С точки зрения начальника, не знающего, как трудно обслуживать самолет, такое поведение подчиненного было бы по меньшей мере бестактным. Но старшему сержанту Корневу самому не раз приходилось протискиваться в самые труднодоступные места, поэтому он даже не одернул Ершова. Этого неказистого на вид парня с небольшим смуглым лицом и хитрющими глазами Корнев знал как себя. Стоило оторвать его от дела и упрекнуть в чем-либо, как Ершов, по выражению механиков, "заводился с полуоборота". Так его тайком от офицеров, категорически запрещавших прозвища, и называли - "заводной". Не раз Ершова наказывали к за пререкания. Он был несдержан на слово. Но еще более он был несдержан, прямо-таки неистов в своей работе. Как заводной, он крутился у самолета и всегда подготовлял его раньше, чем другие. Никакой комиссии не удалось обнаружить на его машине дефектов. И вот уже два года его самолет считался образцовым.
- Ну чего завелся? - урезонивал его Корнев. - Конструкторы нам зла не желали. Они просто втиснули это сложнейшее оборудование в самую удобообтекаемую форму. Потому в ней и не осталось места для нашей работы. И форму эту не увеличишь - самолет потеряет скорость. Как видишь, не конструкторы, а сама природа воздухоплавания подставляет нам, технарям, шипы.
- А не слишком ли велики эти шипы? - возразил Ершов и стал быстро подбирать разбросанный инструмент.
Незнакомый с авиацией человек удивился бы количеству этого инструмента. Иную сложную наземную машину можно разобрать парой разных гаечных ключей и отверток. А здесь, под самолетом, лежали три развернутые инструментальные сумки, каждая с детское одеяло. Торцовые ключи с тремя шарнирами, зигзагообразные щупы, отвертки длиной до двух метров и другие металлические ухищрения самых неожиданных конфигураций лежали в брезентовых сумках. Все это, по мысли конструкторов, должно было помочь проникновению к сложной "начинке" самолета, спрятанной за сверкающей дюралевой обшивкой. Уже одно обилие инструмента говорило о сложности работы авиационного механика.
Подобрав инструмент, Ершов подлез под хвостовое оперение и из-под низу нырнул в узкий открытый люк. Но Корнев опять окликнул его:
- Сержант Ершов, наведите полный порядок, как того требует НИАС!{1}
- Хвостовую стойку надо менять да радиаторы ставить новые, а не об идеальном порядке думать, - огрызнулся Ершов, выйдя из-под самолета и унося капоты под левое крыло.
- И то и другое надо делать.
- Давайте сначала людей, а потом и требуйте. А я на месте не сижу. Вторые сутки на форсаже! Срок установки дали минимальный, людей нет - тут не до порядка. - Ершов приподнял с земли ведро и далеко выплеснул воду.
- Товарищ Ершов, вы устав знаете?
- Знаю, друг мой, очень хорошо знаю. Сколько положено солдату отдыхать? А я сколько сплю? - Он нагнулся и быстро стал собирать гаечные ключи, дюриты, отвертки.
- К трем часам монтаж окончите?
- В два машина будет готова.
- Хорошо, работайте.
- Да я и так нажимаю, - проворчал Ершов и покатил воздушный баллон в сторону.
"Да, - подумал Игорь, - этот работает как артист. Мне тут делать нечего". И он пошел к другому самолету. Навстречу ему выбежал рослый широкоплечий сержант. Он был в гимнастерке, подпоясанной кожаным, переделанным из офицерского ремнем, в парусиновых сапогах и новой пилотке.
- Товарищ врио врида инженера эскадрильи! - начал он с иронией. - На самолете номер семь производится работа по плану. Механик сержант Желтый. - Он лихо щелкнул сапогами и сделал шаг в сторону, предоставляя Корневу подойти к самолету первым.
Эта машина, пилотируемая летчиком-инструктором Беленьким, неделю назад совершила вынужденную посадку на "брюхо". Ее поставили с краю стоянки для обычной в этих случаях проверки силовых узлов. Свободных специалистов не было, и работал на самолете только Желтый.
- Что там с бензобаком, дайте посмотрю. Желтый подал Игорю отвертку. Корнев отвернул шурупы съемного люка, опустил его, и в этот момент бензиновый бак чуть не упал ему на голову. Остро запахло бензином: места соединения бака с трубопроводами подтекали. Ленты, удерживающие бак в крыле, были порваны при грубой посадке.
- Почему не сливаете бензин?
- Слушаюсь, слить бензин.
- Шасси скоро привезут?
- Не могу знать.
- А почему вы не в комбинезоне?
- Виноват.
- Торопиться надо...
- Так точно!
Корнев понимал, что одному механику и за месяц не восстановить машину, но он знал, что Желтый ленив, тяжел на раскачку. Не подгони такого - дело не сдвинется.
- Сегодня меняйте гидроподъемники шасси...
- Ясно!
- А вечером помойте чехлы.
- Слушаюсь, товарищ инженер.
- Я не инженер, а такой же механик, как ты. И брось мне этот камуфляж. Только от тебя и слышишь: "Так точно", "Никак нет", "Не могу знать". На этих словах далеко не улетишь. Инструкторам самолет нужен, а не твоя показная исполнительность. Вон Ершов: пререкается вроде, зато дело знает. Мастер. Настоящий артист своего дела!
Корнев ушел от самолета, а Желтый залез в носовую полость фюзеляжа и, проводив механика взглядом, раскрыл книгу там, где была закладка.
"Старушенции", о которых говорил Пучков, были старые машины, прошедшие войну и подлежащие списанию. Техническая комиссия училища уже давно составила акт на списание, но военный округ этого акта почему-то не утверждал. На самолетах не летали уже полгода, а чтобы они не мешали, их отбуксировали на край стоянки. Там и покоились они, законсервированные, без воздушных винтов.
Игорь пошел к этим самолетам. Из формуляров он знал, что все четыре машины изрядно потрепаны, а две из них совершили вынужденные посадки. В том, что самолеты прошли немалый боевой путь, можно было убедиться и не читая формуляров. Обшивка их была залатана, кое-где отставали заклепки, краска шелушилась. Антенны, протянутые от кабин летчиков к хвосту, уныло провисали и походили на тетиву надломленного лука. Рули высоты и поворота были отсоединены от тяг управления. Когда Корнев подошел к крайнему самолету, рули монотонно стучали на ветру; выгоревший пырей сонно бился о фюзеляж.
- Отлетались, старушки. На покой пора, в богадельню, - сказал Игорь. Он положил руку на крыло, но тут же отдернул: крыло было горячим.
Он обошел вокруг самолета. Моторы были зачехлены. Набрякшие, темно-коричневые от минерального масла чехлы грузно свисали над спущенными покрышками. Блестящими, будто застекленевшими струйками стекало по колесам масло. На темной промасленной земле виднелись желтые участки: это механики засыпали землю песком.
"Да, тут нужен пульверизатор", - подумал Корнев.
До своего рабочего места ему было далеко, и он пошел к машине Желтого за ручным насосом.
Подойдя к длинному смотровому окну, Игорь увидел, что изнутри оно застелено брезентом. Когда летчик или курсант выполнял упражнение "со слепой кабиной", это окно закрывалось фанерой или материей. И вдруг, к удивлению Игоря, брезент зашевелился. Сквозь просвет между обшивкой самолета и брезентом Игорь увидел, что на переплетах окна сидит Желтый и читает книгу. Над его головой вращался самодельный вентилятор.
"Ну и ну, устроился, как турецкий султан!" - подумал Игорь. Он вспомнил, что одного механика, забравшегося в это укромное место самолета и проспавшего там пять часов, старшина Громов просил отдать под суд, как за самовольную отлучку из подразделения.
Рукой Игорю было не достать до окна, он поставил стремянку, поднялся к фонарю кабины и постучал:
- Магараджа! Вылазь!
Сверху было видно, как Желтый вздрогнул, спрятал книгу под чехол, на котором сидел. И только после этого стал вылезать. "Я трубы осматривал", - хотел оправдаться он, выползая из носовой части фюзеляжа к кабине летчика.
- Все механики работают до седьмого пота, а ваше высочество прохлаждается под вентилятором. А ну, доставай из-под чехла "Угрюм-реку"!
Желтый испугался. Что там ни говори, а Корнев и Пучкову доложит. За нечестное отношение к службе и на комсомольском собрании пропесочат, а главное, очередных увольнений в город лишат. И если это случится, Аджемал наверняка перестанет его ждать и опять помирится со своим пузатым женихом. Упускать эту красивую девушку никак не входило в его расчеты. Он взмолился:
- Поверьте, товарищ старший сержант, больше этого не будет.
"Теперь я его прижму!" - подумал Корнев и сказал:
- Принеси дефектную ведомость.
Желтый принес рабочую тетрадь, где было указано, что надо сделать на машине, чтобы она была готова к полету.
- Я сейчас распишу тебе по дням весь план восстановления машины. Не уложишься в сроки - пеняй на себя. Но если поднажмешь и закончишь - это будет твоим оправданием.
- Хорошо! - обрадовался Желтый.
К удивлению комсорга, самолет был восстановлен Желтым за очень короткий срок. Когда Корнев осматривал его, Желтый сознался, что торопили его не только долг, но и любовь, и он поэтому "жал на всю железку". "Ах, вот в чем дело", - подумал Игорь и, как всегда, сдержал свое слово. Он давно пришел к мысли, что для того, чтобы заслужить авторитет, надо уважительно относиться к подчиненным и никогда не бросать слов на ветер.
Глава четвертая
Каждый вечер старшина эскадрильи Евгений Иванович Громов приходил на стоянку в определенный час. Он был, по словам Еремина, точен, как АЧХО - авиационные часы с хронометром. Дежурные по стоянке, увидев его, иногда заранее подавали предварительную команду:
- Эскадрилья! Кончай работу! Приготовиться к. построению!
Сегодня была суббота. В этот день распорядок дня обычно выполнялся с такой точностью, что даже самый строгий ревнитель порядка не сделал бы замечаний. Но теперь технический состав стал задерживаться и в субботу.
Когда Громов пришел на стоянку, слышался рокот опробуемых моторов, звон гаечных ключей, шуршание чехлов, хлопки капотов, плеск горючего, с силой врывающегося из заправочных пистолетов в горловины самолетных баков. На краю стоянки Громов заметил учебно-тренировочный самолет ЯК-18, который в авиационном быту именовался "яшкой". "Кто-то прилетел, уж не генерал ли, - подумал Громов. - Ничего, пусть прилетает хоть сам главком ВВС, у меня в лагере он найдет только порядок".
Около "яшки" ходил кругом, вворачивая в землю швартовочный штопор, высокий человек в комбинезоне. Громов подошел к нему.
- К нам? - спросил старшина.
- Как будто! - ответил механик. Он был молод и круглолиц. Узкие черные усики казались приклеенными. - Вот выписка из строевой. Поставьте на довольствие.
Механик подал Громову листок.
- Надолго, товарищ старшина Князев?
- Как батя захочет.
- А он здесь? - живо спросил Громов.
- Да. Часа два, как мы прилетели.
- Спасибо, что предупредили. Где он сейчас?
- Осматривает старт. Между прочим, он и ночевать здесь будет. С сыном прилетел...
- Еще раз спасибо.
Громов козырнул и пошел вдоль стоянки, внимательно осматривая, как лежат под крыльями капоты, лючки, ведра, и досадуя, что генерал прилетел неожиданно.
Начальник летного училища был прямой противоположностью своего предшественника, тоже генерала, приезжавшего не иначе как после предупреждения да еще и с целой свитой. Громову всегда хватало времени, чтобы навести в лагере надлежащий блеск, и генерал и его окружение всегда восхищались порядками в эскадрилье. А если генерал замечал какие-либо недостатки, сразу же отдавал приказания, которые "брали на карандаш" начальники медицинской, материально-технической службы или кто другой из "свиты" и все, что от них зависело, делали после наездов немедленно. Однако такие наезды были редкостью, их ждали, к ним готовились, как к празднику, как к торжественному событию.
Новый начальник училища генерал Тальянов поломал эту традицию. Его зеленая "Победа" могла в любой момент выскочить из-за кукурузного поля и появиться у солдатской столовой или в лагере, а его серебристый "яшка" садился на учебных аэродромах даже ночью, когда с летного поля уже были убраны посадочные знаки и стартовый наряд почивал. Неожиданность эта заставляла командиров всегда держать подразделения в боевой готовности. Тальянов знал: объяви он о своем приезде заранее - результаты проверок будут лучше, а ему надо было выяснить действительное положение вещей...
Через полчаса Громов подошел к грибку дежурного по стоянке и скомандовал:
- Эскадрилья! Становись!
В строй с левого фланга встал и старшина Князев. Когда колонна механиков, обутых в тапочки на мягких подошвах (чтобы не царапать обшивки самолетов), вышла на дорогу, ведущую к палаткам, Громов воскликнул:
- Эскадрилья! Стой!
Он подошел к Князеву и сказал негромко:
- Станьте по ранжиру. Направляющим.
- Направляющим я не умею...
- Станьте!
Князев вышел на правый фланг. Колонна тронулась. Та шеренга, где шел Князев, стала раскачиваться на ходу и выбиваться из общего ритма.
Впереди показались незнакомые Громову офицеры. Старшина скомандовал:
- Тверже шаг! Раз-два-три! Раз-два-три!.. Эскадрилья-яя! Руби!!!
Громов забежал к голове колонны и стал присматриваться к тому, как идет Князев.
- Вы совершенно разучились ходить в строю. Тверже, тверже ставьте ногу!..
- Меня тренировали, но сколько со мной ни бились, ничего не вышло. Такой я от природы. Меня всегда поэтому ставили на левый фланг, чтобы другие не сбивались.
- Ничего! Я научу! И прекратите в строю разговоры!
Колонна подошла к палаткам.
- Р-разойдись! Строй рассыпался.
- Старший сержант Корнев! - позвал Громов. - Пусть механики помоются, потом отведете их на ужин. А я займусь индивидуальной строевой подготовкой с прикомандированным. За это время пусть увольняемые в город приготовятся к осмотру. Осматривать буду я.
Тренируя Князева на дороге между лагерем и стоянкой самолетов, Громов подумал: "Любопытный экземплярчик". Даже тогда, когда Князев твердо ставил ногу, ступня его отъезжала назад, будто шел он по скользкому льду.
- Товарищ старшина, - засмеялся Князев, - меня из пехоты отослали учиться в техническую школу из-за этого. Ротный так и сказал: не одни строевики нужны армии... Когда я иду по снегу, след в два раза больше самой ступни... Папаша в чем-то просчитался.
Механики обычно были недовольны, когда старшина занимался с ними строевой подготовкой, подсчитывал шаг. И сейчас Громова удивила, даже обезоружила та легкость, с какой Князев отнесся к "штрафным" занятиям. Он видел, что перед ним не разгильдяй, а просто "хронический нестроевик", как мысленно окрестил он Князева. Старшина прекратил бы эти, видно, бесполезные занятия, если б не знал, что Князев - механик самолета самого начальника училища. Жить в ладу и даже дружить с людьми, которые по роду службы близки к высоким должностным лицам, было правилом Громова. Поэтому он не кричал на Князева, не выходил из себя, а, наоборот, то и дело давал ему отдыхать, разрешал курить, а сам в это время стремился показать, как надо ставить ногу, как откидывать руку, как надо делать повороты на ходу, полагая, что Князев оценит это и при случае похвалит его генералу. То и дело Громов поглядывал на стоянку. Он с нетерпением ждал, когда появится генерал. Ему хотелось показать, что вот он, старшина эскадрильи, встретившись с нетренированным в строевой подготовке военнослужащим, сразу обратил внимание на этот недостаток и взялся его устранить. Желание Громова сбылось. Издали увидев генерала, идущего от стоянки с мальчиком лет десяти, он скомандовал:
- Шагом... марш!
Князев, кусая узкие усики, двинулся своим шатающе-скользящим шагом навстречу начальнику училища.
- Старшина-а... смирно! Р-равнение направо! - отрубил Громов, переходя на шаг невероятной четкости.
- Товарищ генерал! Проводится индивидуальная строевая подготовка с прикомандированным к подразделению старшиной действительной службы Князевым. Старшина эскадрильи старшина Громов.
- Вольно! - сказал генерал остановившись.
Наступила пауза. Ожидая похвалы, Громов глазами ел начальника училища, но генерал молчал не отходя. И, продолжая смотреть в его округленные глаза, в благообразное лицо, на котором, по мнению Громова, не было решительно никаких черт, свойственных боевым генералам, старшина при всем его благоговении к высокому званию начальника училища разочаровывался в его внешнем виде. В летной, шоколадного цвета куртке с молнией, в легких парусиновых сапожках, в синих бриджах, на которых почти не было видно лампасов, генерал казался совсем нестроевым. Громову, ревниво любящему и службу и армейскую форму, стало прямо-таки не по себе.
По специальности генерал-майор Тальянов был летчик-инструктор-методист. Длительная служба в методическом отделе училища и особенности этой профессии наложили на него отпечаток. В нем было что-то от пожилого ученого, педагога, но ничего - от бравого, молодцевато подтянутого генерала, каким Громову хотелось видеть начальника училища.
Пауза все длилась и достигла предельного напряжения.
- Похвально... Похвально, - сказал наконец Тальянов. - Однако я полагаю, что не особенно большая беда в том, что из Князева нельзя сделать хорошего строевика...
- Никак нет, товарищ генерал! Внешний вид - лицо военных. Что будут о нас думать гражданские, если весь строй будет ходить, как Князев?!
- Не по походке надо судить о человеке, старшина. Главное, что Князев, несмотря на молодость лет, уже успел повоевать, и воевал неплохо. В войну он был механиком при штабе воздушной армии. Знаменитые летчики сманивали его друг у друга. А командующий воздушной армией решил спор в свою пользу; закрепил за Князевым свой личный самолет. Командующий, как мне известно, любил говаривать: "Если самолет готовил Князев, не страшно даже, когда обрубят в бою крылья. На одном штурвале дотяну до аэродрома..."
Генерал взял за руку своего белобрысого сынишку и двинулся к палаткам. Прекратив строевые занятия, Громов последовал за генералом, почтительно отстав на шаг. Ему хотелось подольше поговорить с начальником училища. Но он не знал, что говорить.
- Ужин у вас во сколько? - к радости Громова, спросил генерал.
- В семь. Разрешите сопровождать вас?
Тальянов, к неудовольствию Громова, сказал
- Можете быть свободным.
Громов поспешил к механикам, готовящимся к увольнению. Все они уже ждали его у палаток.
- Стан-о-вись!
Громов выбросил в сторону руку, и тотчас в указанном направлении образовались две шеренги. Старшина скользнул по строю наметанным взглядом и чуть заметно выпятил нижнюю губу: это было верным признаком удовольствия. От механиков несло смешанным запахом бензина и одеколона; пуговицы горели как золотые, белые целлулоидные подворотнички красиво охватывали коричневые шеи. На лицах многих сержантов (в строю был только один ефрейтор) теплились затаенные улыбки: не каждый день доводилось ходить в увольнение.