Он кричал и махал, пока не увидел, как в воздухе одна за другой взвились три ракеты. Потом спустился вниз и пошел к берегу. Под ноги не смотрел, взгляд его был устремлен туда, к людям. Уже можно различить их фигуры, застывшие у поручней, белую полоску на серовато-серой рубке, тускло поблескивающие иллюминаторы.
Катер шел прямо к тому месту, где стоял Куницын, но вдруг разом сбавил ход, отработал назад и повернул в обход мелководья. Он приближался к берегу медленно, осторожно, будто крадучись, его маневры длились пятнадцать - двадцать минут, а Ивану казалось, что им не будет конца. Но вот машину застопорили, кто-то крикнул:
- Иди на нашу сторону!
- Не могу! - сердито откликнулся Иван. Он стоял на ногах во весь рост, но не то что идти - шевельнуться не мог и только измученно дрожал всем телом. Катер между тем, продолжая двигаться по инерции, ткнулся носом в песок.
На остров кинулись люди. Первым бежал Ашаев. За ним - Тришин и все остальные.
- Ваня, дорогой! - воскликнул Ашаев. - Как ты?
- Как лев, - попытался пошутить Иван, но вместо улыбки исказила лицо судорожная гримаса. Он пошатнулся и начал оседать на землю. Его подхватили на руки и понесли.
- А зачем пистолет, товарищ капитан? - осторожно спросил сержант Тришин.
Только теперь Куницын заметил, что все еще держит в руке пистолет. Он догадался, как выглядит со стороны, и ему стало смешно. Да, вид у него… Исхудал, глаза красные, на впалых щеках - щетина, копоть от костра, распухшие пальцы в ссадинах, куртка и брюки мокрые и грязные, а в руке - пистолет. Подумают, что он после аварии самолета и трех суток одиночества не в себе.
- Возьмите, - протянул он пистолет Ашаеву. - Там ни одного патрона…
Пока Куницын переодевался, на остров приземлился вертолет, пилотируемый капитаном Савенко. Борттехник старший лейтенант Тепикин прибежал на катер, растолкал всех, схватил Ивана и долго сжимал его в объятиях. Потом, спохватившись, достал флягу, налил в стакан спирта:
- Выпей. Тебе сейчас вот так надо. Согреешься.
- Нельзя. Ослаб я очень, - колеблясь, запротестовал Иван, но сделал два осторожных глотка, и глаза его потеплели.
В дверях кубрика, негромко переговариваясь, толпились летчики и матросы из команды теплохода. Рейн Янсон принес банку с разогретыми консервами.
- А есть мне сейчас - смерть, - решительно отстранил Куницын вкусно пахнувшие консервы. - Дайте горячего сладкого чая. Да покрепче.
Его растерли спиртом, закутали, усадили в мягкое кресло и подали чайник. Отдуваясь, блаженно жмурясь, он пил стакан за стаканом.
- А у тебя, Иван Тимофеевич, даже насморка нет, - удивленно заговорил Юрий Ашаев, наливая ему пятый стакан.
- Охота, наверно, помогла. На охоте всякое бывает, закалился, - отвечал Куницын и шутливо пошмыгал носом.
- Ну, а домой, охотник, на катере или на вертолете?
- Побыстрее хочется, - признался Иван и вдруг обеспокоенно спросил: - А они там… знают?
- А как же! Всем сообщили, как только увидели тебя. Иначе откуда бы здесь вертолет так быстро появился?
- Тогда - поехали…
И вот Куницын в кабине винтокрылой машины. Когда вертолет, подрагивая всем корпусом, пошел вверх, капитан повернул голову и посмотрел вниз. Море с высоты походило на гигантский котел, наполненный темной, чуть зыблющейся водой; над ним клочьями холодного пара поднимались седые пряди тающего тумана.
Память невольно вернула Ивана к началу его передряг. Он вспомнил свой последний полет, аварию в стратосфере, прыжок с парашютом и немыслимо долгое плавание по холодным волнам в почти игрушечной лодке. Между той точкой, куда он приводнился после катапультирования, и крошечным островком лежало трое суток и, как чувствовал летчик, - целая жизнь.
Басовито гудя мотором, вертолет нес его домой. Уже засыпая, Иван подумал: "Скорее бы на землю". И закрыл глаза. Ему больше не хотелось видеть мутные волны, противные до обморочной тоски.
НАГРАДА
Его снова качало в волнах. Волны на этот раз были странно горячими, а в горячей воде плыть, оказывается, еще тяжелее. Или такое ощущение от простуды?
У него кружилась голова. Он задыхался, жадно хватал раскрытым ртом воздух. Надо же, как не повезло! Торопясь быстрее попасть домой, не захотел остаться на катере, сел в вертолет и опять очутился в море.
"Неужели погибну зазря?"
"Не бывать тому! К берегу, скорее к берегу!.."
Фу, вот она - твердая, незыблемая земля. Теперь лечь и лежать долго-долго, не двигаясь.
Нет, бесцельно валяться нельзя. Ему нужно идти на аэродром.
Он пошел. Пошел, как есть, даже бриться не стал. Спешил, потому что очень соскучился по друзьям, по самолету. Да и к началу летного дня опаздывать не хотелось. Это не в его правилах - опаздывать на службу.
А инструктор старший лейтенант Санников, едва взглянув на него, рассердился:
- В каком виде вы прибыли на полеты?! Объявляю вам выговор!
"Бред какой-то, - тоскливо вздыхал Иван. - Если я еще курсант, то при чем тут море? Если же я не побрился после аварии, то откуда Санников?.."
Так он метался в больничной постели. Наконец догадался, что видит навеянный пережитым сон, и заставил себя проснуться.
Открыл глаза - темно, тихо. Попытался сесть - не смог.
Да ну, не может быть! Уперся локтями, напряг все мышцы, приподнялся чуть-чуть и тяжело, со стоном повалился назад. Еще попытка, еще - безуспешно. Иван беспомощно обмяк. Лицо, шею и грудь покрыла испарина.
Ему стало страшно. Там, в надувной лодке, летчик тоже порой испытывал растерянность, но боролся и находил в себе силы одолеть панику, а тут вдруг его захлестнуло отчаяние. Ладно бы болело что, так нет, боли он не чувствовал, однако и встать не мог, словно у него вынули позвоночник. Тело как будто разделилось на две отдельные части: руки и туловище ощущались, а ног вроде не стало. Что с ногами? Неужели отнялись?
Сдержав стон, Куницын повернул голову. Незнакомая комната. Во тьме возле кровати угадывается стул и накрытая салфеткой тумбочка. Возле противоположной стены - диван, справа - окно, на нем белеют задернутые на ночь занавески.
Постепенно успокаиваясь, он восстанавливал в памяти последние события.
Когда вертолет доставил его на аэродром, к нему подбежали солдаты с носилками. Он нахмурился, решительно отстранил их, не дал никому даже прикоснуться к себе.
- Не надо. Не такой я слабак. Пойду сам.
Не мог капитан допустить, чтобы его, такого грузного, кто-то нес. Неуклюже выбравшись из кабины, постоял немного, даже улыбнулся встречающим. На самом деле он маскировал улыбкой свою слабость и, как ребенок, впервые пытающийся пойти, примерялся, чтобы шагнуть. Потом качнулся и пошел. Готовые поддержать, рядом молча шли товарищи.
Доковыляв до трапа военного транспортника, который должен был доставить его в Ленинград, Куницын присел на ступеньку. Вокруг собрались все свободные от дежурства летчики и техники.
Запыхавшись, прибежал капитан Ляшенко:
- Иван! Это ты?!
- Я…
Обнял, растроганно прижался щекой к щеке, отошел и все смотрел, смотрел со стороны, будто не узнавал.
Если человек, занятый общим с тобой рискованным делом, вышел живым из смертельной передряги, нельзя остаться безучастным. Ведь и ты, и любой другой мог попасть в такой переплет.
А что чувствует сейчас Куницын? О чем рассказывает? Как выглядит?
Хотя Иван бодрился, вид у него был неважный, и все сдержанно молчали. Зачем бередить душу расспросами, ему и без того тяжело.
С Горничевым и Дегтяревым приехали Лида и Сережа. Расцеловав их, Куницын спросил сына:
- А ты знаешь, где я был?
- Знаю, - похвастался своей осведомленностью сын, и глазенки его радостно заблестели: - Ты в речке плавал.
Офицеры, стоявшие рядом, опустили головы. А закадычный друг Ивана капитан Костюченко закрыл руками лицо и, согнувшись, побрел в сторону, стыдясь своих невольных слез. И все же не совладал с собою, как ни крепился. Судорожно, со всхлипом вздохнув, вдруг разрыдался.
- Коля! - догнала его Лидия Сергеевна… - Ну что ты, голубчик… Не надо…
Нервно потирал пальцами лоб полковник Горничев. Врасплох захваченный острым чувством жалости, не знал, что предпринять подполковник Дегтярев. Растерянно покашливали примолкшие пилоты. И Куницын, испытывая неловкость оттого, что поставил всех в какое-то неудобное положение, попытался помочь друзьям шуткой.
- Скажите физруку, - повернулся он к командиру полка, - чтобы мне пятерку по гребле поставил.
- Конечно, конечно, - торопливо отозвался Горничев, и окружающие одобрительно загудели.
А Лиля - молодец. Не плакала. Даже Николая утешала.
Не знал он, чего стоила ей эта выдержка. Она успокаивала Костюченко, а у самой разрывалось сердце, дрожали руки, перехватывало дыхание. Потом, когда за мужем закрылась тяжелая металлическая дверь военного самолета, будто окаменела. Знала: все теперь должно быть хорошо, а ночью опять не могла ни на минуту сомкнуть глаз и рано утром была уже у Горничевых:
- Помогите улететь… Тот понял ее.
- Хорошо, хорошо, сделаю.
Он сам отвез ее на аэродром. Провожая, подбодрил:
- Не волнуйтесь, Лидия Сергеевна. Мне сообщили, вашего супруга будет лечить цвет нашей советской медицины. Лучшие военные врачи, понимаете? А от нас вот это письмо передайте. Вчера на митинге всем полком приняли. Ну-ну, только без этого… Муж - герой, и жене негоже…
Она была в том возбужденном состоянии, когда человек не очень понимает обращенные к нему слова. А едва вошла к Ивану в палату и увидела его на больничной койке, вообще растерялась:
- Не хочу! Не хочу, чтобы ты снова…
"Эх, Лиля, да разве можно летчику без неба!" Иван подумал об этом совершенно спокойно, даже со снисходительной улыбкой. Ему и в голову не приходило, что его могут не допустить к полетам. Вот подлечится малость, вернется в часть - и опять в кабину истребителя.
Между тем врачи Ленинградской военно-медицинской академии были серьезно озабочены состоянием своего подопечного. Всех удивлял уже тот факт, что Куницын остался в живых. Не разразился бы кризис сейчас!
- История необыкновенная, - сказал профессор, генерал-майор медицинской службы Тувий Яковлевич Арьев. - Нечто выходящее за пределы обычного…
В тех же широтах, где оказался после катапультирования капитан Куницын, причем в ту же пору года, во время войны был потоплен фашистский корабль. Всего несколько часов пробыли тогда немецкие моряки в холодных волнах - и все погибли. Почему же никто не уцелел, не доплыл до берега? Ведь у них были спасательные круги и пробковые нагрудники.
До сих пор существовало мнение, что человек, оказавшийся в воде при температуре от ноля до десяти градусов, через полчаса - час теряет сознание и погибает. Даже у самых закаленных ненадолго хватает сил, чтобы плыть: начинаются судороги, окоченение мышц и, наконец, полное, до обморока, безволие, за которым - смерть.
Примеров и доказательств тому - тысячи. Исследуя их, немецкий хирург Гроссе Брокгоф пришел к выводу: тут физиологический барьер, преодолеть который не дано никому.
Капитан Куницын провел в ледяной воде не час и не два, а гораздо больше. Практически - почти трое суток, так как мокрая одежда не защищала его от холода. Теперь возникало опасение, что сильнейшая простуда рано или поздно даст себя знать самым худшим образом. Небольшая степень внешнего обморожения не исключала тяжелого поражения организма.
Под руководством главного терапевта Советской Армии, действительного члена Академии медицинских наук генерал-лейтенанта Николая Семеновича Молчанова был созван консилиум. Куницына поместили в отдельную палату под строжайшее наблюдение лечащего врача.
- Там был один и здесь - один, - шутливо ворчал летчик. - Одичать можно.
Хотя он старался не подавать вида, состояние его резко ухудшалось. К каким только средствам ни прибегали, окоченевшие и отекшие руки и ноги почти не действовали. Особенно ноги. Они не ощущали ни жары, ни холода, ни уколов, и это сильно тревожило медиков. Впрочем, их настораживало даже то, что больной слишком много спал. А он, открывая глаза, смеялся:
- Отсыпаюсь за все трое суток. Как Обломов: сплю и во сне вижу, что спать хочу…
Первыми к нему прорвались военные журналисты. В тот же день о его подвиге сообщило ленинградское радио. Одиннадцатого ноября большая корреспонденция появилась в "Правде". С того дня дежурные уже не могли остановить натиска многочисленных посетителей. Приходили сотрудники научно-исследовательского института и других клиник, военные летчики и пилоты ГБФ, ветераны войны и пионеры. Пришел Асхат Зиганшин, который учился тогда в Ленинграде, навестил трижды Герой Советского Союза Иван Никитович Кожедуб. Он преподнес Куницыну модель вертолета с бортовым номером "05". Это была точная копия той самой машины, на которой Ивана Тимофеевича вывезли с безымянного острова.
А букетов ему надарили - целую гору. В комнате стоял аромат осенних цветов - как в оранжерее.
На тумбочке росла кипа газет и телеграмм. От Министра обороны Советского Союза, от начальника Главного политического управления Советской Армии и Военно-Морского Флота, от однополчан, из редакций "Красной звезды" и "Комсомольской правды", от знакомых и незнакомых людей со всех концов страны, даже из-за рубежа. Все они, будто сговорившись, называли его скитания по морю подвигом, а самого - героем.
Иван был обескуражен. Какой он герой? Такой же летчик, как Юрий Ашаев, как Коля Костюченко, как все…
- Нет, вы человек необыкновенный, - сказал один из иностранных журналистов. Он все ссылался на Гроссе Брокгофа, и, по его мнению, выходило, будто за те шестьдесят восемь часов советский летчик должен был умереть по крайней мере раз тридцать.
Что тут можно было сказать? Куницын пожал плечами:
- А я, как видите, живой.
- Поздравляю вас, поздравляю. А скажите, что вы испытывали там, в море? Меня больше всего интересует ваше психологическое состояние.
Куницына раздражал этот "психолог". Видит же, что ему и так трудно, но до чего бесцеремонный - дольше всех сидит.
- Знаете что? - с досадой сказал Иван. - Это очень просто. Заберитесь на полчасика в ванну с холодной водой - сразу все станет ясно.
- Еще, пожалуйста, последний вопрос, - не унимался иностранец. - О чем вы думали на втором острове? Ведь вас могли не найти долго, очень долго. Или вы исключали подобный вариант?
- Нет, не исключал. Просто я приказал себе ждать помощи десять дней.
- О-о! Простите, мне это непонятно…
После неловко было читать о сберегаемом им "на последний случай последнем патроне".
- А вы, Иван Тимофеевич, не удивляйтесь, - заметил лечащий врач. - Такой купели никто не выносил. Вот и не верят.
На следующий день полковник медицинской службы Леонид Федорович Волков принес Куницыну книгу французского доктора Алена Бомбара:
- Читали? Очень интересная вещь.
Бомбар изучил истории свыше двухсот тысяч морских крушений. Он утверждал, что потерпевших эти катастрофы убило не море, не голод и не жажда, а страх. Страх перед бескрайним морским пространством, перед грозящей гибелью лишал их воли, гипнотизировал, сковывал, и они, преждевременно прекращая попытки спастись, умирали под жалобные крики чаек, хотя могли бы еще бороться и остаться в живых.
Куницын до того не читал Бомбара. Зато он знал Корчагина и Мересьева, он видел перед собой четверку отважных советских воинов, сорок девять суток боровшихся с океаном. Он был так воспитан, чтобы не опускать рук в самые критические минуты.
- Я летчик, Леонид Федорович…
Он даже не подумал о том, что его ответ кому угодно показался бы странным. Сказал бы: моряк - другое дело, а то - летчик. Рабочее место летчика - небо, да и там он хозяин положения лишь до тех пор, пока находится за штурвалом исправного самолета или хотя бы в лямках раскрытого парашюта. А в море, особенно в штормящем, летчик беспомощен.
Впрочем, было бы неверным забывать о специфике летной профессии. Каждый полет - это всегда поединок пилота со стихией. Тут тебе и ветер, и тучи, и туман. И вообще воздушное пространство сродни морскому. В море - качка и шторм, в небе - болтанка и гроза, под кораблем - глубина, под самолетом - высота. А еще - постоянный риск, ибо на каждом шагу может подкараулить опасность. Все это закаляет характер, учит самообладанию, кует волю.
- Ну и потом я знал, что меня ищут, - добавил Куницын. - Верил.
Волков с уважением смотрел на Ивана Тимофеевича. Крепкий парень, уравновешенный. Интересно, какой он там, в небе, когда его сильные руки сжимают рычаги сверхзвукового истребителя?
А ноги? Врач попытался представить, как пилот работает в самолете ножным управлением, но не смог. Тут его воображение не простиралось дальше велосипедных педалей. Только боевая крылатая машина не велосипед. Нет, не летать, пожалуй, этому человеку, не летать.
Куницын чутко уловил перемену в настроении врача.
- Скоро вы меня отремонтируете? - спросил он. - Надоело уже валяться. Хлопцы летают, а я…
- Видите ли, в чем дело, - мягко сказал Леонид Федорович, - вы человек твердый и воспринимайте все по-мужски. Не исключено, что профессию вам придется поменять.
- То есть как? - привстал Иван. - Ну нет! Пронзительная боль бросила его обратно на подушки.
Казалось, взявшись за ступни, кто-то с силой дернул и начал, как штопор, вывертывать ему ноги. В пальцы, в голени, в колена впивались иглы. Из глаз - не то слезы, не то искры, а Иван вдруг засмеялся:
- Ну вот - чувствую… Ах как колет!
Что было дальше, помнилось смутно. Он долго еще не мог без посторонней помощи повернуться с боку на бок. Каждый день - осмотр, натирание, массаж и противная слабость от зудящей боли. Стыла на тарелке, вызывая тошноту, котлета с рисом, лежали неочищенными апельсины, сестра не успевала менять марлевые салфетки и бинты, однако летчик даже в бреду твердил, что встанет и пойдет. Обязательно!
И он пошел. Сначала с костылями, потом, как шутили подружившиеся с ним больные, на полутора ногах - правая пока отказывалась служить ему. Ходил подолгу, из одного конца коридора в другой. Радостно смеялся.
- Не зря говорят, что в этом заведении человека могут из частей собрать…
В его глазах играли веселые искорки. Он весь так и светился от одной мысли о том, что уже ходит. Значит, будет и летать!
Был еще случай, когда врач попытался намекнуть, что в жизни помимо летной немало других интересных профессий. Иван деликатно согласился и перевел разговор на другую тему. Он думал о своем.
Раньше он жил - смотрел лишь вперед. Как при разбеге самолета перед отрывом от земли. Вот и получилось, что жизнь шла вроде бы самотеком, будущее рисовалось ясным и простым. Главное - хорошо летать, стать летчиком первого класса. Потом наверняка замкомандира эскадрильи назначат. А дальше…
Дальше мечты были туманными, расплывчатыми. Молодой, здоровый, он был неосознанно преисполнен ожиданием чего-то хорошего, радостного. И вдруг - беда.
Беда заставила осмотреться, да и на самого себя взглянуть со стороны. Куда податься, если в самом деле не допустят к полетам?