Альберт Мифтахутдинов автор книг "Расскажи про Одиссея", "Головы моих друзей", "Очень маленький земной шар" и других. Все они о Чукотке, тема Севера - основная в творчестве А. Мифтахутдинова.
После окончания Киевского университета он живет и трудится в Магаданской области. Работал журналистом, инспектором красных яранг, рабочим геологической партии. В настоящее время ответственный секретарь Магаданской писательской организации.
А. Мифтахутдинов лауреат премии Магаданского комсомола.
Содержание:
Повести 1
Совершенно секретное дело о ките 1
Время Игры в Эскимосский Мяч 16
Рассказы 33
Дни ожидания хорошей погоды 33
Мишаня 35
Хорошее отношение к собакам 36
Два моржа 39
Египетские ночи Ванкарема 40
Звонок в Копенгаген 41
Примечания 42
Альберт Мифтахутдинов
Дни ожидания
Повести и рассказы
Повести
Совершенно секретное дело о ките
Глава первая
Три года Алекс Мурман смотрел на ту сторону Берингова пролива, туда, где в синеющей дымке, если у вас хорошее зрение, можно без бинокля увидеть скалу Фэруэй и различить береговые очертания Аляски.
Теперь он едет в отпуск.
В кают-компании все готовились к прощальному обеду в связи с грустным поводом: из отпуска Алекс Мурман вернется на другую станцию, такова традиция, так положено, никто его ждать полгода не будет, так принято везде, производственная необходимость.
- Что слышно? - спросил он Иванова. Была вахта начальника.
- Да ничего. Снабженец идет. Нам ничего нет.
- Остановим…
- Само собой…
- А в селе?
- Охота… Киты появились.
- Мальчиков в море?
- А где ему быть? Капитан Мальчиков китов не пропустит…
- Повез бы он меня в райцентр, - размечтался Мурман.
- Сезон. Ему не до тебя. Жди вертолета. Я тебя провожу.
Мурман не поверил.
По инструкции начальник полярной станции (если точнее, их коллектив назывался электрорадиомаяком - пять человек, но станцией они величали себя сами - для солидности и престижа) - так вот, начальник полярного радиомаяка не должен отлучаться за пределы территории. Но тут такое дело - уезжает человек, пешком на лыжах через долину двадцать километров, и у Иванова есть в соседнем селе Полуостров дела, он обещает вернуться, обещает себе и жене - повару Анастасии. Надо забрать почту, узнать сельские новости и вообще отдохнуть в другой обстановке, и проводить Мурмана. Уж какой ни есть человек Мурман, а проводить надо, он еще насидится на Полуострове, туда вертушка - раз в месяц, если есть погода, а там своих отпускников - бортов на десять, и никому никаких льгот - все одинаковы, протекций и знакомства нет, все знакомы, все друзья, все в порядке живой очереди.
Вот и обед близится к концу.
На второе - нерпичья печень, Мурману порция побольше, не скоро ему доведется ее попробовать, пусть потешится, чтоб не забывал.
За столом кают-компании все пятеро. Начальник маяка Иванов, радист Мурман, повар Анастасия - жена Иванова, электромеханик Слава Чиж и старик Пакин - старший механик маяка.
- Ну что же, в последний раз мы вот так все в сборе, - поднял стакан Иванов, - хорошей тебе погоды, счастливо долететь, пиши… извини, если что не так, на базу я дал радио, чтобы тебя отметили в приказе, глядишь, и премию получишь, работал ты хорошо… ну да чего там, поехали… с печеночной очень хорошо пойдет.
Он опрокинул стакан, все вздохнули и тоже опрокинули. Все, кроме Насти, ей нельзя, она непьющая, ей шампанское можно - пригубила чуть-чуть.
Всем грустно, ничего не поделаешь.
Вот и чай закончен, все с тревогой ждут заключительного ритуала - "полярной пятиминутки". На полярных станциях этого побережья существовал обычай - отъезжающему насовсем давалось время высказать каждому в глаза, что он о каждом думает, всю правду. Женщины на "пятиминутку" не приглашались.
Настя убрала посуду, ушла.
Мужчины остались одни.
- Ну? - спросил Иванов.
Мурман молчал.
- Может, еще по одной, а? - спросил дед Пакин. - С чаем-то исповедоваться - совсем грех…
- И то дело! - поддержал Чиж.
Иванов сходил на кухню и выставил бутылку. Алекс всем разлил. Встал, вздохнул полной грудью:
- Ну что ж, раз решили соблюдать обычай, пусть так и будет.
Сел, положив на стол тяжелые руки.
- Самый симпатичный мне из вас - Иванов. Не потому, что начальник, не подумайте. Сейчас он не начальник для меня, да и вряд ли когда нас жизнь еще сведет вместе. Хорошо было с тобой, Семен, Анастасию только зря ревновал. Я знаю, знаю, дело прошлое.
Он снова всем налил.
- Тебя, Славик, терпеть не могу. И не мог все время. Раздражаешь ты меня. С удовольствием начистил бы тебе личико, но ты физически сильней… Вот ты все интеллигентом хочешь стать, костюмы по радио заказываешь, галстуки получаешь с материка, журнал мод выписываешь. Зря это… Ничего из тебя не получится. Личико у тебя не то и манеры. За сто верст мужиком несет. И никакие тебе костюмы и журналы не помогут. Интеллигентность это вот здесь, - он постучал по голове, - вот здесь, - он постучал по левой стороне груди… - Это дается с рождением, с воспитанием… А ты хам.
- Ну ты чего, чего! - встрепенулся Чиж.
- Молчать! - рявкнул на него Иванов. - Тебе слово не дали. Мог раньше говорить, во время зимовки, а теперь его очередь!
- И тебя я не люблю, Максимыч, - тихо сказал Алекс деду Пакину. - Скряга ты. Не бережливый, а скряга. И врун. Не зимовал ты на западных полярках, я на базе в кадрах интересовался. И приехал ты сюда за пенсией. Да уж живи, если тебе так лучше. Людям ты вреда не приносишь, но жить с тобой я бы не стал. И один ты, без бабы, знаешь, почему? Бабы любят щедрых, если хочешь знать…
- Мда… - Иванов почесал в затылке. Никто не смотрел друг на друга. Все молчали.
- Ну ладно. И на том спасибо, - первым выдавил дед.
- Граждане судьи, у меня все, - пытался улыбаться Алекс. - Я пошел. Я хочу проститься с окрестностями.
Он вышел.
Иванов видел в окно - Алекс направлялся к каньону.
- Надо собираться, - буркнул он, ни к кому не обращаясь. - Настя! Где мой маленький рюкзак?
* * *
Здесь на неприступных скалах когда-то располагалось эскимосское поселение. Сейчас от него остались только китовые кости, камни разрушенных землянок - нынлю, мясные ямы, обрезки моржового клыка, предметы быта, пришедшие от времени в негодность. До сих пор можно найти каменный жирник, деревянные подносы для еды, ржавые винчестеры, дырявые чайники, кастрюли и другую утварь.
Одну нынлю Алекс называл "своей". Эта землянка сохранилась лучше остальных. Она была у самого обрыва. Недалеко от входа торчали врытые в землю китовые челюсти, а у самого входа лежали два больших китовых позвонка, от гренландского кита. Алекс часто приходил сюда.
Хорошо было сидеть у входа в нынлю на китовом позвонке, смотреть в море и курить и думать о своем. Вот так же, может быть, сотни лет назад эскимосский старик сидел на этом позвонке, смотрел в море и думал. Наверное, мало было радостных мыслей у этого незнакомого старца, ведь жизнь тут была так сурова и тяжела, но Алекс уверен - надежда и спокойствие всегда посещали человека на этом месте, когда он тихо сидел и смотрел вдаль. Время замедляло свой ход, мысли текли плавно и тихо, как льды в проливе, и мудрость осеняла эскимосского пращура.
Нет древнего охотника, он давно ушел, но оставил Алексу эту воду, этот снег, эти камни и птиц, и зверей в море, и это скупое солнце над льдами, и туманы, - все оставил Старый Старик, разбирайтесь, мол, со всем этим сами, я устал, я стар, я знаю много, я устал от знаний, а вам придется все это постигать самим, и вы, возможно, постигнете истину, только устанете, как и я, и вам захочется уйти…
"Сколько людей садилось на этот позвонок, - думал Алекс, - скольких людей спасали от ветра каменные стены нынлю? А я сегодня уезжаю, и больше никогда не увижу ни этого моря, ни нынлю, ни китовых челюстей… Будет ли мне так спокойно на материке? Примет ли меня материк? Приму ли я материк? Прав ли я, не лучше ли было промолчать на "полярной пятиминутке"?
Все эти вопросы волновали Алекса, и спокойствие что-то долго не посещало его, хотя он сидел на позвонке и смотрел на темную воду, на белые льдины и было тихо и тепло.
"На то и ритуал, чтобы не обижаться", - решил он.
И уже не думал об этом.
Ему скорей хотелось улететь на материк, он был уже там, в отпуске. Он видел себя в каком-то абстрактном городе, где можно идти в дождь по асфальту. У него под ногами асфальт, он видит на себе шляпу и плащ, и идет дождь, он даже видит цвет плаща - серый.
Он заходит в кафе, там высокие мраморные столики, он облокотился о столик, капли дождя стекают с плаща и шляпы на гладкий серый мрамор.
Вот так он себе все представляет, он пять лет не был на материке, не ходил по асфальту, не курил в дождь так, чтобы прятать сигарету в рукав плаща…
Других желаний пока у него не было. Он даже не знал, чем будет заниматься там, на юге… От многого он отвык тут, на Севере, и многие страсти обычного человека не волновали его…
Жариться на солнце он не любил, за футбол не болел, к телевизору еще своего отношения не выяснил… "Надо путешествовать, - решил он. - Буду ходить в рестораны, собирать рецепты".
Кухня была его слабостью. Это-то и дало повод Иванову ревновать Анастасию, а Алекс просто помогал ей по кухне, любил он готовить…
"Вышлю ребятам побольше разных трав и специй", - подумал он.
Много чего на полярке есть, разные продукты, а трав и специй нет.
"Поеду в Грузию, - решил он, - и в Среднюю Азию. Вот где трав - рви не хочу! Побольше ребятам вышлю, пусть не обижаются".
На крыльце домика появился человек, помахал Алексу. "Иванов, - понял тот, - торопит. Ну что же, прощай, конец света!"
Алекс нагнулся, взял камешек. На память о месте, где кончается материк, "кончается" земля. Он улыбнулся - вспомнил старика Мэчинкы. Чукча Мэчинкы, старик-пенсионер, как-то рассказывая о крае земли, где родился, пояснил:
- Конец географии…
- Вот он - "конец географии". Жаль все-таки покидать его, хорошее место, здесь Мурману не делали зла.
В прошлом году председатель колхоза на Полуострове Иван Иванович Кащеев целых полгода провел в отпуске на материке, уже и забывать его стали, вернулся наконец. Спрашивает его Мэчинкы - где был, что видел? Объясняет Кащеев - в Москве, мол, был, на Украине, в Венгрии на - выставке охотничьего снаряжения всех стран, в Париже провел целую неделю.
- Гм… да… эхх, - вздохнул Мэчинкы, - одичал ты там, совсем одичал… Поедем-ка в тундру!
До слез смеялся Иван Иванович, но в тундру поехал с Мэчинкы на другой день, как раз охота началась.
"А вдруг старик прав? - подумал Алекс. - Вдруг все не по нраву мне там придется, шашлыки и пальмы-фикусы, а? Вдруг и впрямь дичать начну?"
Иванов был уже готов. Он протянул Алексу металлические крючки на обувь - кошки. Здесь иначе по леднику на сопку не поднимешься.
Алекс вынес из дому рюкзак и ружье - все свое имущество. Иванов помог ему приладить снаряжение. Лыжи они укрепили на груди в качестве противовеса.
Трое остающихся вышли провожать их на крыльцо. Алекс пожал руку деду и Чижу, поцеловал в щеку Анастасию, помахал им на прощание, оглянувшись на середине подъема, ему в ответ все трое помахали, горько на мгновение стало радисту Алексу Мурману, защемило где-то внутри, посмотрел он наверх, до перевала было еще очень далеко. Иванов на кошках шел цепко, быстро, обошел Мурмана, есть теперь за кем тянуться.
С высоты птичьего полета эти места были еще красивее.
Глава вторая
Характер председателя колхоза Ивана Ивановича Кащеева не соответствовал его злодейской фамилии. Был он человеком мягким, с тихим голосом, но все свои решения говорил один раз, настоящая властность не любит крика.
В Полуострове его уважали хотя бы за то, что всю свою жизнь - лучшие молодые годы - двадцать пять из пятидесяти пяти лет - он отдал Северу.
Несколько раз звали его в центр, предлагали повышение, но сидел он в селе, не хотел в город, боялся в городе потерять себя, боялся оторваться от людей, которые его любят, от дела, в которое он вложил годы и здоровье. Этот заполярный консерватизм всегда крепко сидит в северянах-ветеранах.
Было у него хобби - он собирал ножи. И если мы поздно вечером заглянули бы в его крохотную мастерскую - он отвоевал закуток у коридора и поместил там верстак, станочки, пилочки-гвоздочки и прочие необходимые инструменты, - то застали бы его занятым работой: он делал очередной нож.
Конечно, коллекционирование - это собирательство, но Иван Иванович справедливо полагал, что на собирательство надо много времени тратить, и предпочитал нож нужной ему формы, конфигурации, композиции "ручка-лезвие", нож, увиденный или услышанный, предпочитал сделать сам и делал столь умело, что бывалые охотники иногда консультировались с ним по вопросам металла и прочих таинств древнего ремесла.
Он мог даже поставить клеймо "Made in…", и никто бы не усомнился в подлинности предмета. "Маде ин не наше", - говаривал в таких случаях Иван Иванович, радуясь ловкой мистификации, впрочем, вполне безобидной, а учиненной просто лишь для того, чтобы потешить душу…
Над ножом работал он сосредоточенно, не любил, когда ему мешали, напевал тихо цыганскую;
Не пора ли мне с измученной душою
На минуточку прилечь и отдохнуть?
Чавела!!!
Но этой ночью к нему постучали.
Он прикрыл брезентом очередное, еще незавершенное изделие, прекратил мурлыкать песню, в которой знал всего один куплет, снял фартук и пошел открывать дверь.
На пороге стояли лыжники - Алекс Мурман и Иванов.
- Проходите, проходите… Давненько не виделись.
Кащеев временно холостяковал - жена с детьми была на материке. А поскольку даже в маленьких поселках в гостиницах мест не бывает, то он предложил ночным пришельцам вторую комнату:
- Располагайтесь… будьте как дома…
Но эти слова он сказал значительно позже, под самое, можно сказать, утро, когда гости окончательно были сморены простым, но обильным ужином и так пришедшейся кстати бутылкой спирта, а она всегда найдется у настоящего председателя, даже если закрыты все магазины и вообще который месяц в селе "сухой закон", распространяющийся в чукотских селах на все дни недели, кроме субботы.
Наутро был прекрасный день, прилетел вертолет, но Алекс не спешил, он знал, что в порядке живой очереди ему не на эту машину и не на следующую, надо еще талон в сельсовете взять на авиаочередь, отпускников накопилось много.
…Едва гости и хозяин успели позавтракать, на крыльце появился Мэчинкы.
Мэчинкы потоптался в коридоре, отряхнул снег с торбазов, постучался, вошел. Долго стоял молча, потом вымолвил:
- Эттвунэ… умерла… нет старухи больше…
И сел на пол у двери.
Эттвунэ была его родственницей, самой старой работницей пошивочной мастерской. Пенсионерка работала на дому - шила торбаза, тапочки, обшивала бисером кухлянки. Ее шитье узнавали всюду. Кащеев уже и не помнил, сколько он грамот ей навручал.
Смерть его не удивила - много раз за годы правления ему приходилось бывать на местном кладбище, да и знали в селе, что Эттвунэ готовится уйти "к верхним людям", сама говорила, но все же печальное известие оглоущило его. Он поднял Мэчинкы с пола, усадил на табурет. Мужчины закурили.
- Ее готовят? - спросил Кащеев.
Мэчинкы кивнул.
Председатель и гости оделись, вышли на улицу.
…Бабушку Эттвунэ хоронили вечером. Хоронили ее по русскому обычаю, в могиле. Так захотел Джексон Кляуль, председатель сельсовета, ее сын. Провожали ее многочисленная родня, соседи и руководство в лице Д. Кляуля, И. Кащеева, главного бухгалтера, главного зоотехника, начальника узла связи и др.