Все обрадовались, вот это новость, на стрельбы, хоть вырвемся на пару недель из этой вонючей Ледяной!..
Три батареи, почти три десятка машин, с зажженными фарами, осторожно продвигались по узкой дороге между сопками.
Майор Оверьянов беспрерывно высовывался из кабины, оглядывал длинную колонну. Хоть бы доехали без происшествий, беспокоился, водители еще ни разу за руль не садились, хоть бы доехали. Он строго следил за скоростью, не больше тридцати километров в час…
В восемь утра Оверьянов торжественным и тихим голосом объявил тревогу минометным батареям. Он был несколько разочарован отсутствием фактора внезапности, хотя предупредил офицеров, чтоб не болтали в казармах об учениях. В полвосьмого батареи были уже одеты для дальней дороги, матрацы увязаны, большие треугольные футляры с дальномерами сложены у дверей.
Сейчас, по тревоге, водители побежали в парк заводить машины. Длинные цепочки артиллеристов, навьюченных матрацами, с вещмешками, автоматами и противогазами, с висящими на груди прицелами, буссолями и треногами потянулись к автопарку. Все было уложено заранее, и командиры батарей, с легким сердцем оставив своих лейтенантов командовать погрузкой, хлопотали возле автомашин.
На заводку давалось сорок пять минут, и норматив этот вызывал горькие насмешки дальневосточников.
Ах, мечтали все, пригласить бы этих мыслителей из Министерства обороны, придумавших эту смешную цифру, да пригрозить им переводом в Читу, если они не заведут машину за это время. Операция эта требовала много труда, искусства и удачливости.
Шоферы лежали в снегу под машинами, держа в руках пылающие факелы, отогревали дифференциалы и коробки передач. Солдаты таскали из бокса канистры с горячей водой, лили ее в радиатор, каждый раз сливая. Политое бензином горящее тряпье лежало на блоке цилиндров. Притащили аккумуляторы, их снимали с машин и прятали от мороза. Офицеры громко кричали никем не слушаемые советы.
- Что за дурость такая! - орал, бегая между машинами, лейтенант Петров. - Неужели нельзя залить антифриз! Как ее заведешь, если она три месяца простояла на сорокаградусном морозе!
- Учили тебя, учили, а толку нету! - раздраженно кричал капитан Синюк. - Напасешься ты на всех антифризу! Да еще есть дураки, которые пьют его, а потом кровью харкают!
В половине десятого дальний в ряду ГАЗ-66 взвыл и завелся. На лице комбата Кушника была написана великая гордость. Сразу же набросили трос, прицепили соседнюю машину. На прицепе, с некрутящимися колесами, она проехала несколько метров и завелась. Батарея первого батальона ликовала.
Через полчаса моторы всех автомобилей ровно урчали.
Возле штаба колонна остановилась. Оверьянов побежал доложить командиру полка. Тот вышел без шинели, сказать напутственное слово.
- Ну, как говорят, с Богом, артиллеристы! Все-таки первые боевые стрельбы, это событие для солдата! Да и для ваших командиров тоже. Чтоб все прошло без сучка, без задоринки! От вас зависит, как все будет. А то у нас как? Сами же создаем трудности, а потом успешно преодолеваем! Водители, слышите, осторожно на дорогах, не поубивайте мне славных минометчиков! Давай, Оверьянов, командуй по машинам!
Колонна тронулась. Солдаты, зарывшись в матрацах, с веселым смехом открывали тушенку из неприкосновенного запаса…
Великолепное подспорье
- Подъем! - что есть мочи заорал Казаков. - Подъем, минометчики!
- Чего орешь? - ответили из дальнего угла казармы. - На дворе темно еще…
Лейтенанты ходили между кроватями, полушутливо толкали спящих, сдергивали одеяла.
Громадная казарма Учебного центра вместила три батареи минометчиков, батарею "Град" и еще несколько десятков солдат из никому не известных подразделений. Двухъярусные, как везде, койки, табуретки, неяркие лампочки. Офицеры жили в соседних, на десять кроватей, комнатах.
После завтрака построились во дворе. Большой дом - основная казарма, столовая, несколько построек. Машины и минометы выстроены на обширнейшей, в глубоком снегу, поляне, чуть в отдалении. Покатые, поросшие лесом сопки, за ними, где-то внизу, город Белогорье. Снег немыслимо блестел, глаза слезились. От мороза слипались ресницы, люди дышали через нос, опасаясь обжечь морозным воздухом легкие.
Солдаты были похожи на пингвинов.
Одежда не давала возможности вытянуть по швам руки, они висели в воздухе, не касаясь корпуса. Завязанные шапки, на них каски. Валенки. Чтобы снять заброшенные за спину автоматы, надо было долго извиваться и подпрыгивать. Белье, обвернутые газетами колени и бедра, сверху хлопчатобумажное обмундирование, поверх ватные брюки и телогрейка, с невероятными усилиями натянутые шинели. Оверьянов сам наблюдал за одеванием, понимал, пробыть пять часов в поле на пятидесятиградусном морозе не просто. Упаси Бог, пообмораживаются, пусть уж напяливают все, что есть…
Офицеры были в полушубках.
Неделя прошла быстро.
С утра отъезжали на несколько километров. Из кабины передней машины Алексеев махал флажком, небольшая колонна приостанавливалась, шоферы включали второй мост, понижали давление в шинах и веером разъезжались по заснеженному полю. Казаков, зачерпывая валенками снег, бежал устанавливать буссоль. Коровин и Курко размахивали флажками, указывали огневую позицию. Минометы отцепляли, машины, по бампер в снегу, отъезжали в сторону, наводчики бросались к прицелам.
- Плохо! - кричал командир батареи, глядя на секундомер. - Медленно очень! Давай еще, епи твою мать!
Батарея выезжала на дорогу, через сотню метров все повторялось.
На третий день этот маневр продемонстрировали Оверьянову. Солдаты старались, майор остался доволен.
- Здесь тебе делать нечего, Алексеев, - сказал он. - Лейтенанты без тебя справляются. С завтрашнего дня мы с тобой будем задачи решать, готовиться к стрельбам. Проверяющим будет начальник артиллерии дивизии. Должен приехать.
Занятия продолжались без командира батареи. Целыми днями тренировались в наводке, беспрерывно меняя прицелы и ориентиры. Рукавицы мешали наводчикам, они крутили колесики прицелов голыми руками. На морозе руки мгновенно немели, их засовывали за пазуху, совали под шинель, зажимали между ног. Несколько человек подморозили скулы и подбородок, коричневые пятнышки - следы обморожения - мазали вазелином для смазки прицелов.
В стороне от минометов, в поле, разбивали большую палатку, затапливали самодельную печку-буржуйку. Становилось жарко, выходить наружу не хотелось. Отогревались повзводно, люди старались все дольше и дольше побыть возле печки, оставшиеся на морозе нетерпеливо ругались, шутливо причитали и жаловались на судьбу. В конце концов наловчились набиваться в палатку чуть ли не всей батареей.
Одно плохо - участились приезды Оверьянова. Неуклюже вылезая из машины, он сразу же начинал громко ворчать. Следом за ним плелся капитан Алексеев, вполголоса разделял возмущение начальника. Артиллерийские задачи требовали концентрации внимания, и широко известно, каким великолепным подспорьем в этом случае является перцовка. Она продавалась в столовой в Белогорье. Опьяневшие к полудню, майор с капитаном решали расшевелить подчиненных, чтоб чувствовался контроль.
Выдыхая соблазнительный запах перцовки, Оверьянов начинал наводить порядок.
- Чем занят личный состав? Доложите, лейтенант! Почему у вас люди сидят у печки? Немедленно приступайте к занятиям! Гоните всех с обогревательного пункта! Алексеев, надо вообще прикрыть эту богадельню! Ты видишь, солдаты отлынивают от минометов! - ворчливо покрикивал майор.
Капитан что-то невнятно произносил, соглашался, не порядок, конечно.
- Курко, запомните, вы отвечаете за боевую подготовку взвода! - строго говорил майор.
Исполнительный Курко суетливо бежал к своим солдатам. Он очень переживал, боялся, что Оверьянов подорвет свой командирский авторитет.
Однажды с ними приехал капитан Кушник, как обычно, значительно более, чем другие, пьяный. Он был полон рвения, несмотря на то, что его здесь ничего не касалось, иди в свою батарею и там разоряйся.
- Что это там у вас, твою распрекрасную мать, буссоль стоит так близко от позиции? - он имел неосторожность обратиться к Коровину.
Тот психанул.
- Тебя не спросил, хер моржовый с бубенчиками! Сваливай отсюда! Тебя здесь не хватало, суешь свой нос не в свою жопу! - раскричался Коровин.
- Кушник, лейтенант Коровин, прекратите! - переполошился Оверьянов. - Что вы перед солдатами скандалы устраиваете! Не горячитесь, Коровин, - он перешел на полушутливое ворчание. - Вы знаете правило? Артиллерийский офицер должен быть всегда гладко выбрит и слегка пьян!
- Слегка пьян… Чего он тут развонялся! - успокоился Коровин…
Гном
Снежный буран продолжался второй день. Не то что в поле, в столовую пробивались с трудом, сквозь плотную массу мелкого снега. Ветер налетал вихрями, шквалами, дикими порывами. Где-то в стороне он набирал силу, раскручивал все сильнее и сильнее полосы снежной пыли, глубоко вздыхал и, накопив мощь, резко, внезапно налетал. Звенели стекла, вздрагивали люди и начинали раскачиваться лампочки под потолком. К ночи становилось жутковато…
Спать рано, говорить не о чем, лейтенанты сидели на кроватях.
Курко читал книгу без обложки, нашел в казарме. Какой-то человек с французским именем шестую страницу размышлял о своей любви к Эмилии.
Батов, по обыкновению, причесывался.
Панкин пришивал подворотничок.
Теличко писал письмо.
- Меня солдаты на политзанятиях спрашивают, что такое оппортунизм? - неожиданно сказал Батов. - Мол, пишут везде и говорят всегда, а что это такое? А я откуда знаю, говорю. Кто не коммунист, тот оппортунист, так по-моему…
- Не бери дурное в голову! - засмеялся Курко.
- Нет, без балды! - обрадовался найденной теме Батов. - Они меня, бляди, заябывают вопросами, чувствуют, что я в этом деле не тяну… То с этими черными… Говорю им, в Южной Африке фашизм, негры, значит, недовольны, ширится народно-освободительное движение, жгут там чего-то… А меня спрашивают, как же их не убивать, если они на голову садятся? С ними только так и надо. Были у нас в городе негры, студенты, наглые страшно… Вот и выкручивайся.
- А ты им скажи, учитесь, мол, интернациональной дружбе у наших руководителей, - вставил Петров. - Они по телевизору такие засосы отваливают всяким черным! Ни одного случая не упускают.
- Ох, подхватят, бедолаги, какой-нибудь триппер, потом хлопот не оберутся! - сказал Казаков.
- Это профессиональный риск, - сказал Панкин. - Для нас стараются, с воспитательной целью.
- Одни воспитатели кругом… - буркнул Коровин. - Ты посмотри, вот тебе Петя Кушник, ничтожество, хоть и безобидный, а он тоже воспитатель…
- Больше всего мне нравится, когда говорят, что солдат надо воспитывать! При этом предполагается, что воспитатели - это все, кто старше по званию. И мы в том числе. Будь ты пьянчугой, дураком, блядуном, лентяем, трусом, - все равно, ты воспитатель! Это я или ты воспитатель? Или бзделоватый Алексеев воспитатель, или Синюк? Не говоря уже о Кушнике… Никто не спросит, почему одни обязаны воспитывать других? Меня, например, почему должен воспитывать какой-нибудь дурак, вроде майора Курицына? Что он, больше меня учился, больше книг прочел, больше с интересными людьми говорил или его душевные качества несравнимо выше моих? Неясно… Раз он майор, значит он мой воспитатель… Или возьмите Оверьянова! - горячился Толя Теличко.
- Кстати, о нем, - сказал Батов. - Пора ему дать кликуху! Как же назвать… Может, "Гном"?
Все согласились, "Гном" подходит…
За дверью раздался топот. Незнакомые солдаты, полностью залепленные снегом, входили с лыжами в руках. Высокий офицер командовал, лыжи сюда, оружие вот сюда, марш в коридор отряхнуть снег, ложиться прямо на пол, отдыхать, подъем в шесть. Через несколько минут странное подразделение улеглось в углу казармы, не раздеваясь. Только один, часовой, в куртке и с Калашниковым без приклада, остался сидеть на табуретке.
- Десантники! - догадались все.
Старший лейтенант, командир десантников, укладывался на свободную кровать, не спеша рассказывал. Утром рота получила приказ сделать марш-бросок, на лыжах. Начальство узнало, что в Белогорье пурга, и обрадовалось, приказали идти на лыжах до Центра, переночевать и завтра к десяти вернуться. Вот они и шли десять часов на лыжах, сорок километров.
- Сорок километров! - ахнули слушатели. - По такой погоде?! Да о чем они думают?!
- А о чем они могут думать, им-то не идти! - улыбнулся десантник. - Солдатам полезно, такое они вряд ли когда увидят… Да и я никому не пожелаю… Завтра рано вставать… Как мы не заблудились, непонятно, пропали бы к черту…
Лейтенанты уважительно молчали.
Минометчики ждали, когда заснет часовой на табуретке. Он заснул через час. Смельчаки начали прокрадываться между кроватями, осторожно отвинчивали с гимнастерок десантников красивые военные значки - спортивные, парашютные, классности, "Отличник боевой и политической подготовки"…
Измученные солдаты спали, не ворочаясь, громко сопя, открыв рты…
Так вечер за вечером, не спеша, незаметно, дни складывались в недели, третья уже заканчивалась, вот-вот отстреляемся и по домам, хватит нам мороза, прикидывали, сколько осталось, офицеры.
Да и больно раздражала неуемная склонность Оверьянова к вечерним построениям. Добро бы, куражился перед солдатами, так нет, требовал, чтоб все выслушивали его пьяную чушь. Пил он каждодневно, забыли уж, который день подряд, а после ужина желал общения. Конечно, почему не пить, если есть возможность. Не имеющие такой возможности лейтенанты ворчали и злились.
Стоя на правом фланге своих батарей, они со злобой смотрели на майора.
Обычная тема - скоро стрельбы, батареи небоеспособны, солдаты распустились, офицеры манкируют свои обязанности. Майор говорил, повторялся, ворчливо грозил, но матом не ругался. Это удивляло и усиливало неприязнь.
Остановившись перед третьей батареей, майор неожиданно схватил за руку солдата и выдернул его из строя.
- Я запомнил вас, ефрейтор! - закричал Оверьянов. - Я еще вчера приказал вам снять этот свитер! Почему вы носите свитер под гимнастеркой? Почему вы нарушаете форму одежды, ефрейтор? Это прямое неповиновение! Снимай это, мерзавец, сейчас же, перед строем, пусть тебе стыдно будет! Холодно? А мне не холодно? Почему мне не холодно, а я тебе уже в отцы гожусь!
Оверьянов схватил свитер, наступил на него ногой, сильно дернул, оторвал рукав, бросил его на пол. Тяжело дыша, прошелся перед строем, резко повернулся и крикнул:
- Это ваша вина, лейтенант Казаков! Батарея не готова к выполнению боевой задачи! Вы саботируете приказ Министра обороны! Вы мне батарею не разлагайте!
Опешивший Казаков пришел в себя.
- У нас есть командир батареи капитан Алексеев, К нему и предъявляйте претензии! - громко и грубо сказал он. Стоящий рядом пьяненький Алексеев испуганно дернулся. - Но предварительно пойдите прочхнитесь, не делайте из себя посмешища перед строем!
- Когда человек выпил, он должен спать! - тоже грубо и отчетливо сказал Гранин, стоящий в конце шеренги. - Вам надо идти спать, товарищ майор!
Оверьянов с искаженным лицом круто повернулся и быстро вышел.
- Батареи, разойдись! - крикнул Коровин.
Солдаты мгновенно рассыпались по койкам.
Капитан Синюк сказал Гранину:
- Ты-то чего полез, кто тебя трогал? Теперь расхлебывай кашу…
Кашу расхлебывать не пришлось.
Через десять минут в комнату лейтенантов вошел Оверьянов.
- Ну, ребята, погорячились и хватит! Секите мою седую голову, признаю, заслужил! Старый дурак, нервы совсем расшатались… Я понимаю, не легко вам к порядкам армейским привыкать… Вот что я вам предложу - давайте прильем мировую! Я угощаю! Казаков, ты не будешь возражать, возьми машину, съезди в столовую в Белогорье. Купи десяток "Перцовой". Вот деньги…
Офицеры тесно сидели вокруг стола, пили слабенькую, тридцатиградусную перцовку. Выпив, Оверьянов бесконечно извинялся, пришлось вежливо его остановить. Радуясь примирению, шумел капитан Алексеев. В уголке скучал непьющий Синюк. Петя Кушник невпопад отвечал на шутки.
У всех отлегло от души.
Майор Оверьянов встал, оперся руками о стол.
- Вот что, ребята… Я слышал ваши разговоры, денег, говорите, нет. А в понедельник стрельбы… Черт с вами, разрешаю вам отдохнуть! Идите погуляйте в Белогорье, на субботу и воскресенье. В понедельник выезжаем в десять… У меня есть в кассе деньги, кто хочет, я могу дать… Под расписку… Пойдемте со мной, а то мне пора спать, как советовал лейтенант Гранин…
Лейтенанты были возбуждены.
- Чувствует Гном, что рыльце в пушку, вот и егозит, - сказал Казаков.
- А заодно постарался, чтоб и у нас оно было не чистое, - сказал Панкин.
- Да плевать мне на чистоту ваших рыл! - весело откликнулся Петров. - Завтра погудим!
Погудим, погудим, приятно размечтались лейтенанты, засыпая…
Падшая личность
Женщина в длинной цигейковой шубе звенела ключами.
Батов подтолкнул Гранина.
- Давай быстрее, сколько у тебя осталось?
Батов схватил деньги и крикнул:
- Девушка, не закрывайте! Пожалуйста, нам выпить надо, еще девяти нет! А вы закрываете! Две бутылки перцовки и все!
- Да вы уже и так выпивши! - женщина повернулась, свет упал на ее лицо. Морщинистое, с подкрашенными губами. Она улыбнулась, зубы у нее, все до единого были золотые. - Хорошо, я добрая… Почему не помочь людям?
Вернулась с бутылками. Им повезло, она заведующая столовой, а то где сейчас достанешь спиртное.
- А пить где думаете? Прямо на улице? - удивилась она. - Пойдемте, я стаканы дам.
Комната чистая, много мебели, стол покрыт желтой скатертью. Женщина достала фужеры.
- Пойду картошку разогрею, если хотите, - и вышла.
Гранин зашептал:
- Что делать будем? Все вроде хорошо, и хата приличная, и водка есть. Но ей-то, завстоловой, лет сто пятьдесят, не меньше…
- Ну да, лет сорок, это точно! Фигура хорошая… Давай, я думаю, выпьем, пожрем, а там посмотрим… Уйти всегда успеем.
Гостеприимная хозяйка внесла еще бутылку, поставила кислую капусту, открыла консервы.
Гранин шутливо обнимал ее за талию, рассказывал побасенки. Батов подмигивал ему, тоже веселился. Дружно поднимали фужеры, дружно выпивали. Включили радиолу, сделали музыку погромче.
- Ты мне нравишься, - шептала женщина Гранину. - А он - нет! Пусть там спит, а ты здесь…
В темноте поскрипывали пружины кровати. Женщина обнимала, искала его губы…
Гранин молча встал, подошел к лежащему напротив Батову, слегка толкнул, иди теперь ты, я здесь буду спать. Батов наощупь наткнулся в темноте на теплую руку. Женщина притянула его к себе…
Утром увидели на столе непочатую бутылку перцовки. Рядом записка: "Приду в перерыв". Дверь заперта на ключ.
Что делать, беспокоился Гранин, где у нее уборная, сейчас в штаны наложу. Батов нашел выход, развернул на полу в углу комнаты газету, присел над ней… Гранин последовал его примеру. Свернули в комок, выбросили в форточку, подальше, в сугроб. Выпили перцовки…
Ключ звякнул в дверях. Женщина, держа в охапку три бутылки, улыбалась с порога золотыми зубами.
- Вас много в Белогорье, оказывается! - весело сказала она. - Встретила соседку, у нее тоже ваши пристроились…