Я всматривался в приближающееся тело. Оно медленно двигалось по течению, затем нерешительно остановилось у входа в бочажок и двинулось прямо на меня.
– Папа! Спасайся! – орал сверху Рис.
Тело остановилось неподалеку от меня, приткнувшись к обрыву, словно отдыхая, потом не спеша развернулось вокруг своей оси и опять тронулось в путь, но теперь уже хвостом вперед. Совсем рядом со мной оно опять сделало один кульбит, и на меня уставились два огромных черных глаза. Клочья тумана цеплялись за косматую перепутанную гриву, и казалось, что чудовище продирается сквозь туман, словно через груды слежавшейся ваты.
Чудовище придвинулось ко мне вплотную. Спутанная грива оказалась порыжелой травой, глаза – корнями камышей, а все – островком, оторванным от суши течением.
Островок прошел возле моего подбородка, коснувшись груди и ног мохнатыми стеблями, и растаял в тумане, оставив после себя запах одновременно и гнили и свежести.
Вернулся Рис, содрогаясь от холода.
– Уплыл?
– Уплыл.
– Это был сом?
– Если бы. Островок травы.
– Нет, сом, – заупрямился Рис. – Я видел пасть и хвост. И вот такие ножищи. Аж шесть штук.
– У сомов ног не бывает.
– А у этого были.
Рису, видно, очень хотелось, чтобы остров оказался сомом.
– Ладно, лезь сюда скорей.
Сын бултыхнулся в воду, я поймал его и поставил рядом с собой. Некоторое время он стоял молча, отогреваясь, потом сказал:
– Знаешь, что я, пап, придумал? Ни за что не догадаешься.
– Погнаться за сомом.
– Нет, не угадал. Давай купим лошадь.
– Лошадь?
– Ну да. Я тоже ее буду скоблить и чистить. И кататься верхом.
– Где же мы ее будем держать?
– Да где же еще, – в квартире.
– В квартире? – удивился я. – Она же там не поместится.
– Поместится. Я уже все продумал. Мы ее первую половину будем держать на кухне, а другую половину в туалете. Все равно ей в туалет надо ходить. А в кухне станем кормить.
– Здорово придумано.
– Конечно. Только вот она по лестнице на пятый этаж сможет подняться? Как думаешь?
– Не знаю…
– Наверно, сможет. Ты же сам говорил, что она сразу двумя копытами умеет скакать. Вот и пусть скачет. Я знаешь за ней как ухаживать буду! Весь свой торт отдавать стану.
– Лошади торт не едят.
– Только траву?
– Преимущественно.
– Тогда я ей траву буду рвать, на газонах. Все равно ее косят и никто не берет.
– Твои газоны ей на один укус.
Рис задумался.
– Знаешь тогда что? Я буду ездить на электричке каждое утро за город. Встану рано-прерано, еще до садика, съезжу, нарву и накормлю. Ну так как, купишь?
– Это сложный вопрос…
– Пап, я тебя очень, очень прошу…
– Достать лошадь сейчас трудно.
Рис пододвинул ко мне по воде синий мокрый дрожащий подбородок.
– Если ты купишь лошадь, – сказал он голосом, каким обычно передают важные сообщения, – я все для тебя сделаю. И слушаться стану, и Маму дразнить не буду, и есть начну все. А за лошадь не беспокойся, с ней вам возиться не придется. Кормить я ее буду сам, мыть тоже и на прогулки водить. Все, как ты в детстве. Ну, пап, а? Говори только честно. Врать не надо.
– Если честно – то ничего не получится.
– Ну, пап… Чего тебе стоит…
– Ничего не получится, сынок.
– Значит, нет?
– Значит, нет.
– Ладно! Я тебе это припомню!
Мордочка Риса, как поплавок во время клева, дернулась в сторону, и по воде пошли круги.
– Делай что хочешь, но это невозможно.
– Я очень сильно припомню!
Из глаз сына покатились слезы и стали падать в воду, словно капли крупного дождя. Я погладил Риса по голове, влажной от осевшего тумана.
– Лошадей, сынок, сейчас частным лицам не продают.
– А ты скажи, что для тренировок…
– Гм… Допустим… Но даже, если бы удалось достать лошадь, ее негде держать.
– Я же придумал!
– Ну что ты придумал: голова на кухне, а зад в туалете? Лошади, сынок, нужен простор. Что это за жизнь ты ей уготовил? Мы знаешь что лучше сделаем? Когда лошадь в заповеднике выздоровеет, мы попросим конюха, чтобы он разрешил нам ее купать. Каждое утро будешь на ней скакать. Я тебя научу. Согласен?
Рис задумался.
– А сколько здесь мы будем?
– Месяц…
– Только месяц…
– А на следующий год уговорим Маму и все вместе поедем в какую-нибудь деревню, где есть речка и лошади. Снимем там домик, будем купаться, загорать, ходить по грибы и ягоды. Ты подружишься с какой-нибудь лошадью, станешь за ней ухаживать, кормить, поить, купать… Ну как?
– Ладно уж… – "Поплавок" снова повернулся в мою сторону. – Только, чур, эта лошадь моя. Чтобы Мама ее у меня не отняла. А то знаю я ее…
– На этот счет будь спокоен, – заверил я Риса.
Горизонт на востоке стал чистым. Туман быстро тек в нашу сторону, освобождая все большее и большее пространство поймы. На фоне теперь уже совсем розового неба проступили черные столбы электрической дороги и белая будка сторожа на переезде… Вот граница между ясным небом и туманом переместилась уже к середине топи. И вдруг там, скрытое тьмою, что-то залопотало, забилось жалобно и тоскливо, словно стая птиц в смертельном испуге. В тишине эти одинокие звуки казались особенно сильными и тревожными.
– Что там? – испуганно спросил Рис.
– Сейчас увидим. Смотри, как быстро уходит туман…
– Может, это сом кого поймал?
– Дался тебе этот сом.
Рис на всякий случай придвинулся ко мне поближе. В это время туман отошел дальше, и мы увидели большую старую осину. Ветер раскачивал ее ветви, рвал листья. Осина охала и беспомощно лопотала. Ярость ветра в каких-нибудь трехстах метрах казалась особенно странной, потому что у нас было абсолютно тихо.
– Пора вылезать, – сказал я Рису.
– Еще немного…
– Давай, пока ветер до нас не добрался.
Мы вылезли из воды, я вытер Риса своей рубашкой, одел, укутал в бушлат, сам тоже хорошо растерся, набросил пиджак поверх трико и крикнул:
– Ну, кто вперед? Вон до того камня!
Я побежал вдоль речки, Рис подумал, подумал и припустил вслед за мной. Пока добежали до камня, запыхались.
– Уф! – сказал Рис. – Жарко! – Он сбросил бушлат. – На, грейся!
– Нет уж, спасибо! Побежали назад!
Вся излучина реки теперь была свободной от тумана. Туман громоздился только на темном западе огромной кучей, похожей на слежавшийся зимний снег, когда его сгребают бульдозеры в большие грязные валы вдоль тротуаров. Было ясно. С востока дул свежий, пахнущий инеем ветер. Там разливалась широкая алая заря. Вот-вот должно было взойти солнце.
– Ух, и есть я хочу! – сказал Рис, когда мы прибежали на место стоянки. – Собаку бы съел! Чтоб меня ударило током!
– Что-что? – удивился я.
– Это божба такая.
– Что за глупая божба!
– У нас в садике все так божатся. Пап, а ты знаешь, откуда берется ток?
– Конечно, знаю. Есть такие машины…
– А как они называются?
– Ну эт… как их… Забыл.
– Эх, ты! Ток получается из генераторов! А какие бывают генераторы?
– Большие и маленькие.
– Xa! Постоянного и переменного тока. А что такое постоянный ток?
– Где ты всего этого нахватался?
– В садике.
– В садике?
– Ну да. Садик-то у нас физический.
– Физический?! – поразился я. – Что это значит?
– Как что? Физический и значит. Над нами завод шариковых подшипников шефствует. Приезжают инженеры, рабочие, разные фильмы показывают. Даже настоящий токарно-винторезный станок притащили. Двадцать человек волокли. Сам считал. Я все марки машин знаю и все стали знаю. Чем отличается легированная сталь от углеродистой? А?
– Понятия не имею.
Рис был очень доволен.
– Ты, пап, – сказал он важно, – приходи к нам на занятия. А то еще, когда за мной придешь, тебя кто-нибудь спросит, а ты ничего в технике не смыслишь. От стыда умереть можно.
Итак, мой сын растет физиком, а я ничего и не знаю. И Мама наверняка ничего не знает. И Бабушка! Может быть, Дедушка только в курсе. Наверняка Дедушка в курсе, потому что, когда он приезжает на своем самосвале, они с Рисом только и говорят о машинах, копаются в моторе… Даже изучают какие-то схемы в книгах…
– Ну, а сказки-то в садике читаете?
– Сказки? – Рис пренебрежительно фыркнул. – Мы их еще в младшей группе все прошли.
– Все-все?
– Все-все.
– Братьев Гримм, Андерсена?
– Ну да. Всех братьев и сестер в придачу. И дядюшек и тетушек. Ты вот лучше скажи, чем отличается понижающий трансформатор от повышающего? Неужели и этого не знаешь?
Я поспешил перевести разговор на другую тему:
– Сейчас мы пойдем ко вчерашнему волшебнику, перекусим, узнаем дорогу на кордон…
– В животе бурчит, – сказал Рис и вдруг замолк, удивленно уставившись на лежащий на земле бушлат.
Темный бушлат стал розовым. И остатки костра, и камыши, и трава аж до самого леса стали розовыми. Пораженный Рис перевел взгляд на свои руки. Руки были похожи на лапы гуся, только что вылезшего из студеной речки. Сын недоуменно повертел их перед глазами, потом догадался оглянуться назад. Из камышей, словно только что откованная в кузне, еще раскаленная, но уже слегка покрывшаяся окалиной, вылезла половинка солнца. Нижний ее край как будто был изъеден, выщерблен, оттого что касался стены камышей. Посередине диска, словно шрам, темнел столб железной дороги. Но верхняя часть была геометрически совершенна.
Эта половинка, такая маленькая по сравнению с огромной поймой, лугом и начинавшимся неподалеку от нас высоким еловым лесом, преобразила все вокруг. И шоколадный камыш, и черная речка, и зеленая трава, и грязные валы тумана на западе, и серый угрюмый лес перекрасились в один цвет: темно-розовый… Так было в детстве, когда найдешь стеклышко от цветного пузырька, приставишь к глазу – и весь мир вдруг станет или зеленым, или красным, или коричневым…
– Папа! – заорал Рис. – Солнце встает! Ура! Солнце! Я ни разу не видел, как оно встает!
Рис подпрыгнул и стал плясать вокруг костра, кривляясь и издавая вопли. Наверно, в нем проснулась кровь наших диких предков, которые после длинной холодной голодной ночи вот так же радовались восходящему светилу.
Наконец Рис устал и сел на край обрыва лицом к солнцу… Между тем диск постепенно уменьшался, бледнел ослепительной бледностью, и на него уже было больно смотреть. Розовая краска исчезла, словно облупилась, и с камышей, и с леса, и с облаков. Появились тени. Они были угольно-черными. Их отбрасывали каждая кочка, каждая травинка. Тень от сидящего на берегу Риса проходила мимо меня, тянулась по кочковатому лугу и, изуродованная тенями от бугорков и кочек, вливалась в огромную, черную, как подземное озеро, тень от леса… Вот Рис пошевелился, и что-то там задвигалось, замелькало, словно среди сосен кто-то таился, выжидая добычу… Тень от осины перечеркивала пополам почти всю пойму. Я тронул Риса за плечо.
– Ну что, пойдем?
– Пап, дай немного посмотреть… Я же ни разу не видел.
Я присел рядом с сыном. Солнце быстро уменьшалось в размерах, превращаясь в ослепительный маленький шарик. Потом шарик превратился в косматую горячую медузу. Словно корчась от тепла, которое они не выносили, тени поспешно уползали в укрытия: в камыши, в лес, под осину, в ложбинки. Туман на западе отяжелел, набряк и начал таять. Мутные его потоки тянулись к горизонту, растекались по краю поймы, высвобождая нежно-голубое небо, и вскоре оттуда протянулись длинные тонкие солнечные лучи. Очевидно, в той стороне, скрытая горизонтом, была деревушка, и это окна домов пускали зайчиков. Звезда совсем погасла, и только если сильно присмотреться, можно было заметить слева от солнца маленькое бледное голубое пятнышко…
Лицу и рукам было уже совсем тепло. Рис спустился вниз, устроился в ложбинке, в затишке от ветра, и грелся, закрыв глаза, поцарапанный, весь в глине, словно бездомный кот, наконец-то дождавшийся весеннего солнышка.
Сырые запахи исчезли. Ветер теперь пах нагретыми полевыми цветами, подсыхающей тиной и слежавшимися сосновыми шишками. День обещал быть сухим и жарким.
– Пойдем, сынок, пора.
Рис поднялся наверх, я взял бушлат, и мы пошли с ним вдоль берега. Луг был мокрый от росы и весь сверкал под низкими лучами солнца. Хотя мы шагали по песчаной дорожке, вскоре ноги стали у нас мокрыми, так как дорожка была совсем узкой и трава нависала над ее краями, достигая почти середины… В туфлях захлюпало…
– Знаешь что, пойдем-ка босиком.
Рис охотно разулся, я связал его сандалии и свои туфли за шнурки и повесил через плечо. Рис засверкал впереди меня розовыми пятками.
– Здорово! И совсем не холодно! А мягко как! Пап, ты раньше ходил босиком?
– В детстве все время. У меня не было ни туфель, ни ботинок, ни сандалий.
– Ну? – спросил Рис уважительно. – Ты и по снегу ходил босиком?
– Нет… Хотя иногда приходилось выскакивать по первой пороше в одних трусах. За дровами в сарай или еще куда… Не хотелось одеваться… А вообще-то для осени и весны у меня были кирзовые сапоги. Я их очень берег… А для зимы валенки, подшитые-переподшитые…
– Валенки, валенки, не подшиты, стареньки…
– Вот-вот. А так все время босиком. Как только солнце весной пригреет, подсушит землю, так выскакиваешь из дома босиком и бегаешь до самой глубокой осени. Подошва на ногах задубеет, пальцы станут коричневыми, толстыми, словно каучук. А пятка! Дрова колоть можно. На разбитую бутылку со всего маху напорешься – и хоть бы что.
– Пап, ты же знаешь, я не люблю…
– Честное слово, не загибаю. Один раз случай был. Со всего маху с обрыва в речку сиганул и прямо на разбитую стеклянную банку напоролся. И ничего. Только царапина осталась.
– Вот бы мне такие пятки! – Рис взял меня за руку и пошел рядом по мокрой траве, сшибая ногами лютики. Совсем как когда-то делал я: захватишь стебель между пальцами, махнешь ногой, и лютик у тебя на ноге. Неужели это наследственное? Или мальчишеский инстинкт?
– Пап, расскажи еще чего-нибудь из своего детства. – За Рисом оставался широкий темный след, словно по траве проволокли бревно или еще какую-нибудь вещь…
– Что же тебе рассказать?
– Только не про то, как ты вкалывал со страшной силой. Это я уже сто раз слышал. Расскажи, как ты играл. В какие игры вы играли?
– В войну играли. Это у нас любимая игра была. Вы в войну не играете?
– Нет. Так, в гангстеров немного поиграем… А больше в прятки. Только у нас прятаться негде. Еще разные другие игры… У воспитательницы такая толстая книга есть. Там все игры… даже негритянские. Но мы в основном в слова играем… Кто-нибудь слово скажет, а к нему надо синоним придумать.
– Синоним?
– Ага. Не слышал? Это такое слово, на другое похожее. Интересно. Только слова надо технические придумывать. Например, вездеход – тягач. Или синхрофазотрон – ускоритель частиц. Еще мы загадки разные отгадываем…
– Например?
– Например… Крутится, вертится, с места не сходит, а в руки взять нельзя. Что?
– Пчела.
– Ха… Пчела… Разве пчела с места не сходит? Шпиндель!
– Ах, шпиндель…
– Конечно, шпиндель. Это и дураку ясно. Еще мы мультики смотрим. Только не такие дурацкие, которые по телику крутят – про волков да про зайцев там всяких. Мы мультики по устройству машин смотрим, а потом рассказываем… подшефным дядям.
– Ну, а у нас все по-другому было. Рыбалку мы здорово любили. Особенно по первому льду карасей ловить.
– Как это по льду карасей ловить? – удивился Рис. – Разве караси на льду живут?
– А вот слушай… Готовились к зимней рыбалке еще с осени, когда дожди шли. Уроки приготовишь, по хозяйству матери поможешь, и делать нечего. Осенние вечера длинные. Телевизора, ты знаешь, у нас не было, читать тоже мать долго не разрешала – керосин в лампе берегла, вот и идешь к дяде Игнату на кузню. Дядя Игнат, здоровенный, с бородищей, в кожаном фартуке, ворочает огромные красные бруски в горне – лемехи к весне кует, а Васька-молотобоец – щуплый такой парнишка а сила ужасная, – молотом поигрывает на наковальне, ждет, когда дядя Игнат брусок на наковальню бросит. Кузнец дядя Игнат очень любил мальчишек, всегда нас привечал. Яблоками нас угостит или пирогом с картошкой и луком – жил он неплохо, в то время кузнец на деревне первым человеком был. Сало никогда не переводилось. Копченое.
– Пап, я тебя еще раз прошу – не надо про еду.
– Ладно. Вот рассядемся возле горна, уминаем пироги… извини, забыл… и слушаем дядю Игната, он много разных историй знал, еще про крепостное право… Ну вот, как разойдется, придет в хорошее настроение, тут уж лови момент, проси, что тебе надо отковать, – все сделает. Мы в основном крючки ковать просили. Ну и грузила, конечно… Но грузила это так, от жира… Грузила и самому можно сделать – гайку где достал или кусок свинца от негодного аккумулятора. А крючок сам не сделаешь. Их ковать надо. Да еще и не каждый кузнец откует… Крючки на крупную рыбу особенно были у нас большим дефицитом… Правда, раза два за лето к нам приезжал тряпичник и пополнял наши запасы.
– Какой еще тряпичник? Человек в тряпках?
– Нет. Продавец такой специальный. Ездил – кости, тряпки собирал. Лошадь у него была, телега с высокими бортами. Вот он едет по деревне и кричит: "Тряпки, кости собираю! Тряпки, кости собираю!" Ну, а мы, мальчишки, уже заранее в сараях по две кучи приготовили. В одной всякие ненужные вещи, а иногда и нужные – тайком от матери утащишь, а в другой кости. По оврагам, по пустырям насобираешь. Где волк овцу задерет, где лошадь дохлую закопают, да потом вода вымоет кости до блеска, а где еще и с войны остались. Через нашу деревню много беженцев шло, коровы и лошади часто дохли, их в сторону стаскивали, не до закапывания было, кости так и остались.
– А зачем он все собирал, этот тряпичник? Он что, шизик был?
– Почему шизик. Самый нормальный человек. Свою добычу он сдавал в "Утильсырье". Из тряпок бумагу делали, а из костей – клей.
– Так ведь клей синтетический. Из нефти.
– Тогда не было ничего синтетического. Ну так вот… Только остановится тряпичник, распряжет лошадь, пустит ее пастись, а ты уже мчишь к нему со всех ног, волочишь за собой тачку со всякой всячиной. Весов никаких, конечно, у тряпичника не было. Вес на глаз определял, хоть и одноглазый был. Сверкнет, бывало, глазом на твою тачку и буркнет: "На крючок". У тебя так сердце и замрет. "На какой, дядь? – робко спрашиваешь. – На щучий или на карасиный?" – "На карасиный!" Ну тут и начинаешь клянчить: "Дядь, ну дай щучий, у меня ведь целый лошадиный череп". Щучий крючок намного лучше карасиного. Он и больше, и прочнее, и острее. На него почти любую рыбу можно поймать.
– И сома?
– Сома, конечно, нет. Но все равно… Тряпичник ни в какую… Прижимистый дяденька был. Берет такую большую жестяную коробку, открывает крышку, а там чего только нет! И крючки разные, и поплавки фабричные красивые-прекрасивые, все разноцветные, и грузила настоящие, и катушки ниток, и иголки цыганские…
– Что за цыганские?
– Большие такие, с широким ушком… И ножички перочинные, и пуговицы всякие, даже военные, и звездочки на шапку. В общем, чего хочешь.
– А за деньги можно было купить?