– С дельфинами пока не все ясно. Может быть, это и есть представители той цивилизации, которую мы губим… И они хотят установить с нами контакт… Жесты мира… Знаете, когда дикие племена хотели сказать друг другу, что они не желают войны, они делали жесты мира: клали на землю оружие, улыбались… Дельфины тоже нам улыбаются…
– Вы здорово продумали вопрос. Я не готов с вами спорить.
Женщина посмотрела на меня грустно.
– Только не считайте, что я затеяла этот разговор, чтобы поразить вас оригинальностью своего ума или эрудицией. Просто мне надо было когда-то сказать то, о чем я давно думаю… Муж даже не хочет говорить со мной на эту тему. Он просто меня не понимает… Он без ума от речки, леса, травы, рыбы, птиц. Он чуть ли не преклоняется перед ними…
– Может, он шпион той цивилизации? – Я сам почувствовал, как глупо прозвучала моя шутка.
– Я хочу его понять, но не могу… Может быть, поэтому и езжу с ним сюда… Здесь мне очень тяжело. Здесь все чужое. В городе по-другому. Город создан нами, он наше дитя, пот и кровь наши. Он нам понятен, мы его не боимся. Я понимаю каждый дом, каждую улицу… И деревья в городе совсем другие, Привычные, домашние, добрые… Наверно, знаете почему? Когда побежденные слишком долго живут среди победителей, то невольно перенимают их обычаи и привычки… Начинают думать точно так же, как и победители… Так и деревья в скверах и парках. По-моему, если их пересадить из города в лес, они погибнут. Не смогут жить без шума, света фонарей, бензинового чада…
Женщина замолчала. Костер уже почти совсем потух, только иногда разгорался какой-нибудь уголек и начинал сиять яркой белой звездой среда тлеющего серого пепла. Все меньше звуков доносилось с реки: уже почти не плескалась рыба, молча, приготовившись ко сну, стояли камыши… Острее пахло сыростью и свежими водорослями…
– Нам пора… Хотите, пойдемте с нами, у нас палатка…
– Нет, мы переночуем здесь. Если можно, оставьте бушлат, я завтра принесу его вам.
– Хорошо. Можно посмотреть на вашего сына?
– Пожалуйста… – Я был немного удивлен.
Женщина подошла к Рису, опустилась возле него на колени и осторожно отвернула бушлат. При свете звезд, почти придвинув лицо к лицу моего сына, она долго и внимательно разглядывала его, потом коснулась лба ладонью…
– Конопатый?
– Конопатый.
Женщина поднялась с колен, машинально отряхнула брюки, потом, вспомнив, опять закрыла лицо Риса бушлатом.
– Пусть спит. Ему тепло…
Я ощутил движение и невольно вздрогнул, увидев рядом с собой бородача. С полминуты назад он, казалось, крепко спал. Теперь у него был совсем не сонный, я бы даже сказал, бодрый вид. На меня он не обратил внимания, словно меня здесь и не было вовсе.
– Ты все-таки пошла за мной. Я же тебя просил.
– Тебя не было слишком долго, – спокойно ответила женщина – Пойдем. Бушлат мы оставим мальчику.
– Да, да, конечно, – торопливо сказал мужчина. Только тут он посмотрел на меня. – Вы извините нас за вторжение.
– Ну, что вы… Мне, право, неловко из-за бушлата.
– А, ерунда…
Они кивнули мне, он взял ее за руку, и вскоре их силуэты растаяли на фоне темного леса, словно они превратились в тени и слились с тенями леса.
Мужчина и женщина ушли уже довольно далеко, как вдруг до меня совершенно отчетливо донесся отрывок их разговора. – …зачем же ты… ушел… ничего не сказал…
– Я пошел гулять… а потом увидел этого мальчика… увидел мальчика…
– Перестань…
– У него и глаза… как…
– Ну, хватит…
– Когда я увидел этого мальчика…
– Тебе вредно…
– Когда я увидел…
– Что же теперь сделаешь…
– Он так похож… И конопатый…
– Что же теперь сделаешь…
Они замолчали. Еще некоторое время были слышны звуки шагов, особенно когда они спускались по крутому берегу к реке, вдоль которой, очевидно, вилась тропинка, но потом умолкли и шаги. Стало совсем тихо. Только едва слышно двигались камыши и где-то очень далеко монотонно гудел, вероятно, тихоходный самолет…
"У них умер сын", – подумал я.
Я повернулся лицом к костру, раздумывая о ночных пришельцах…
Вдруг что-то большое пронеслось возле моей головы, опахнув сильной волной воздуха, и упало в костер…
* * *
Человек подполз к костру, когда тот уже почти погас. Он полз осторожно, как ящерица, не издавая никаких звуков, прислушивался к каждому своему движению. Саперную лопатку он держал в правой руке. Уже пала роса, брюки и рубашка на груди намокли и издавали едва слышные хлюпающие звуки. Животом, локтями, коленями человек чувствовал все неровности холодной земли. Временами его больно кололи сук или камень, но ползущий не чувствовал боли. Он думал о том, что ему предстояло сделать.
Мужчина сидел к ползущему спиной, смотря в затухающие угли. Мальчик спал.
Человек для возмездия избрал этого мужчину. Пусть не он уничтожил его три деревца, но он должен нести ответственность за все. За погубленный заповедник, почти засохшую речку, уничтожение диких зверей. За его неудавшуюся жизнь… Пусть никто не будет знать, за что он убил его. Но будет знать он сам. И деревья, и речка.
Человек вплотную подполз к мужчине. Теперь он уже не боялся, что его услышат.
Человек приподнялся на колени, поднял лопату… Силуэт того, кому сейчас предстояло погибнуть, четко выделялся на красном пятне костра…
Вдруг что-то беззвучно пронеслось возле головы стоявшего на коленях человека. Воздушная волна вздыбила волосы, опахнула лицо. Человек невольно отшатнулся и, удивленный, уставился на костер. Возле костра сидела крупная белая чайка…
Трудно сказать, откуда она взялась. В этих степных местах чайки никогда не водились. Может быть, она прилетела с Цимлянского водохранилища? Зачем? В поисках пропавшего друга? Летела днем и ночью, выбиваясь из последних сил, и вот наконец, совсем обессиленная, почти упала на свет костра…
Чайка сидела, расставив крылья, опираясь ими на землю. Она тяжело дышала, раскрыв клюв. Может, она была больна…
Мужчина собрал что-то у костра и протянул на ладони чайке. Та, вытянув шею и скосив глаз, недоверчиво рассматривала ладонь, потом, взмахнув крыльями, сделала шаг, другой и осторожно клюнула.
– Ешь, ешь, – сказал мужчина. – Устала, глупая… – Голос у него был добрый.
Человек за спиной мужчины встал на ноги, повернулся и неслышно ушел во тьму.
На траве, остро поблескивая в отсветах костра, осталась лежать саперная лопатка…
Часть четвертая РАССВЕТ, УТРО, ПОЛДЕНЬ
1
Проснулся я от сильного холода. Мы лежали с Рисом на охапке осоки, которую я нарвал и бросил на потухший костер. С вечера мы накрылись бушлатом и тесно прижались друг к другу. Под утро замерзший Рис перетащил бушлат на себя, и я проснулся. Все было влажным от росы: одежда, волосы, руки, лицо. У меня стучали зубы. Вот когда я полностью понял выражение, которое сам часто употреблял, не придавая ему особого смысла: "Зуб на зуб не попадает".
Чтобы хоть немного согреться, я побежал по тропинке вдоль речки. Было уже совсем светло. Восток ярко алел розовыми полосами. Полосы шли почти строго параллельно земле, они были разной длины и разной тональности. Казалось, кто-то специально раскрасил небо в ожидании праздника.
Только теперь я смог хорошо рассмотреть место, куда мы попали. Это был большой луг. С одной стороны он упирался в сосновый лес, с другой – в железную дорогу (оттуда изредка, когда шла электричка, доносились низкие, стелющиеся по самой земле звуки). Третьей стороной уходил за горизонт. Луг весь зарос камышом, осокой и редкими деревьями (очевидно, на сухих местах): ветлой, тополем, осиной…
По лугу петляла речка. Встававший над ней пар четко обозначил русло. Пар неподвижно висел над речкой, строго над водой, очень похожий на стену из белого тесаного камня. Отсюда, с обрыва, где был наш лагерь, пар особенно походил на творение человеческих рук. Словно осажденные, чтобы защитить свои владения, построили громадную крепостную стену.
Со стороны железной дороги подул легкий, едва заметный ветерок, и хотя он почти тотчас же затих, картина на лугу мгновенно изменилась. Стена разом рухнула, и весь луг затянулся, словно пылью от ее падения, сплошным серым туманом. Только кое-где из тумана деревья тянули вверх ветви, похожие на руки утопающих…
От бега я немного согрелся. Теперь можно было умыться. Я спустился по тропинке к речке. Вода тихо cтруилась возле берега. Была она темной, несла пучки травы и пожелтевшие, длинные, извивающиеся, словно живые существа, листья камыша. Речка словно вытекала из тумана, показывалась на поверхности совсем коротким темным отрезком и опять скрывалась в тумане.
Я подошел вплотную к реке, опустился на корточки и, заранее ощущая обжигающий холод, опустил в воду ладонь… От неожиданности я отдернул руку. Вода была горячей! Не веря себе, я опять дотронулся до воды… Да, вода была именно горячей. Не теплой, не очень теплой, а горячей… Еще никогда мне не приходилось ни слышать о таком, ни ощущать самому ничего подобного.
Продолжая недоумевать, я разделся и, дрожа от холода, окунулся в воду. Речка оказалась совсем мелкой, даже мельче, чем я ожидал.
Надо мной, поверх тумана, кто-то пробежал по краю обрыва. Рядом посыпался песок.
– Па-па-а-а-а! Где ты? Па-па-па-а-а!.. – раздался жалобный голос.
Даже под бушлатом сын не выдержал рассветного холода.
– Я здесь! – крикнул я. – Слева от тебя тропинка! Спускайся ко мне!
Через минуту передо мной возникло утонувшее в бушлате синее дрожащее существо. Оно скулило и щелкало зубами. Но при виде меня, сидящего по горло в воде, Рис потерял дар речи. Он даже перестал щелкать зубами.
– Ты что делаешь! – закричал Рис. – Вылазь, а то простудишься и умрешь! Кто тогда отведет меня домой?
– Лезь, сынок, ко мне.
– Что?!
– Снимай бушлат, раздевайся и лезь! Вода-то горячая.
– Еще чего. Хватит придумывать, я тебе не маленький!
– Вода горячая потому, что днем ее нагрело солнышко, а потом вечером накрыл туман. Если, например, горячий чайник укутать полотенцем, он ведь долго будет горячим?
– Чайник-то конечно, – сказал Рис раздумчиво. – То чайник, а то целая речка. Я сначала все-таки попробую, – сказал сын недоверчиво.
Рис спустился к воде. По его лицу я видел, что он ни капельки мне не верит и боится очутиться в глупом положении. Он осторожно протянул вперед руку.
– Прямо-таки горячая-прегорячая? – спросил сын. – А не обожгусь? – Это уже была явная насмешка надо мной.
– Думаю, что нет.
Сын осторожно опустил в воду палец… Сильное недоумение отразилось на его лице. Рис опять опустил палец и опять вынул его. Затем, подумав, он погрузил в воду всю ладонь.
– И вправду горячая, – недоуменно сказал он. – А я думал, что ты все наврал. Специально, чтобы затолкнуть меня в реку.
– Хватит болтать. Раздевайся быстрей, а то подует ветер, туман разойдется и речка сразу остынет.
– Откуда ты знаешь, что подует ветер?
– На рассвете всегда ветер.
– А ты раньше был на рассвете?
– Много раз.
– Значит, когда я сплю дома, ты приезжаешь сюда и залазишь в речку?
– Вот еще… На рассвете я бывал давно. Еще в детстве. Когда был таким, как ты.
– Таким, как я? – удивился Рис. – Как же тебя пускали родители?
– Я лошадей пас. Ходить в ночное называется. Ну, раздевайся…
– Подожди… Разве лошади ночью не спят?
– Нет. Ночью они пасутся. Ходят по лугу и едят траву.
– Всю ночь?
– Всю ночь.
– Когда же они спят? Днем?
– Нет, спят они ночью.
– Но ты же сам сказал – ночью едят траву.
– Когда пасутся, тогда и спят. Прикроют глаза и вздремнут немного.
– Прямо стоя?
– Ну да.
– Вот дают! Я бы так не смог. Пап, а еще что ты знаешь про лошадей? Они кусаются?
– Иногда между собой. Ты залезешь когда-нибудь?
– Подожди. А людей кусают?
– Кого любят.
– Па, я тебя серьезно спрашиваю.
– Честно. В детстве я очень дружил с одной лошадью. Так она всегда, когда была в хорошем настроении, подкрадывалась ко мне сзади и хватала зубами за плечо. Тихонько, конечно. Это она так шутила…
– Ничего себе шуточки. А еще ты чего знаешь про лошадей?
– Лезь ко мне, а то ты совсем замерз.
– Сейчас. Ты только расскажи немного.
– С чего это ты вдруг заинтересовался лошадьми?
– Так… Понравились… Что ты еще знаешь?
– Лошади очень любят мальчишек…
– Почему?
– Не знаю… Может, знают, что дети живут без обмана… А может быть, потому, что мальчишки больше всего с ними возятся. Кормят, поят, купают…
– Купают? Во… А как же они их купают? В таких больших ваннах?
– Что ты, сын, городишь. В каких там ваннах… В речке или пруду.
– И ты купал?
– Купал.
– Расскажи.
– Сначала лезь ко мне.
– Расскажешь – и сразу залезу. Честно.
– Купают лошадей обычно вечером. Когда они возвращаются с работы. Приходят лошади потные, пыльные, усталые… Сначала им дают немного остыть, потому что потную лошадь сразу купать нельзя: она простудится и умрет. Поэтому с час лошади прогуливаются по двору конюшни, кто сено ест, кто разговаривает – обмениваются новостями…
– Пап, ты загибаешь.
– Серьезно.
– И прямо слышно?
– Не слышно, а видно. Они трутся мордами, кладут головы друг другу на шеи, покусываются… Это и есть их разговор. Мальчишки всегда знают, о чем у лошадей идет речь: у какой лошади тяжелый день был, у какой легкий, кто в хорошем настроении, кто в плохом, кто пить хочет, кто есть. Когда приходят с работы лошади, мальчишки со всего села собираются их встречать. У каждого своя любимая лошадь. Ну, длинный рассказ. Сначала ты залезешь в воду.
Рис нехотя поднялся, снял бушлат. На фоне белого тумана возникла его тоненькая дрожащая фигурка в коротких штанишках.
– В-с-в-все с-с-сним-м-мать?
– Все. Потом оденешься в сухое. Входи чуть левее, там мелко.
Рис сбросил трусы, майку и побежал по тропинке вдоль речки.
Со всего маха сын бултыхнулся в речку. Течение подхватило его и понесло в мою сторону, переворачивая, как валун. Здесь было совсем мелко, даже Рису еле по пояс. Я пошел сыну навстречу.
– Ну как?
– Ух, ты! Здорово! Прямо горячо! И пол твердый, как в ванной, и мелко!
Я протянул Рису руку, помог ему перебраться через глубокое место.
– Пап, я хочу поплавать, – захныкал сын, как только огляделся. – Очень мне нравится! Поплыли дальше?
– Дальше я не был и не знаю, что там. Может быть, там омут.
– Омут? Что такое омут?
– Бездонное место.
– Ух ты! Совсем дна нет?
– Есть, конечно, но очень глубоко.
– Ты нырял… в этот омут?
– Приходилось. Тебе не холодно?
– Нет, что ты! Только нос и уши мерзнут. Можно я окунусь?
– Не надо. Голова станет мокрой – и можешь простудиться.
– А в омуте кто живет? Водяной?
– Мы думали, что он. Поэтому ныряли самые отчаянные.
– Ты был отчаянный?
– Мы ныряли из-за девчонок. Они сидели на берегу и дразнили тех, кто трусил.
– И ты боялся девчонок?
– Боялся.
– Нет, честно боялся?
– Честно.
– Не загибай, пап.
– Серьезно. Рассядутся, венки плетут из одуванчиков и насмехаются: "Что, слабо? А еще кудрявый!"
– Ты был кудрявый?
– Когда-то был.
– Странно. Ты – и вдруг кудрявый. Ну ладно. И как ты нырял в этот… омут?
– Очень просто. Возьмешь большой камень, разбежишься и с обрыва бултых прямо в воду. Открываешь в воде глаза и не дыша идешь на дно. По сторонам все зеленое, небо голубое, какая бы погода ни стояла, а внизу темным-темно. Как ночью. И вроде бы водяного глаза светятся. Ну вот, значит, опускаешься, а вокруг все темней и темней, дышать все тяжелей. Кажется, вот-вот легкие разорвутся или глаза выскочат. Воздух потихоньку из себя выпускаешь, по-морскому называется – стравливаешь… Если весь воздух сразу выдохнуть, то захлебнешься… Долго на дно идешь, кажется, что не выдержишь, сердце разорвется. Из последних сил рвешься ко дну, делаешь такой страшный рывок, когда чувствуешь, что на пределе находишься. Вот наконец и дно… Темнотища, ил липкий, по рукам что-то скользкое, какие-то усы…
Рис приоткрыл рот.
– Какие еще усы? Утопленника, что ли?
– Нет, не утопленника, а длинные такие, жесткие…
– Пап, если ты взялся, то рассказывай честно, без загибов…
– Я честно и рассказываю. Это соминые усы. На дне омута сом жил. Старый-престарый, его еще деды, которые в первую империалистическую воевали, мальчишками когда были, помнили. И такой огромный был сомище, что в какое место омута ни нырнешь, обязательно на него наткнешься.
Рис недоверчиво посмотрел на меня. Он стоял, глубоко погрузившись в воду. На поверхности оставались лишь его макушка, глаза, уши и кос.
– Ух ты! Ну и силища. Я никогда большого сома не видел. Правда, видел в рыбном магазине, но они были маленькие и замороженные. Слушай, а может, они здесь есть?
Рис с опаской посмотрел на камыши и подвинулся ко мне.
– Навряд ли. Здесь речка мелкая.
Восток стал совсем светлым. Там, за железной дорогой, уже было совершенно светло. Туман клубился в той стороне, занимая полнеба, но уже чувствовалось, что он начал движение в нашу сторону, хотя не было еще ни малейшего ветерка. Отчетливее и чище стали звуки: бульканье воды в камышах, всплески мелкой рыбешки, редкие далекие вскрики болотных птиц. Со стороны леса, откуда мы пришли, послышалось тарахтение мотоциклетного мотора, очевидно, кто-то торопился на рыбалку.
– Ты не замерз?
– Я замерз? Ты что, пап! Мне даже жарко! Смотри! – Рис храбро высунулся по пояс из воды, но тотчас же юркнул обратно. – Ну и холодно на улице! Давай сидеть здесь до обеда, пока солнце не начнет печь. Давай, а?
– Через час "на улице" будет теплее, чем здесь.
– Уйдет туман?
– Ага.
– Жалко. Пап, ты обещал рассказать, как купают лошадей.
– Да… Ну вот, когда лошади остынут и наговорятся, мы, мальчишки, садимся каждый на свою и мчимся что есть духу к речке. Считалось, чья лошадь прибежит быстрее, значит, того мальчишку она больше любит. Лошади-то пришли с работы усталые, бежать особо не хочется, только из-за мальчишек и бегут. Чтобы любовь показать. Моя быстрее всех бегала…
Туман на востоке опускался все ниже и ниже. Слабо зашелестели метелки камыша и тут же, словно испугавшись собственной смелости, утихли. Нерешительно квакнула первая лягушка. Запахи уже не были такими ломкими и прозрачными. Они словно отсырели… Небо в той стороне сделалось чуть розоватым, и очень высоко, там, где уже совсем приглушенно светила одинокая звезда, появилось вдруг яркое красное пятно, похожее на щеку ребенка в морозный день…
– Сом! Папа, сом плывет!
Рис испуганно показал налево. Из тумана по течению на нас надвигалось что-то черное, большое, продолговатой формы.
– Бежим! Пап!
– Подожди. Это не сом.
– Сом! Точно тебе говорю!
Рис выскочил из воды и стал карабкаться вверх по склону.
– Вернись, надень бушлат!