- Товарищи женщины, нас послали к вам тридцать тысяч путиловцев. Сегодня нас всех уволили. Так что видите вы перед собой безработных. Сначала забастовало у нас две мастерских. Потребовали принять зря уволенных и повысить расценки. Директор завода - генерал Дубницкий - не стал слушать наших делегатов. Он прогнал их и пригрозил закрыть мастерские. На такое хамство мы решили объявить забастовку по всем мастерским. А сегодня приходим к воротам и узнаем: получай расчет и иди, куда хочешь. Вам нечего объяснять, что это значит. Сами знаете, сколько на еду денег надо. А фабриканты и заводчики в три горла жрут да еще грозятся на фронт отправить. Мы воевать не боимся, не из трусливых. Только незачем нам за богачей кровь проливать. Мы еще подумаем, кого бить следует..
"Вот так Вася! - восхищался Дема Рыкунов. - Прямо заправский оратор! И где только он таких слов нахватался? Наверное, все листовки запомнил.."
Дема слегка выпятил грудь и, подбоченясь, стоял с гордым видом: глядите, мол, какие мы, путиловцы!
Женщины невольно подумали:
"Ну, если там, на "Путиловце", хотя бы тысяча таких здоровяков, держись тогда полиция, - все разнесут. С такими и против казаков не страшно выйти".
А Кокорев, облизывая сохнувшие от волнения губы, говорил недолго и закончил свою речь призывом:
- Пролетариям нечего терять, кроме своих цепей. Бросайте работу, выходите завтра на улицы и присоединяйтесь к нам.
Работницы хотели было захлопать в ладоши, но черноглазая, подняв руки, остановила их:
- Чшш… Тише! Без хлопков обойдемся. Путиловцы правильно говорят. Довольно терпеть. Завтра наш женский день. Сговаривайтесь по всем цехам не выходить на работу. Хватит господ конфетами кормить. Пусть перцу попробуют. Что скажем путиловцам? - спросила она у присутствующих. - Поддерживаем их?
- Поддержим, - ответили женщины, - присоединяемся.
Прощаясь, работницы пожимали руки Кокореву, Рыкунову и давали советы, на какие фабрики им еще следует зайти. Одна из них сунула жестяную коробку монпансье и шепнула:
- Барышню свою угостите… и чаще заходите к нам.
На улицу Кокорев вышел повеселевшим. От его хмурого вида не осталось и следа: глаза светились, щеки пылали.
- Куда теперь? - спросил он у Кати.
- К нам, на "Айваз", - ответила она.
Вася вытащил из кармана конфеты и протянул их девушке.
- Это вам от нас обоих.
Катя тотчас же раскрыла коробку, чтобы угостить путиловцев леденцами. И в это мгновение она заметила на другой стороне улицы длиннолицего парня с конки. Он стоял спиной к ним и делал вид, что читает афиши, наклеенные на заборе. "За мной следит, - поняла девушка. - Значит, я всюду таскаю за собой шпика. Подвела и райкомовцев и этих парней. Как быть? Надо немедля предупредить их".
Протянув путиловцам монпансье, она вполголоса сказала:
_ Угощайтесь и слушайте меня. Только не оборачивайтесь. На той стороне улицы стоит долговязый парень с поднятым воротником. Это шпик. Он с утра следит за мной. И, видно, был в "Долине". Что теперь будем делать?
- Надо отучить его ходить по следу, - сказал Вася.
- Верно, - подхватил Дема. - Сделаем так: вы идите на "Айваз", а я останусь и посмотрю, за кем он пойдет. Если за вами, то нагоню где-нибудь на пустыре и так намну бока, что он дорогу сюда забудет.
- Только осторожней: у таких оружие может быть, - предупредила Катя.
- Будьте спокойны, зря кидаться не стану. Если не побью, то уведу за собой. Пусть походит. Без полицейских он меня не возьмет, да и струсит пойти туда, куда мне захочется. - Говоря это, Дема крепко пожал руку девушке, затем своему приятелю и хитровато посоветовал: - Ты, Вася, в случае чего, не оставляй Катюшу одну, проводи прямо до дома и адресок запомни. Может, в гости когда позовет.
- Пожалуйста… в любое воскресенье буду рада видеть вас, - сказала девушка.
Вася Кокорев хотел было взять Алешину под руку, как это делают провожатые, но у него не хватило смелости, и он пошел рядом. А Дема круто повернулся и зашагал в обратную сторону. По пути он внимательно всмотрелся в парня, читавшего афиши. "Никак Мокруха? - удивился он. - Ну, конечно, сын кабатчика. Их трактир у Красненького кладбища. Это из-за него Фильке от отца досталось. Значит, брат не зря отлупил его. Ах, гадина, шпиком стал! Погоди, я тебе и за прошлое и за сегодняшнее всыплю!"
Дема завернул за угол и, притаясь, стал наблюдать в узкую щель меж стеной и водосточной трубой за сыщиком. Тот, постояв некоторое время у афиши, огляделся, прошел шагов двадцать вперед и юркнул под арку ворот. Вскоре он вновь появился, но уже не в кепке, а в серой барашковой папахе. И под носом у Мокрухи виднелись темные усики.
"Ну и ловок! - изумился Дема. - Прямо оборотень. В минуту иным стал. Жаль, у меня запасной одежды нет. Может, шапку на другую сторону вывернуть?.. Не, нельзя, еще приметней буду. Лучше щеку повязать".
Он так и сделал: снял закрученный на шее шарфик, повязал им щеку, как это делают при флюсе, и пошел следом за Мокрухой.
Сыщик шагал скособочась и волоча правую ногу. "Хромым прикидывается. Ишь, хитрюга! - сердясь, думал Дема. - Погоди, скоро я тебя выпрямлю!"
Мокруха явно следил за Алешиной и Кокоревым. Как только они прошли под железнодорожный мост и скрылись из виду, он мгновенно перестал хромать и чуть ли не бегом устремился вперед.
Дема не побежал за ним, а поднялся на железнодорожную насыпь и сверху стал. наблюдать за сыщиком. Тот не сразу вышел из-под моста, а раскуривал трубку и, видимо, выжидал, чтобы между ним и выслеживаемыми появились пешеходы. Он показался на панели, когда Катя с Васей ушли далеко.
Дема решил не идти следом за сыщиком. По железной дороге он добрался до Сердобольской улицы и там еще с насыпи увидел, что Алешина с Кокоревым прошли через пролом в заборе в Лесной парк. "Зачем они туда? - недоумевал он, но тут же сообразил - Мокруху, видимо, заманивают". Он бегом спустился вниз и поспешил к парку.
Лесной парк по всем направлениям был изрезан лыжными следами и узкими тропинками, протоптанными в глубоком снегу. Только прямая дорожка оказалась шире. Дойдя до скамейки, Катя с Васей уселись рядом и осторожно стали поглядывать по сторонам: не прошел ли за ними следом и шпик. Пора было избавляться от него, так как до завода "Айваз" оставалось не более десяти минут хода.
На город уже наползали ранние северные сумерки. В парке сгущались тени, поэтому нелегко было разобрать, что творится за стволами дальних деревьев.
Оглядевшись вокруг, Вася пожал плечами:
- Ни шпика, ни Демы, - произнес он. - Не потеряли ли они нас?
- Если потеряли, то еще лучше. Сейчас мы пересечем парк, пройдем два-три квартала и очутимся около завода, - ответила Катя и вдруг вцепилась в руку путиловца. - Вы ничего не заметили? Вон там, левей нашей дорожки, кажется, кто-то пробежал и спрятался за деревом.
- Мне тоже показалось. Знаете что? Вы посидите здесь, а я пойду взгляну. Если это шпик, то Дема идет сзади и не даст ему убежать. Вдвоем мы скорей отделаемся от него.
- Только осторожней: у него оружие может быть, - еще раз предупредила девушка.
Этот кареглазый юноша с ямочкой на подбородке нравился ей.
"Только бы с ним ничего не случилось!" - думала Катя, с тревогой вглядываясь в сгущавшуюся мглу. Кроме удалявшегося Кокорева, она никого больше в парке не видела. Даже на дальних дорожках не было прохожих.
"Где же замешкался его товарищ? - досадовала Катя. - А вдруг тот выстрелит из-за дерева? Или сразу нападут несколько человек? Я же не смогу помочь, у меня листовки. Может, зарыть их поглубже в снег?.. Лучше бы я не отпускала его. В темноте мы бы запутали сыщика и ушли. Зря надеялись на этого увальня…"
Дема тем временем стоял, притаясь за раздвоенным тополем, и, не спуская глаз с сыщика, думал: "Хорошо, что в парке больше никого нет, не помешают мне. Только вот как незаметно подобраться к нему? Осторожный, гад, все время оглядывается".
Сыщик первым увидел приближавшегося Кокорева.
"Почему он идет сюда? - не мог понять Аверкин. - Неужели заметили? На всякий случай надо достать браунинг".
Сыщик хотел было сунуть руку в задний карман брюк, как вдруг услышал позади хруст снега. Он обернулся и, увидев перед собой рослого и широкоплечего путиловца с повязанной щекой, прижался спиной к дереву и стал нащупывать рукоятку пистолета.
- Ты за кем, Мокруха, подглядываешь? - делая еще шаг, спросил Рыкунов.
- Проходи мимо, а то пулю в лоб получишь! - пригрозил Аверкин, рывком вытаскивая браунинг.
Но взвести пистолет сыщику не удалось: Дема прыжком сбил его с ног и, навалившись всей тяжестью, с такой силой стиснул запястье, что кисть аверкинской руки невольно разжалась и браунинг выпал.
Подоспевший Кокорев подобрал пистолет и, как только сыщик закричал, забил ему рот снегом. Потом он помог Рыкунову задрать полы застегнутого пальто шпика выше головы и связать их. Аверкин словно попал в мешок. Собственное пальто стало для него темницей. Взяв длинный аверкинский шарф, Дема с Васей так стянули им шпика, что тот не мог шевельнуть ни руками, ни головой. Кричать было бесполезно: подбитое ватой пальто заглушало звуки.
Аверкин, чувствуя, как парни ремнем стягивают ему ноги у щиколотки, в страхе думал: "Что же они со мной сделают? Проклятая девка, это она натравила их на меня! А я еще жалел ее. Таких не то что в ссылку, вешать надо".
Снег растаял во рту. Проглотив горькую слюну, шпик забился и закричал:
- Отпустите сейчас же! Хуже будет… в тюрьме сгниете!
Но парни, конечно, не слышали его угроз. Усевшись на связанного шпика, Дема отдышался и сказал Васе:
- Выбирайтесь отсюда. Если тихо на улице, - не возвращайтесь, я тут один справлюсь.
- Затащи его куда-нибудь подальше и брось.
- Ладно, иди. Соображу, что сделать.
Глава пятая. ЗЛОКЛЮЧЕНИЯ ВИТАЛИЯ АВЕРКИНА
Взвалив сыщика на плечо, Рыкунов понес его в глубь парка.
"Куда же мне его деть? - размышлял он по пути - в снег кинуть или в кусты? Не найдут, закоченеет еще на холоде. Вроде человека убьешь. А оставить на виду, - раньше времени заметят и развяжут. Нашел же я себе занятие!"
Впереди путиловец заметил огоньки. Они то появлялись, то скрывались за стволами деревьев. "Живут там, что ли? Надо поглядеть, может, сарай какой найду".
Сбросив свою ношу в сугроб, Дема пошел прямо на огни. Минут через пять он увидел небольшие темные строения, а за ними - высокие каменные дома. Свет был лишь в некоторых окнах.
"Не огорожено", - обрадовался Рыкунов и стал приглядываться к низким строениям. У одного из них широкая дверь была приоткрыта. Он подошел ближе и заглянул в сарай. Там белела груда поленьев. "Вот где я его запру, - решил Дема. - Самое подходящее место. До утра не найдут".
Аверкин, лежавший в снегу, не мог понять: ушли парни из парка или стоят поблизости и наблюдают за ним? Он пытался вслушиваться, но звуки не пробивались сквозь толщу сукна и ваты. В этом тесном мешке, покрывавшем половину тела, духота становилась невыносимой. Спина и грудь Виталия взмокли от жары, а бедра и колени стыли на холоде. "Так я задохнусь либо отморожу ноги, - думал он. - Надо скорей высвободиться".
Аверкин принялся извиваться, дрыгать ногами, кататься по снегу… Но путы не ослабевали. Ему стало еще жарче. "Что же делать? Кричать бессмысленно. Надо выкатиться на дорогу и ждать. Авось какой-нибудь прохожий наткнется. Но в какой стороне дорожка?"
Сыщик несколько раз перекатился. Кругом был мягкий снег. "Не сюда", - понял он и стал перекатываться в обратном направлении…
Когда Рыкунов вернулся, то на старом месте сыщика не нашел. Снег вокруг был примят и взрыт.
"Куда же он делся? - не понимал путиловец. - Неужто развязался и ушел?" Дема пригнулся и, заметив широкий след, пошел по нему. Вскоре он наткнулся на притихшего Аверкина, который так вывалялся в снегу, что походил на белый заледеневший ком.
"Вот ведь ловкач! - изумился Рыкунов. - Даже связанным норовит удрать. Такого только под замком удержишь".
Стряхнув с сыщика налипший снег, он вновь взвалил Аверкина на плечо и понес к дровяному сараю. В сарае Дема бросил его на опилки, придавил сыщика тяжелыми козлами и, выйдя на улицу, запер дверь на засов.
Аверкин некоторое время не шевелился. "Куда они принесли меня? - не понимал он. - Не в сторожку ли, чтобы здесь, в глубине парка, пытать? Ну, конечно, им надо же знать, кого я выследил и какие сведения передал охранке. А что я им скажу? Разве кто поверит, что я ни слова не говорил своему начальству об Алешиной? Никогда. А она нехорошо поступила со мной. Какой же я все-таки невезучий! Ведь с детства страдаю из-за девчонок!"
В пятнадцать лет Виталий влюбился в гимназистку Тусю Бонич. Он часами мерз в скверике перед ее окнами, ожидая, когда девчонка сделает уроки и выйдет гулять. Туся обычно появлялась одна. Он узнавал ее по белой шапочке, беличьей шубке и муфточке. Девочка шла с гордо поднятой головой, как бы никого не замечая. Она прогуливалась по набережной Екатерининского канала. Там у парапета стояла дощатая сторожка с небольшими оконцами. Лишь летом, когда у стенки канала останавливались баржи с тесом и кирпичами, в будке появлялся сторож; в остальное же время она пустовала.
Обогнав Тусю боковой дорожкой, Виталий мчался к этой сторожке и дождавшись девочку, вполголоса подзывал:
- Бонич! А у меня сегодня шоколадные конфеты… Хочешь?
Гимназистка каждый раз колебалась: идти или не идти? Конфеты строго-настрого были запрещены матерью. Мать боялась, что сладости испортят ровные, сияющие, как жемчужинки, зубы девочки.
- А ты никому не скажешь? - растерянно оглядываясь по сторонам, спрашивала Туся.
- Ей-богу. чтоб мне провалиться… - клялся он. Колебания были недолгими. Разве утерпишь, когда хочется сладкого? Еще раз оглянувшись, девочка вбегала в будку и садилась на скамейку так, чтобы с панели ее никто не заметил.
Аверкин, глотая слюну, смотрел, как Туся не спеша и с наслаждением поедала конфету. Потом он вытаскивал из кармана вторую, более дорогую, и, вертя ею перед глазами, говорил:
- А за эту два фанта.
Девочке неприятен был мокрогубый, похожий на дятла мальчишка. Но желание поесть шоколаду пересиливало брезгливость. Зажмурив глаза, она вытягивала вперед лицо, точно готовясь к чему-то неприятному, и просила:
- Только быстрей.
Он торопливо вытирал рот рукой и целовал сладкие, судорожно сомкнутые губы девочки. После этого Туся забирала шоколадку, прятала ее в муфточку и убегала в сквер.
Чтобы чаще видеться с Бонич, ему нужны были деньги. Виталий воровал их из кассы у отца, из сумочки у матери и у товарищей. Однажды старшеклассники заметили, как Аверкин в раздевалке обшаривал карманы шинелей. Они тут же избили его и повели к начальнику гимназии. Тот, выслушав гимназистов, побледнел и воскликнул:
- Подлец, ты же опозорил всю гимназию! Виталий чувствовал, что и Сан Санычу хочется
ударить его. Но начальник был сдержанным человеком, он лишь щелкнул пальцем по кончику его носа и, повернувшись к старшеклассникам, трагическим шепотом потребовал, чтобы те поклялись "честным, благородным словом" никому не говорить о случившемся. Потом он закрыл Аверкина в пустом классе и послал сторожа за отцом.
"Значит, быть мне без обеда до вечера, - заключил Виталий, усаживаясь за парту. - Отца они не скоро вызовут, а мать, конечно, не пойдет из-за меня в гимназию. Она любит только Всеволода, а я для нее "балбес… гадкий, противный мальчишка". - Так размышляя, он машинально вытащил перочинный ножик и стал вырезать на парте букву "Т". - Ну и ладно, пусть не приходит. У отца-то я откручусь".
Виталий не понимал отношений отца с матерью. Жили они какой-то странной жизнью: мать никогда не видела "Красного кабачка", а отец лишь раз или два в месяц приезжал в городскую квартиру и вел себя неестественно, словно непрошеный гость. Мать в такие дни ходила с повязкой на голове, как при мигрени, и разговаривала с отцом, едва разжимая губы. Она морщилась от каждого его шумного движения и презрительно говорила: "Вот мужлан!"
Виталий не раз слышал, как сплетничающие соседки называли его старшего брата "богомоловским", хотя Всеволод во всех своих тетрадях писал фамилию: Аверкин. Правда, отца он называл не папой, а Фролом Семеновичем и говорил с ним на "вы", как с чужим.
Разбитной и бойкий на язык, отец в городской квартире вдруг делался угрюмым и настороженным. Его хохолок на лысеющей голове как-то жалко топорщился, а острый кончик носа становился красным. Он то сидел нахохлясь, то вдруг напивался, пинал ногой стулья и кричал:
- Кто я здесь - хозяин или приказчик? Ишь, господа! Да вы должники мне по гроб жизни. Кто ваши шашни и грехи покрывал? Думаете, что без вас кабачишко не получил бы? Шиш! Он мне полагается за верную службу и сокрытие богомоловских тайн. А если он ваш, то отправляйтесь на Краснокабацкое шоссе и обирайте пьяных, а я тут останусь, поживу, как фон-барон в четырех комнатах!
Отец даже не оставался ночевать, а уезжал к себе за Нарвскую заставу. Виталию тоже не нравилась жизнь в городской квартире, и он часто ездил к отцу. Там для него было раздолье: он бегал с заставскими ребятишками, куда хотел, и делал, что нравилось. И никто ему не говорил: "Боже, какой ты грязный! Сейчас же вытри губы и нос… И не держи руки в карманах".
У отца не трудно было раздобыть денег, накупить сладостей и выменять их на рогатки, пращи и самодельные пистолеты. Свои игрушки Виталий хранил в верхней комнате кабачка, потому что мать выбросила бы их на помойку.
"Скоро ли отец приедет? - с нетерпением поглядывая в окно, думал запертый в классе Аверкин. - Ведь обедать охота. Эх, не догадался я стащить чей-нибудь завтрак!"
Отец приехал в гимназию под вечер, когда занятия кончились. Узнав от начальника гимназии о воровстве Виталия, он удивленно хмыкнул и сказал:
- А у меня, понимаете, как будто ничего не пропадало.
- Возможно, дома он не безобразничает, а у нас почти каждый день гимназисты жаловались на пропажи. Сегодня ваш сын уличен! С поличным… да-с! Чтобы не ставить вас в неловкое положение и не позорить гимназию. лучше будет, если вы без шума заберете сына, а пас официально известите, что он изъят по болезни. Против совести вы не погрешите. Воровство называют клептоманией, а клептомания- болезнь.
- А начисто замять это дело никак невозможно? - спросил кабатчик. - Я свиньей не останусь, отблагодарю.
- К сожалению… помочь не могу, - разведя руками, ответил начальник гимназии. - Это решение попечителя.
Кабатчика Аверкина возмущало не то, что сын обворовывал товарищей, а другое: как он смел попасться? Идя домой, он закатил Виталию оплеуху и стал допытываться:
- Ты, наверное, и по моим карманам шастал? И в кассу лапу запускал?
Долговязый мальчишка шел сгорбившись и противно хлюпал носом. Кабатчик еще раз ударил его по затылку, и это словно встряхнуло сына. Он вдруг взвизгнул:
- А ты меня ловил?.. Ловил, да? А еще дерется! Сам будто лучше.
"Ну и подлюга же растет!" - отметил про себя кабатчик. Но вслух назидательно сказал:
- Если воруешь, то воруй с соображением - не попадайся.
Мать, узнав, в чем провинился Виталий, побелела и затряслась.
- Боже, какой позор! Этого еще нам недоставало! - воскликнула она. - Всеволода только начали принимать в хороших домах… А теперь что же? Ему всюду откажут. И сплетни пойдут - Аверкины воры! Глаза никуда не покажешь…