных князьков.
Все прискучило Трижды Величайшему, иногда у него мелькает мысль, что вечное его существование лишено смысла.
Одно его забавляло, да и то начало уже приедаться: это общение с бывшими жителями земли. Иногда он призывал некоторых из них к себе во дворец и вел с ними скучные, длинные беседы, листал страницы Книги Судеб, стремясь понять, какая же сила в слабых существах, которые населяли и населяют тот мир. Ныне, в его владениях, они были все одинаковы, хотя там, на земле, многих из них чтили, ставили памятники, иных оплакивали долгие столетия, других проклинали, как величайших преступников и еретиков. Вывшие государи, полководцы, ученые, философы, алхимики, сочинители книг, богословы, грешники, мнившие себя праведниками, и праведники, оказавшиеся грешниками, - все побывали у него здесь во дворце. Не Имеющий Имени, Всесильный и Вездесущий никогда не мог разобраться, кто грешник, а кто праведник, и постоянно отправлял многих подвижников добра во владения Трижды Величайшего, а иных ревностных служителей зла забирал к себе наслаждаться в райских садах. Впрочем, вечное наслаждение - оборотная сторона вечного страдания и, в конце концов, такое же наказание. Бывшие воры, убийцы, завистники, взяточники, клеветники, предавшие своих ближних, ничем не отличались от властителей государств, обманывавших целые народы. Где истина? В чем она? Этого не знал никто. Этого не знали ни бывшие мыслители, опровергавшие друг друга и себя самих, носившие на земле прославленные имена, ни простые смертные, искавшие в течение всего своего земного существования некий призрак, называемый счастьем. Что есть истина? Этого не знал и Трижды Величайший. Может быть, истина - тот хаос, которым охвачена Вселенная и который человек упорно стремится привести в порядок?
- Чалап! - воскликнул Трижды Величайший и повторил: - Чалап! - в нетерпении, потому что хранитель архива и Книги Судеб не откликнулся мгновенно, как должен был откликнуться. Знал Трижды Величайший, что Чалап подвержен тайному пороку и предается ему с наслаждением. В одно из своих земных посещений, чтобы забрать очередного грешника, он в этой командировке научился каким-то образом обращать себя временно в небытие, в сон. Но обычно его выдавал храп, он храпел, как тяжело раненный зверь. - Чалап! - в третий раз позвал Трижды Величайший, и всклокоченный, испуганный Чалап появился перед ним, виновато склонив голову.
- Прости, Трижды Величайший, - сказал Чалап, - я не услышал сразу, был занят делами.
- Опять врешь?! - в гневе шепотом воскликнул Трижды Величайший - не было ничего страшнее его шепота. - Хочешь меня обмануть? Болтаешься в небытии и храпишь, как грешник, утопающий в болоте дерьма. Стены дрожат. Что тебя влечет в пустоту, в небытие?
- Это не пустота, Трижды Величайший. Я не знаю, что это. Я витаю то тут, то там. В каких-то иных мирах. Я и не знал, что у Не Имеющего Имени так много миров. Пространство бесконечно. Прости, Трижды Величайший, эти дерзкие слова.
- Как вас отпускать на землю? - горестно сказал Трижды Величайший. - Вы приносите оттуда человеческие болезни. Скоро весь этот мир будет заражен земной заразой. Ну как вас отпускать на землю? У меня нет других служителей, а вы все уже пропахли человеческими пороками. Твои сновидения похожи на бегство. Есть иные миры или нет, знают только Не Имеющий Имени и я, Трижды Величайший.
- Но ведь это только сновидения, - виновато сказал Чалап.
- Увы, - устало проговорил Трижды Величайший, - из сновидений рождается знание. Зачем оно нам? Пусть люди предаются сновидениям, для них сон - утешение, во сне исполняются их желания. А что ты ищешь во сне? Мы не знаем сна и не должны знать. Начать желать - значит, перестать довольствоваться тем, что есть…
- Я думаю, - сказал было Чалап, но Трижды Величайший прервал его:
- Мне плевать на то, что вы все тут думаете. От вас требуется не думать, а говорить и делать что положено!
Трижды Величайший был рассержен и в то же время почти завидовал Чалапу, но мог ли показать ему это? Завидовал тому, что Чалап научился исчезать в небытие и видеть сны, в которых исполняются желания. У Трижды Величайшего не было желаний, но, возможно, если бы он сумел погрузиться в сон, он хотя бы побывал в давнем прошлом, в саду, где встретил когда-то первую женщину, родившую ему сына.
- Сон возвращает в прошлое, - сказал Трижды Величайший, - а память о прошлом разрушает настоящее. И вот ты запустил дела. У тебя беспорядок в архиве.
- Это несправедливо, - проговорил Чалап, - убедись сам. О ком и что ты хочешь знать, ты будешь знать сейчас же.
- Что я хочу знать? Я хочу знать, у кого Рахасен пытался взять душу на земле. Что это за человек? Есть у нас здесь его родственники? Найди, призови сюда.
Чалап исчез и через мгновение возвестил из тьмы:
- Родственников его у нас нет, Трижды Величайший.
- Не может быть, - Трижды Величайший засмеялся. - Ищи и не оправдывай свое безделье. Неужели всех его родных и близких забрал Не Имеющий Имени? Нет на земле ни одного человека, чтобы хоть чем-нибудь не запятнал себя. Ищи. Я же говорю, у тебя беспорядок в делах.
- Я искал, - повторил Чалап, - нет родственников. Но есть некто, знавший его родителей и его самого самую малость.
- Зови! - сказал Трижды Величайший.
Я ходил по Аллее Стенаний и рыдал. Внутренняя боль распирала меня, мою бестелесную оболочку или то, что на земле, в том далеком временном мире, зовется душой. Я не вспоминал ничего конкретного, никакого отдельного своего греха, не вспоминал, потому что не забыл, нет, но и не помнил, я оплакивал и терзался болью оттого, что все земное, суетное, вся жизнь, которую я там провел, не могла быть разделена на поступки, ибо, вспомнив поступки, я мог бы найти оправдание каждому из них, а здесь, в этом вечном мире, отдельные поступки не имели значения, я рыдал, нес наказание за обман себя самого, за забвение собственной совести. То, что я испытывал тут, бродя и плача на Аллее Стенаний, невозможно передать словами, потому что на земле нет таких мук и такого отчаяния и слов таких нет, которыми можно было бы описать здешние страдания. Время от времени служители Трижды Величайшего стегали каждого из нас железными раскаленными прутьями, чтобы увеличить боль, но эти удары были как ласка в сравнении с той болью, которую мы, скитальцы Пустыни Стенаний, ощущали постоянно и к которой нельзя было привыкнуть, как привыкают люди на земле далее к самым тяжким болезням.
Я рыдал, мою оболочку вздувало, казалось, она лопнет, словно мыльный пузырь (ах, как похожа она была на мыльный пузырь, все мы тут были, как мыльные пузыри, прозрачны и невесомы), я орал от отчаяния, когда один из служителей, сказав:
- Тебя зовет Трижды Величайший, трепещи! - ударил меня своим прутом и я взлетел и шлепнулся во дворе владыки преисподней перед его диваном.
- Встань, - приказал Трижды Величайший.
Никто из нас не видел никогда Трижды Величайшего, при его имени трепетали не только жители земли, но ужас испытывали и мы, находящиеся уже в его внеземных владениях. Я боялся взглянуть на него.
- Встань, - повторил Трижды Величайший.
Я поднялся, взглянул на него и засмеялся: он был мал ростом, морщинист, лыс, халат на нем рван и сален, голые ноги кривы, словно рахит обезобразил их, ногти давно не стрижены, на большом пальце правой ноги приклеен мозольный пластырь.
- Как ты смеешь? - воскликнул Трижды Величайший. - Как смеешь ты смеяться надо мной? Ты надо мной смеешься?
- Я уважаю всякую личность, - сказал я. - Не в моих правилах смеяться над уродством…
- Что? - вскричал Трижды Величайший. - Ты назвал меня уродом?
- Не надо, не гневайся, - сказал я испуганно, ибо гнев его был страшен, от голоса дрожали стены, - пойми меня. Я удивлен. Ведь на земле тебя изображают чудовищем, а ты…
- А я? Ну, говори…
Я молчал.
- Ну? Молчишь? Чалап! - крикнул Трижды Величайший. - Что он подумал обо мне?
- Он подумал, что ты, Трижды Величайший, похож на спившегося старика пенсионера, давно не мывшегося в бане, - ответил невидимый Чалап.
Трижды Величайший расхохотался.
- Жалкое сравнение. Чем ты занимался в том мире? Молчишь? Отчего ты все молчишь и молчишь?
- А зачем вспоминать? Ты сам лишил нас воспоминаний.
- Чалап, он боится меня или нет? - спросил Трижды Величайший невидимого Чалапа.
- Конечно, боится, - ответил Чалап.
- Ты боишься меня? - спросил Трижды Величайший.
- Твой служитель не прав. Я не знаю, боюсь ли тебя, - сказал я. - Разве можно бояться того, чего нет?
- Что? Меня нет? - Трижды Величайший удивился. - А ты?
- Увы, я есть…
- С тобой не соскучишься, глупец, - воскликнул Трижды Величайший. - Ты слышишь, Чалап? Меня нет? А моего слуги Чалапа тоже нет?
- Его тоже нет.
- Значит, ты есть, а нас нет. - Трижды Величайший наклонился надо мной, и я увидел его выцветшие, когда-то зеленые глаза с красными прожилками на белках. - Где же мы?
- Ты же сам знаешь, где, - сказал я. - В моем воображении.
- Ты, очевидно, атеист? Он атеист, Чалап?
- Ну, а как же, - ответил Чалап. - Атеист. Из тех, кто на словах отвергает Не Имеющего Имени и тебя, Трижды Величайший, а у него в мозгах, как в мусорной яме. Считает себя материалистом…
- Ты материалист? - Трижды Величайший засмеялся. - Вот, значит, почему не веришь в мое существование. Разрешаю: дотронься до меня и убедись, материален я или нет.
- Зачем? - спросил я. - Пока я существую, существуешь и ты…
- Нет, - сказал Трижды Величайший, - ты существуешь потому, что существую я.
- Увы, - возразил я, - все наоборот, Трижды Величайший: ты существуешь потому, что я существую.
- Чалап прав, - воскликнул Трижды Величайший, - у тебя в голове мусор. Если это материализм, то что же такое идеализм? Впрочем, разве ты, находясь здесь, в этом мире, существуешь?
- В каком-то смысле да. Очевидно, и ты, Трижды Величайший, и все, что происходит здесь со мной и вокруг меня, мне снится.
- Однако ты мне не снишься - я не знаю сна. Ну, хватит, кто бы ты ни был - материалист, идеалист, экзистенциалист, персоналист, томист, неотомист, гегельянец, фрейдист, - ты здесь у меня, как и они все, и будешь тут вечно.
- Вечности нет, Трижды Величайший, - сказал я, - у всего есть начало и конец.
- Ты слышишь, Чалап, - помолчав, устало проговорил Трижды Величайший, - он отрицает бессмертие, он предрекает нам конец.
- Я ничего не предрекаю, - возразил я. - Ты сам знаешь: бессмертия нет, все обратится во прах - и я, и ты. Кончится мой сон, кончишься и ты.
- Не надейся, глупец, твой сон, если это сон, никогда не кончится. А чтобы ты, материалист, знал, в чьей ты власти, в моей или во власти собственного сновидения, я нашлю на тебя еще большие страдания. Ты за что наказан? - спросил он, поковыряв пальцем в ухе. - Почему ты здесь?
- А что, мое место в раю? - спросил я с надеждой. - Произошла ошибка?
- Всюду одинаково, - сказал Трижды Величайший, - что у нас, что в раю. Ошибок не бывает, значит, твое место здесь. Ну, как ты насорил на земле? За что я тебя наказал?
- Не знаю. Не помню.
- Все вы не знаете, не помните… Может, за то, что жене изменял? Или говорил одно, а делал другое, а думал третье?
- Все может быть, - горестно изрек я.
Трижды Величайший засмеялся.