Именем своим Джексон Кляуль обязан отцу. Когда-то, много лет назад, американский торговец Джексон взял в служанки молодую Эттвунэ. Эттвунэ была украшением фактории, Джексон с ее помощью неплохо вел дело - она была и переводчицей, и приказчицей, и хозяйкой дома. Меха обильно текли на склады торгаша-американца. Но все когда-нибудь кончается. Пришел конец и бизнесу Джексона, Советская власть прикрыла его контору, конфисковав часть пушнины, которую торговец не успел вывезти.
Уехал Джексон на Аляску, оставив Эттвунэ. Обещал забрать потом. Но это "потом" так и не наступило, а Эттвунэ уже родила.
Назвала своего малыша в честь отца, но было у него и чукотское имя - Кляуль (в переводе - мужчина).
Когда началась паспортизация, столкнулись с проблемой - как записывать. Дело в том, что у чукчей нет отчеств и фамилий. Есть имя, оно же и фамилия. Но в паспорте требовалось записать имя и фамилию. Всем чукчам давали русские имена, какие понравятся, на выбор. Или американские, или норвежские. По имени тех людей, с которыми встречались, а норвежцы и американцы частыми гостями были на чукотской земле. По настоянию Эттвунэ в свидетельство о рождении сына было записано имя - Джексон, отчество - Джексонович, фамилия - Кляуль.
Имена старались разнообразить, чтобы не было путаницы. Старики припоминали свои вояжи на ту сторону пролива, так появились в поселении Джон, Габриэла, Бен, Свен, Гарри и даже один Гонсалес. Из русских имен особой популярностью пользовались Иван, Мария и Тимофей.
Было даже имя Петров. Не фамилия, а имя. Его присвоил себе охотник Келекей в честь своего друга пограничника Петрова. Так и записано было - Петров Иванович Келекей. Отчество, естественно, Келекей тоже позаимствовал.
Ко всем этим кажущимся странностям давно привыкли, и если это резало кому-нибудь слух, то только приезжим. С расспросами обычно не приставали - известное дело, тут конец света, всякое может быть, ничему не надо удивляться.
И вот Джексон Джексонович Кляуль (или просто Джексон) не захотел хоронить мать по-чукотски. Во-первых, она сама так ему наказывала, а во-вторых, в ее решении немалую роль играло и то, что сын ее председатель сельсовета, человек новой жизни, а обряд старый, могущий прогневить других советских духов, и это скажется на авторитете Джексона, на благосклонности к нему явно атеистического начальства.
По чукотским обычаям, как принято в этой географической зоне, Эттвунэ следовало отвезти на нарте в гору, там оставить, обложив камнями. И непогода да зверь к лету довершили бы дело - и от усопшей остались бы только кости, клочки меходежды да те вещи, которые положили ей для перехода в иной мир, "к верхним людям". Это мог быть чайник, или трубка, или иголки, или еще что-нибудь… До сих пор на восточном краю кладбища у неизвестного захоронения лежит новая, в масле, швейная машинка "Зингер" - это давно положили одной мастерице шить, возможно, еще в то время, когда она секреты своего ремесла передавала юной Эттвунэ.
Земля была промерзшей, и могилу вырыли неглубокую. Вокруг последнего пристанища старушки сгрудились люди. Джексона пропустили вперед. Он снял с головы малахай, оглядел всех мутными от слез глазами;
- …Вот …прощай, Эттвунэ… все.
Вышел Иван Иванович Кащеев.
- Ты ушла от нас, Эттвунэ, - сказал он. - Мы тебя любили… Уважали тебя. Мир праху твоему… Прощай…
Понурив голову, он отошел от могилы.
- Товарищи! - раздался чей-то незнакомый скорбный бас.
Все повернули головы в сторону говорившего. Здесь в маленьком поселке люди знали друг друга и в лицо, и по голосу, и по походке. Но этот голос был незнаком, и все с удивлением рассматривали незнакомого человека. Естественно, раньше, во время печальной процессии, когда люди глядят себе под ноги и прячут глаза, его не заметили и сейчас смотрели недоуменно.
Был человек высок и широк достаточно, толстое пальто начиналось с каракулевого воротника, такую же шапку он держал в руках.
- Товарищи! - начал он речь. - Смерть вырвала из наших рядов колхозницу… Э-э… - он наклонился.
- …Эттвунэ, - подсказали ему.
- …да, Этвинову. Как уже отмечалось, она была хорошей производственницей, ударницей труда, перевыполняла планы, внося свой скромный вклад в общий успех дела. А успехи у нас не малы! В оленеводстве, например, сохранение взрослого поголовья 93 процента, а деловой выход телят от каждых ста январских важенок составляет на сегодняшний день 86,4 процента, и все эти показатели выше плановых. Товарищи! Хорошо трудились за истекший период и наши морзверобои, добыв 2835 центнеров мелких и крупных ластоногих и перевыполнив тем самым свои обязательства… Но мы можем и должны работать еще лучше! Вспомним, как жили чукчи и эскимосы до революции! В дымных ярангах при коптящем жирнике. А сейчас у нас лампочка Ильича, а из яранг все переселились в добротные деревянные дома, и деньги, отпущенные на капитальное строительство, нами освоены полностью. Это ли не показатель, и разве можно успокаиваться на достигнутом? - Он замолк.
Тут в морозной тишине звонко раздались аплодисменты.
Это хлопал Келекей.
- Офонареть можно, - нервно хихикнул Алекс.
Старый Келекей не понимал по-русски, но все эти словосочетания, которые он уловил в речи нового товарища, он слышал не один раз в клубе и на разных собраниях и помнил, что после них обычно аплодировали.
Одинокие хлопки Келекея звучали как выстрелы - так было тихо.
- Кто это? - указал на приезжего Кащеев. Он тихо свирепел: - Это что еще за явление?
Лицо его было бледно - не то от бешенства, не то от мороза.
- Из района… - пожал плечами Иванов. - Видать, приехал утренним вертолетом…
Кащеев позвал Джексона.
- Кто этот… - он чуть не сказал "болван", но сдержался.
- Начальство, - прошептал Джексон и попятился, потому что глаза Кащеева не сулили ничего доброго.
Но тут опустили гроб в яму, Джексон бросил первую мерзлую горсть земли, за ним потянулись остальные и стали расходиться, чтобы оставить одних родственников.
Алекс и Иванов вели Кащеева под руки. Издали могло показаться, что председатель сломлен горем и еле идет под тяжестью беды. На самом деле он сопротивлялся, осторожно вырывался. А Алекс и Иванов удерживали его, чтоб он не догнал приезжего, чтоб не случилось инцидента.
Приезжий вышагивал впереди неторопливо и деловито.
- Ну попадется он мне, - рычал Кащеев, - ну попадется!
- Это ты ему попадешься, - успокаивал его Иванов. - Может, он тебе инструкции новые привез, или благодарность, или приказ о снятии с работы, а? А ты так невежливо спешишь набить ему морду… гм… простите, физиономию. Очень это негостеприимно, товарищ председатель колхоза! Нет у вас чувства момента. Ответственности и взгляда на будущее. Нет, извините…
- Кляуль! - позвал председатель.
За ним послали. Прибежал запыхавшийся Джексон.
- Кляуль, сколько раз тебе говорить, ты здесь самый главный. Понимаешь?
Кляуль кивнул.
- Ты олицетворяешь тут Советскую власть, и вообще законность… Ну? Олицетворяешь?
- Олицетворяет, олицетворяет… - успокоил председателя Алекс.
Кляуль молчал.
- Почему чужие люди появляются в поселке и ты даже не знаешь кто и не ставишь меня в известность?
- Он показывал бумаги, но я не понял… Он завтра к вам придет…
- Хорошо. Но не вздумай приглашать его на поминки. Он уже выступил, хватит…
- Нымелькин… хорошо…
Кляуль ушел.
- Помянем Эттвунэ, - сказал Кащеев, и все трое направились к нему домой.
Глава третья
Пантелей Панкратович Гришин (прозвище Карабас) сидел в своем утепленном складе на ящике с галетами "Поход" и читал дефицитную книгу, привезенную с материка. Книгу эту в прошлом году привез сюда журналист из Москвы, и Пантелей Панкратович выменял ее на пол-ящика консервированной кукурузы и две нерпичьи шкуры.
Банки с кукурузой (полярный дефицит) нужны были журналисту, чтобы подарить своему приятелю с полярной станции, у которого не было столь могущественных связей, ну а нерпичьи шкуры пригодятся на память.
Пантелей Панкратович работал заведующим ТЗП (торгово-заготовительным пунктом), эта должность в северной табели о рангах идет на третьем месте (после председателя колхоза и председателя сельсовета).
"Кто царь и бог на побережье?" - спросите вы у первого встречного, и первый встречный сразу же признает в вас приезжего, ибо только новичку не известен ответ на этот вопрос - "заведующий ТЗП!"
Кличку Карабас ему присвоили дети, и Пантелей Панкратович не обижался. Вот и в дальнейшем нашем повествовании он будет под этим самым коротким именем, хотя автор с кличкой не согласен, но что поделаешь - дети всегда правы. Свой псевдоним Карабас получил за внешность, и хотя его карманы всегда были набиты конфетами - он угощал на улице всех малышей, - приговор оказался неумолимым.
Был Карабас широкоскул и бледен с лица и весу имел примерно по килограмму на каждый сантиметр роста (180 см=180 кг в зимней одежде на складских грузовых весах марки УЗ-710В).
Когда эта гора медленно шла по главной (и единственной) улице села, ей уступали дорогу, и даже собачьи упряжки, от которых обычно все шарахаются, объезжали ее стороной.
"Уважают", - усмехался Карабас.
Книга, которую он всегда читал, хоть и выпущена была на материке двухсоттысячным тиражом, до Чукотки не дошла, а потому и считалась дефицитом, и книгу эту Пантелей Панкратович, то бишь Карабас, уважал. Называлась она "Голодание ради здоровья", и только в ней видел Карабас возврат к юношеской стройности своей фигуры, забыв, что в любом деле, как поется в народе, "к прошлому возврата нет".
Все устраивало его в этой книге, но полагал он, что читает ее невнимательно, и перечитывал заново, надеясь найти пропущенный рецепт, который давал бы ему возможность избежать одного - голодания. На все остальное он был согласен.
И виделись ему прекрасные картины. Вот идет он летом по улице Полуострова молодой, красивый и стройный, в руке у него эта книга, нет, книга уже не нужна, идет он без книги, а навстречу ему смуглянка… - э-э-э… не будем называть ее имени, пусть это останется глубокой, до поры, тайной, и говорит вышеозначенная смуглянка: "Ах, куда же я раньше смотрела?", но проходит гордо Карабас, то бишь Пантелей Панкратович и на нее, смуглянку, вовсе не глядит… Ноль, как говорится в народе, внимания, фунт, как говорится там же, презрения. Потом, конечно, сердце у него помягчает, и простит он легкомысленную смуглянку, не будем называть ее имени. Эх!
Карабас откладывает книгу, встает с ящика, выключает свет, запирает склад и идет домой.
Дома его ждет остывшая печь, покрытый коркой льда борщ из консервированной капусты, постель и пол, устланные оленьими шкурами, банки из-под консервов на подоконнике - в них земля, в них еще ничего не растет, но что-то ведь должно вырасти, раз посажены семена. А еще тумбочка с книгами, но никто не видел, чтобы он ее открывал, - это секретные книги.
Карабас включает приемник, слушает заграничные новости на русском языке с той стороны пролива, находит их неинтересными (его в этих сообщениях интересует только проблема детской преступности), снимает с плитки чайник - печь ему растапливать лень, заваривает чай, а пока чай настаивается, он достает в чулане кусок мороженой оленины, тонко строгает его, готовит соус из уксуса с солью или томатной пасты, вот и ужин готов. Он макает строганину в соус, мороженая оленина вкусна, и за этим приятным занятием не замечает, как от куска мяса, которого хватило бы на два обеда большой семье, остаются только кости. Он вздыхает и принимается за чай.
Обычно строганину употребляют перед доброй чаркой, но Карабас один не пьет, не любит он пить в одиночку, да и вообще пьющий заведующий ТЗП на севере - это такая же редкость, как непьющий тамада на юге.
Карабас смотрит на часы, неторопливо одевается и покидает дом. Приходит час его общественной работы. Все свое свободное время он старается уделять детям. И не с корыстной целью постичь их загадочную душу, а просто одинокому человеку с детьми лучше, даже если это чужие дети. В школе-интернате Пантелей Панкратович (Карабас) ведет кружок юных мичуринцев.
Это тем более удивительно, что никогда ничего юным мичуринцам тут еще не удавалось вырастить - ни в бочке, ни на подоконнике, тут в Приполярье и на улице-то ничего, кроме мха, не росло, даже летом, но юные мичуринцы обладали неистребимой верой, надеждой, любовью к своему руководителю Карабасу и под его руководством смело боролись с коварством северного климата, и у каждого в душе навсегда пророс лозунг "Мы не можем ждать милостей от природы…"
Семена всяких-разных растений, клубни и корешки идут в порядке шефства в адрес интернатского кружка со всех концов Союза, но пока еще ничего не выросло, но вырастет - в этом уверены все и даже директор школы, которому юные мичуринцы поставили на подоконник большое деревянное корыто с землей, пообещав, что к лету тут вырастут букеты.
- Букеты - это правильно, - радовался директор, и сам поливал импровизированную грядку.
Карабас пришел в школу, когда вожатая заканчивала с самыми юными традиционный хоровод.
- Хорошо ли, дети, в школе? - лукаво вопрошала она.
- Хо-ро-шо!
- В интернате плохо что ли?
- Хо-ро-шо!
После этих ежевечерних заклинаний вожатая отпускала детей, и сама, тоже довольная прошедшим трудовым днем, собиралась домой.
Карабас тихо здоровался, проходил в учительскую, там раздевался - и до самого отбоя был во власти детей.
- На чем мы прошлый раз остановились?
- Бармалей попадает на Северный полюс! - хором закричали дети.
- Нет, нет… сказки потом, сначала о деле. Мы, юные мичуринцы, остановились на проблеме поливки. Как поливать растения? Знаете? Давай ты, Вася…
Эскимос Вася - тонкий, долговязый мальчик, любопытный и упорный - был любимчиком Карабаса. Он стремился докопаться до сути и увидеть плоды своего труда, он поливал землю больше, чем необходимо, стараясь ускорить процесс произрастания, но земля наполовину со мхом была влажна и хранила свою тайну, и тонкие зеленые стебельки не спешили проклюнуться и появиться в темноте полярной ночи, освещенной школьным электричеством.
- Поливать надо водой, - сказал юный мичуринец Вася. - И это должен делать дежурный, а Света Пенеуги не поливает.
Света Пенеуги покраснела.
- Нехорошо, Света, - сказал укоризненно Карабас. - А всякая ли вода годится?
- Холодная, но не кипяченая, - твердо сказал Вася, - а Света Пенеуги один раз поливала чаем.
- Нехорошо, Света, - укоризненно сказал Карабас. - А всякая ли холодная вода годится?
- Морская не годится, - ответил Вася, - а Света Пенеуги один раз принесла воду из океана.
Вася был явно неравнодушен к Свете.
- Нехорошо, Света, - вздохнул Карабас.
- Я больше не буду, - поднялась покрасневшая Света.
- Будет, - уверенно сказал Вася и сел.
- Ну, Света, не надо плакать, - обратился к ней Карабас. - Расскажи-ка, что мы будем делать, когда у нас много чего вырастет?
- Мы подарим букеты мамам в День 8 Марта! - радостно заблестели черные глазенки Светы.
- Нет, - твердо сказал Карабас. - Итак, в чем ошибка Светы?
Вверх взметнулись руки, и ребята загалдели:
- Я знаю! Я!
- Ну, давай, Вася.
- Март уже прошел, - грустно ответил Вася.
- Правильно. Март уже прошел и следующий будет только в будущем году. А сейчас уже весна, хотя на улице пурга. Как мы узнали, что сейчас весна?
- Китов видели в разводьях, - сказал Вася.
- Не самих китов, а только фонтаны, - поправил его Карабас. - Но охотники ходят в море, и скоро мы увидим Праздник первого кита!
- Ура! - закричали дети.
- Тише! Мы должны к празднику приготовить самодеятельность. Кто умеет танцевать танец кита? - спросил Карабас.
- Я! Я!
- Давайте прорепетируем.
- Нет ярара, - тихо сказала Света.
Карабас постучал по столу.
- Вместо бубна будет стол.
Мальчики сгрудились вокруг Карабаса, отодвинули стол, девочки выстроились перед классной доской. Карабас под пение мальчиков ритмично стучал по столу ладонями, а девочки ходили в танце, повторяя движения Светы.
В каждой чукотской и эскимосской семье все поют и танцуют, а в танце отражается повседневная жизнь, так называемые будни, в танце стараются рассказать о том, что недавно произошло, что осталось событием дня.
А-ра-рай! А-ра-рай! Ра-а-ра-рай!
А-ра-ра-ра-рай! Рай-а-ра-рай! Кгхы!
Долго продолжалось веселье. Наконец дети угомонились.
Карабас собрался домой.
- А продолжение? - уцепился за руку малыш.
- Продолжение! Продолжение! - закричали дети. - Бармалей на Северном полюсе!
- Тише, дети, - остановил их Карабас. - Сейчас уже поздно, скоро отбой. Продолжение сказки в следующий раз. До свидания. Спокойной ночи.
- До свидания, - уныло прощались дети.
У интернатских детей каждый вечер с Карабасом кончался сказкой. Им очень нравилась история про Бармалея и Айболита, но ведь и эта сказка имеет конец, и волей-неволей Карабасу приходилось сочинять самому, и сказка превратилась в многосерийную историю, где Бармалей вынужден был встречаться с капитаном Немо, дружить с Фантомасом, конкурировать в злодействе с пиратами острова Сокровищ, летать на реактивных лайнерах, ездить на упряжках и терпеть неоднократные поражения от доктора Айболита, который сам в ходе бесконечных приключений превратился в сыщика, для конспирации надевавшего белый халат.
Дети ждали его историй, как взрослые очередной серии "Семнадцать мгновений весны". Наконец, Карабас загнал Бармалея на Северный полюс в надежде окончательно с ним рассчитаться и заморозить где-нибудь в снегах, но ничего назидательного в последней серии не придумывалось, и он решил сделать перерыв, дать временную оттяжку, чтобы собраться с силами и кое-как восстановить явно идущую на убыль фантазию.
- В следующий раз, дети. В следующий раз! Спокойной ночи.
Медленной походкой шел он в конец улицы в свой холодный дом. Электрический свет в Полуострове горел только до двенадцати ночи. В запасе у Карабаса еще было время. Он ставил на плиту чай, зажигал ночник и, укрывшись шкурой вместо пледа, доставал из тумбочки секретные книги, которые никому не показывал. Читал он их долго, и когда в поселке гасили свет, зажигал свечу и читал при свете огарка. Это были обычные тоненькие детские книжки для дошколят и младшего школьного возраста. Он читал, молча шевеля губами, улыбался, и не было, человека счастливее его.