– Да зачем же это, сыночек, в кусты? Уборная у нас чистенькая, вчерась ее всю выскоблила, газеток нарезала. Вон она, сыночек, ходи на здоровье, только поаккуратней, не упади в дырочку.
– Газетки, – хмыкнул Рис. – Как будто нельзя было положить туалетной бумаги.
– У нас не продается, – виновато ответила старушка.
– Надо было съездить в город, – нравоучительно заметил мой сын.
– Закругляйся, – сказал я.
Рис быстро глянул на меня.
– Так, значит, пирожного не будет? – уточнил он.
– Я тебе, сыночек, пирог с малиной испеку, – торопливо сказала Анна Васильевна. – Мои пироги на весь кордон славятся. Такие сладкие да сдобные, что пальчики оближешь. Когда печешь, так от ос отбою нету… Анадысь пекла, так со всей округи послетались. Вожусь у печки, а надо мной туча тучей… Соседская собака мимо пробегала, так они ее…
– Значит, не будет? – еще раз спросил Рис.
– Значит, не будет, – сказал я.
– Тогда… – начал Рис и, сделав паузу, торжественно закончил: – Я эту ерунду есть не буду!
Мы с Анной Васильевной немного помолчали, обдумывая эти слова. Наконец старушка, видно, решила, что называть сало, яйца и молодую картошку ерундой непростительно даже для ребенка, и обиженно поджала губы. У меня же от такой наглости по спине забегали мурашки.
– Не будешь?
– Не буду!
– Ладно, – сказал я. – Иди тогда погуляй, а я пока расправлюсь с этой "ерундой". Только, чур, потом не обижаться.
– Не обижусь, – заверил Рис, и с важным видом вышел из-за стола.
Я пригласил Анну Васильевну разделить со мной завтрак, и она, для видимости поотказывавшись, присела на край лавки.
– Вы уж не обижайтесь на этого нахала, – стал я извиняться за своего сына. – Просто он привык к определенной пище и к городским удобствам.
– Разбитной паренек, видно, профессором будет, – польстила мне Анна Васильевна.
– Очень уж любит сладкое.
– Говорят, сладкое мозги питает.
– Так-то вообще он хороший ребенок, только один существенный недостаток: считает себя умнее взрослых.
– Оно неизвестно еще, плохо это аль хорошо.
– И чересчур нахальный.
– Я так скажу, сынок. Как понимаю. Человек животным родится. Зверем неразумным. А уж потом из него человека люди делают. Каким сделают, таким и будет. А зверь и добрым, и злым бывает, каким его бог задумал…
– Вы имеете в виду генетику…
– Я уж не знаю, как там по-научному… Я вот за коровами своими все гляжу. Сколько у меня коров-то за жизнь перебывало… Маруська первая была… В двадцать седьмом. Больше всех ее любила. Сколько уж годков протекло, а все как перед глазами… Задрали мою Марусеньку волки в лесу… Царство ей небесное… Больно уж ласковая была. Войдешь к ней в закуток, а она все лижет тебя, лижет да в лицо норовит лизнуть. Прочие-то не такие добрые были… Были и добрые, конечно, но не такие… А были злющие. Уж ей и корм получше, и водичку потеплее, и маслицем вымя кажный раз мажешь, а все равно… Некоторые так нарочно молоко не отдавали… Одна была, так вообще всех подряд ненавидела. Подойдешь к ней, а она вся подожмется, глаз навострит… Ну, а лаской-то все равно возьмешь… Ну, а кого и не лаской. Это смотря какой характер. Другой строгость, например, нужна…
– Так сказать, внесение мутаций в принцип наследственности.
– Я к чему речь веду. Так вот и человек родится, по моему темному, неграмотному разумению, наполовину добрым, наполовину злым… И, значит, в чьи руки попадет. В злые руки – значит, злым вырастет, в добрые – добрым. А ежели ни то ни се, то это уж как повезет тому человеку… Твой хлопчик – вы уж извините меня, старую, что я на "ты", у нас тут все запросто, попривыкли к большому начальству – он как звереныш несмышленый… Я так понимаю, что вы не зря его в лес привезли, букашек разных, зверьев показать. По нему видно, что в настоящем лесу не был он.
– С садиком в лагерь выезжали.
– Ну то с садиком… Я знаю, видела. К нам анадысь такой садик приезжал, неподалеку они жили. Нагляделась я на них. Встают поздно. Солнце уж чуть не на полдень, а они только-только глаза продирают. Что увидишь? Травка уж вся пообсохла, букашки в норки попрятались, зверье в тень позабиралось. Позавтракают и давай песни разучивать да строем ходить. Что, в городе нельзя песни учить да маршировать? А как они на речке купалися – удивление одно. Пятнадцать минут, ей-богу, не больше. И то начальница ихняя все поторапливает, быстрей да быстрей, боится, значит. И мокренькие строем назад. И опять, бедолажки, до вечера книжки свои читают да соревнования разные устраивают, как будто и не в лесу находятся, а на стадионе каком.
Во дворе показался возбужденный Рис и еще издали закричал:
– Пап! Пап! Иди скорей! Там какие-то штуки. Вроде бы коровы, но не коровы. Хвостов нет, а рога как кусты! Пап, я таких по телику видел, забыл, как называются. Пап, ну скорее же, а то они убегут куда-нибудь. Ну и штуки, я тебе скажу.
– Сходите, сынок, сходите, – Анна Васильевна погладила по голове моего сына. – Это лоси, сынок. Они живут в нашем лесу. У нас и бобры есть. Ты видел когда-нибудь бобров?
– Видел бобровый воротник. У мамы есть.
– Ну то воротник… Воротники не плавают.
– А разве они плавают… эти самые?.. – удивился Рис.
– Еще как, сынок… Они и деревья режут, запруды делают, а когда вода набежит, на глубине себе дома строят.
– Ну? – не поверил Рис.
– Ей-богу! – поклялась Анна Васильевна.
– Чем же они деревья режут? – спросил Рис недоверчиво. – Пилы, что ли, у них есть?
– Зубами, сынок. Зубами.
– Да будет вам! – махнул рукой Рис. – Пошли, пап, а то эти штуки… лоси… убегут еще…
– Никуда они, сынок, не убегут. Больные они. Их доктор лечит.
– Айболит, что ли? – опять удивился мой сын. – Неужели у вас и Айболит есть?
Мы вышли со двора на улицу. Собственно говоря, никакой улицы не было. Ее заменяла заросшая травой поляна, пересеченная песчаной колеей. По этой колее кордон сообщался с внешним миром.
– Где же лоси? – спросил я.
– Вон там, – показал Рис.
– Ого, уже куда успел сгонять.
Сын взялся за мой палец, и мы пошли.
– Черт знает что такое, – бормотал себе под нос Рис. – Ну и в местечко мы забрались. Живые лоси, бобровые воротники плавают и даже доктор Айболит. Надо же – достали себе настоящего доктора Айболита! Черт знает что!
– Прекрати ругаться.
Мы пересекли поляну с густой, зеленой, словно не настоящей, а из цветного кинофильма травой, перебрались через глубокую, разбитую машинами колею, прошли под двумя гигантскими вековыми елями, под которыми царил мрак и было сыро, как на болоте, и очутились перед загородкой из двух рядов березовых слег.
За оградой находились три грустных лося, грустная пегая лошадь и озабоченная собака, которая как заводная бегала вдоль загородки, очевидно охраняя своих друзей от каких-то невидимых врагов. При виде нас она остановилась и подозрительно стала смотреть в нашу сторону. "Ага, – говорила она всем своим видом. – Я так и знала, что вы появитесь". Однако залаять собака не решалась, выжидала, что мы предпримем.
– Вон они! Вон! – закричал Рис. – Пап, смотри, какие они ненормальные! Рога как кусты! А у третьего рог почему-то нет!
– Это лосиха. У лосих рогов не бывает.
– Почему?
– Ну… самки всегда… нежнее, чем самцы…
– Странно, у одного есть рога, а у другого нет. Один самец, другой самка. Это в смысле один мужчина, а другой женщина?
– Что-то в этом роде.
– И у них тоже, как у нас? Любовь там всякая…
– Приблизительно…
– А кто же все это придумал? Самцов, самок…
– Никто. Само собой получилось.
– Как же так… Странно… А небо? Кто придумал небо? Надо же было додуматься до неба.
– Все началось в океане. Были молекулы кислорода, углерода… еще чего-то. Потом они соединились – и получилась молекула белка. А белок, как известно, основа жизни.
– А откуда взялись эти самые… молекулы?
– Молекулы были всегда.
– Как это всегда? Они ведь тоже должны откуда-то взяться. Родиться должны. Молекулы тоже ведь мужские и женские, самцы и самки? Так ведь?
– Самцы и самки? Гм… Не думаю… Впрочем, черт его знает.
– Вот. А сам ругаешься.
– Извини.
– Ну вот, откуда они взялись? А?
– Возможно… образовались из космической пыли…
– Это что в космосе?
– Да.
– Разве там есть пыль?
– Полно.
– Не знал… И там пыль… Черт знает что…
– Не ругайся.
– Извини. Ну, а откуда взялась эта пыль? Кто ее натрусил?
– Пыль существует вечно.
Рис наморщил лоб.
– Как это вечно? Сто лет?
– Больше.
– Миллион?
– Больше.
– Больше миллиона не бывает, – убежденно сказал Рис.
– Бывает.
– Где же тогда конец?
– Я уже тебе сказал – конца нет. Пока брось ломать над этим голову.
– И все-таки, – упрямо сказал Рис, – где-нибудь конец должен быть. Его просто еще не нашли.
– Возможно.
– Вот видишь… Доктор Айболит! – вдруг закричал Рис.
В самом деле, к нам по дорожке шел человек в белом халате. В руке он держал синий чемоданчик с красным крестом. Это был худощавый, очень мрачный человек. Он даже не посмотрел в нашу сторону.
– Послушайте, – вежливо сказал Рис, когда человек проходил мимо нас, – вы правда доктор Айболит? А почему вы без очков? И без бороды?
Человек задержался возле нас и осмотрел Риса с ног до головы. По его лицу было видно, что он не собирался отвечать на дурацкие, может быть, даже ехидные вопросы, но у моего сына была такая невинная, доверчивая физиономия, что он угрюмо буркнул:
– Я ветфельдшер.
Этим, очевидно, объяснялось отсутствие у человека очков и бороды.
– А где же доктор? – не унимался Рис.
– Я тут один. Доктор не положен по штатному расписанию.
– Значит, вы фельдшер Айболит?
– Выходит, так.
Человек немного смягчился. Видно, то, что его назвали фельдшером Айболитом, ему польстило.
Фельдшер Айболит развязал завязанные веревкой ворота и прошел внутрь загородки. Лоси и лошадь повернули в его сторону головы, а собака подбежала и лизнула руку с чемоданчиком.
– Отойди, Белка. Вечно у тебя игрушки на уме, – ворчливо сказал фельдшер Айболит.
Он подошел к лосям, погладил их по бокам и стал по очереди оглядывать их ноги. Оглядит одну ногу, немного отдохнет, потом другую. И так все двенадцать. Лоси доверчиво подчинялись ему. Подошла лошадь и остановилась возле, словно тоже ожидала своей очереди. Казалось, она вот-вот протянет ему свою ногу и скажет: "Посмотри и мои". Но фельдшер не стал смотреть ноги у лошади. Он хлопнул ее по спине и сказал:
– Иди, иди, Рыжуха, отдыхай…
Наверно, лошадь находилась здесь просто так, за компанию.
Потом фельдшер Айболит открыл свой чемоданчик и стал мазать мазью из коричневой банки ноги лосям.
Каждый лось, повернув голову в его сторону, внимательно и серьезно наблюдал за процедурой.
– И как он только их не боится! – восхищенно сказал Рис. – Вон какие рожищи… Как боднет…
Видно, фельдшер услышал Рисовы слова, потому что посмотрел в нашу сторону. Мне показалось, что он еще больше стал лазить под животами лосей, чтобы показать Рису, как он их не боится. Человеку свойственно тщеславие.
Закончив работу, фельдшер сложил все инструменты в чемоданчик, закрыл его и подошел к нам.
– Ноги побили. Какой-то гад положил железяку на лосиную тропу, они и побили ноги.
– А зачем он положил? – спросил Рис.
– Да просто так, для развлечения. Турист какой-то.
– А разве лоси, когда бегут, не смотрят себе под ноги?
– Когда по тропе – нет. Они верят тропе.
– Вот черти, – сказал Рис. – Бывают же такие люди.
– Всякие бывают.
– Какие же? – спросил Рис.
– Ну, есть рога отпиливают…
– Ну?
– Да… Лоси-то смирные, привыкли к человеку, хлеб из рук берут… Вот они и приспособились. Пасется лось, они приманят его хлебом к дереву, привяжут за рога, один кормит, чтобы лось не волновался, а другой пилит.
– Зачем же им рога?
– Мало ли зачем… Рога ведь красивые… На стенку вешать.
– Я бы таких чер… я бы таких туристов расстреливал, – сказал Рис. – Вы в них стреляете? У вас ружье есть?
– Доктор, мальчик, не стреляет, а лечит.
Помолчали.
– Еще какие люди есть? – спросил Рис.
Фельдшер Айболит поставил чемоданчик на землю. Чувствовалось, ему нравилось разговаривать с Рисом. Наверно, он давно ни с кем не разговаривал. Может быть, это был одинокий человек.
– Есть такие, которые на лосей охотятся. Тайно, ночью. С бесшумными ружьями. Сами такие ружья делают. Сейчас техника далеко шагнула, вот они и делают такие ружья. Обыкновенное ружье, только с глушителем. Стреляет, а ничего не слышно. Шкуру, рога забирают, а мясо варят тут же. Обычно большая компания собирается, ждут где-нибудь на берегу речки. Шашлыки жарят, водку пьют…
– Вот гады. А вы их забираете в милицию?
– Егеря этим занимаются. Но разве усмотришь? Заповедник большой, а егерей всего двое, да и то один все время прихварывает. Иногда не убьют, а только ранят. Тогда лось, если сильно раненный, забирается в чащобу и там умирает. А если не сильно, то приходит ко мне. Я его лечу.
– А еще какие люди бывают?
– Бывают хорошие. Которые любят животных.
– А-а… Про хороших я знаю. Расскажите про плохих.
– Я же тебе уже рассказывал. Но бывают и не плохие, и не хорошие. Не поймешь, какие. Убивают на законном основании. Приезжает такой с бумажкой, а в бумажке написано: разрешается такому-то и такому-то убить лося, допустим, или кабана дикого. Подпись и печать стоит. И тут уж хочешь, не хочешь, а убивать надо. Дают этому человеку ружье и ведут его на тропу, где лоси или кабаны на водопой ходят. Становится он за куст, а сзади него егерь вооруженный до зубов стоит: с ружьем и ножом. Охраняет, значит, на всякий случай – вдруг раненый лось или кабан на этого охотника кинется. Раненые кабаны особенно свирепыми делаются. И копытами топчут, и клыками рвут. Одно воспоминание от человека остается. А если все стадо кинется…
– Были случаи? – спросил Рис.
– Были. Один на моей памяти.
– Расскажите.
– Мне, мальчик, в колхоз надо ехать. У нас колхоз по соседству, я его обслуживаю, так там корова заболела. В хлеба забралась и объелась.
– Ничего, потерпит. Не надо было объедаться. Я, например, никогда не объедаюсь… Один раз, правда, был случай, – спохватился Рис, очевидно, опасаясь разоблачения с моей стороны, – но очень уж вкусное пирожное Бабушка испекла… Ну, расскажите, пожалуйста, я вас очень прошу. – Тон у Риса был умоляющий. – Ничего той корове не сделается. Надо полежать на животе, и все пройдет.
– Ну хорошо… – Фельдшер Айболит явно был доволен отсрочкой. Видно, ему не очень хотелось тащиться с утра в колхоз, чтобы лечить глупую объевшуюся корову. – Приехал однажды к нам человек, толстый-претолстый, с портфелем тоже толстым, а в том портфеле бумажка: разрешается такому-то и такому-то застрелить десять кабанов.
– Десять? – ахнул Рис.
– Ну да. Не знаю, где он такую бумажку раздобыл. И грузовик с собой привез.
– ГАЗ-51?
– Не помню уже. Здоровенный грузовище…
– Наверно, ГАЗ-63.
– Может быть. Чтобы, значит, этих кабанов с собой домой увезти.
– Куда, же он их девать будет? На базаре, что ли, продавать?
– Уж не знаю… Может, по знакомым раздать хотел. Дикая-то кабанинка она вкусная… Ну вот. А приехал он с автоматом.
– Ну? – У Риса даже рот раскрылся. Уж этого он явно не ожидал.
– Да… Бумажка есть бумажка, никуда не денешься. Надо помогать этому толстяку убивать десять кабанов. У нас тут болотце есть, куда кабаны приходят воду пить, вот у нее и устроили засаду. Толстяк, значит, с автоматом, а сзади егерь с ружьем, на всякий случай, по инструкции, значит, положено. Засели, ждут. Час ждут, два, три. А кабаны все не идут. Может, пить не хотели, поскольку не наелись, а может, почуяли что. У кабанов чутье – будь здоров, можно сказать не чутье, а предчувствие. В общем, неизвестно почему они вовремя пить не пришли.
– Они по часам, что ли, пьют? – удивился Рис.
– Часов, конечно, у них нет, но они больно уж точно пить приходят. Может, по солнцу ориентируются.
– А если солнца нет?
– Они его шкурой через облака чувствуют. Я так думаю.
– А если им ночью пить захочется?
– Тогда по луне и звездам.
– А если тучи? Тоже их шкурой чувствуют?
– Возможно. Я, мальчик, не большой специалист в этих вопросах. Я только фельдшер. Но факт, что они опоздали в тот вечер. Охотник же и егерь выпивши были, обычно перед охотой выпивают.
– Чтобы не так страшно было?
– Нет… Обычай дурацкий такой. Веселей чтобы было. Чтобы с гиканьем, свистом, улюлюканьем стрелять. А тут автомат. Ну они и поддали как следует. С автоматом-то, им казалось, очень уж интересно охотиться. Выходи на тропу и поливай. Ну вот, заснули они, значит, возле самой тропы, а звери тут как раз и побежали. Бегут и вдруг слышат – порохом пахнет. Как потом выяснилось, этот толстяк-охотник стрелял из автомата, тренировался, а почистить не почистил, поленился. А надо сказать, что дикий зверь страшно как запах пороха не любит, не выносит просто…
– Неужели они учуяли? – усомнился Рис.
– Еще как. Они гарь пороховую за два километра слышат. Они вообще любой запах на большом расстоянии чуют, лишь бы ветер был. А тогда как раз на них ветер от тех охотников дул. Вот бегут они, значит, а гарь пороховая как на них дыхнет, охотники-то совсем рядом с тропой лежали. Кабаны ну просто задохнулись. Представляешь, им-то с их чувствительным нюхом, считай, под нос неочищенный ствол сунули… Остановились, как вкопанные, впереди секач, разумеется. Секач, наверно, первым и кинулся на того толстяка. Саданул его в бок клыком. Толстяк вскочил, сонный, полупьяный, ничего не понимает… А секач ярится, на него наскакивает… Тут толстяк вспомнил про свой автомат и как полоснет по секачу… Секач упал, но тут уже все стадо на толстяка кинулось… Он строчит, а они все равно лезут. Ты слышал, какой звук у автомата?
– По телику слышал.
– По телику он громкий. А так еле слышно. Трещит, как трещотка, вот и все. Совсем не страшно. Тем более, что кабаны никогда звука автомата не знали и не боялись ни капельки. Если бы он из ружья бабахнул, тогда другое дело, тогда бы они кинулись наутек, а тут он строчит, а они лезут на него… Так и растерзали…
– Насмерть?
– Конечно. Ничего не осталось. Кабаны очень свирепые, когда рассердятся.
– А тот, другой, чего же он не стрелял? – заволновался Рис. Теперь уже он был не на стороне кабанов, а на стороне толстого охотника.
– Спал.
– Неужели даже не проснулся?
– Даже не проснулся. Пьяный же был.
– Да… Ну и дела у вас тут творятся, – сказал Рис.
– Всякое бывало.
– А вы давно здесь живете?
– Да, почитай, тридцать лет.
– И все время лечите зверей?