Он взял одного, передал Нануку. Затем с трудом ухватил второго - отдал Машкину. Они понесли медвежат к вездеходу. Медвежата были маленькие, килограммов по шесть-семь, но злые: они сопротивлялись, царапались и кусались, визжали, удержать их было трудно, но Чернов имел опыт, как и те, кто был с ним на этот раз.
Из рюкзака он взял рулетку, сделал все измерения, прицепил на ухо зверю пластмассовую метку с цифрой, такую же цифру выстриг на боку, а затем прошелся по выстригу несмываемой краской. Кисточку, ножницы, рулетку и банку с краской Чернов аккуратно положил в рюкзак, достал полиэтиленовый пакет и сложил в него найденный тут же в берлоге медвежий кал. Достал блокнот и зарисовал берлогу, снимки он сделал еще раньше, когда медведица была с малышами.
"Вот и все, - подумал Чернов. - Жаль, нельзя взвесить… Да и зуб не мешало бы вырвать… Ничего, в следующий раз".
Он сел и съехал вниз по склону прямо к вездеходу.
- С почином, ребята!
Все уже сидели в машине. Машкин - в кресле водителя, Чернов сел рядом, оглянулся. Медвежата забились за бочку с горючим и притихли. Игнатьич успокаивающе помахал рукой - мол, все в порядке, трогай.
Вездеход взревел и помчался по узкой береговой полосе к поселку.
Для всей партии отловленных медведей выделили помещение пошивочной мастерской: там было сухо, чисто, тепло, заготовлен уголь и хорошая печь. Женщины-швеи, готовящие меховую одежду, в мастерской не работали - каждая была надомницей, и помещение практически пустовало. Тут в коридоре был запас сырья, сухих дров, всевозможных ножей, скребков, правилок, тонких жердей, гвоздей, металлических гребней и другого нужного в обработке мехов инвентаря.
Здесь же хранились деревянные ящики, сделанные Игнатьичем и Черновым в вынужденную пору пургового безделья. Каждый ящик рассчитан на двух медвежат.
Наблюдать за ними теперь обязанность Нанука. Он должен за ними следить, готовить им пищу, кормить и поить. На первых порах малышам давали молочный кисель, манную кашу, порошковое молоко, воду. К мясу они еще не привыкли, редко кто из медвежат пробовал тонкий ломтик оленины или нерпичьего жира, когда ему осторожно подсовывали его под нос.
По опыту прежних лет охотники знали, что большинство отловленных зверей сначала вообще пищу не будут принимать, никакую. Но голод, дело ясное, не тетка, и после нескольких дней забастовки начнут они все есть как милые.
Вот с моржами трудней. В прошлом году на Длинном Мысу Игнатьич отловил пять моржей, держал их вдали от воды, в вольере. Никто из них не ел ни рыбу, ни фарш, ни моллюсков, ни морскую капусту. Ничего. Думали, скоро погибнут, не выпустить ли их.
Один биолог подал идею, и тогда пришлось убить самку-моржиху. У туши вырезали брюшину и давали моржатам тонкие полоски жира с молочными железами. Моржата ели. Потом и рыбу стали есть. Оклемались. Когда отловили еще трех, прилетел самолет. Но в длинном рейсе на материк половина животных погибла - от шума, от перегрева, от высоты, словом, от непривычных условий. Медвежата полет выдерживают легче, и тут уж Игнатьич не волновался, он смело мог рассчитывать, что все отловленные прибудут к месту назначения в целости и сохранности.
Морозные, но солнечные, ясные дни наступили на острове. С каждым днем светлого времени было все больше и больше, и вот наконец Нанук, никому не сказав, взял короткое копье, старую одежду, свое старое снаряжение и с утра ушел в торосы. Там, в проливе, была подвижка льда, открылась вода - многокилометровые разводья.
На пути к разводьям, на ровном льду чернели точки - это из лунок вылезли греться на солнце нерпы. Давно уже несколько лунок заметил для себя Нанук. Две из них он облюбовал особо, расширил их, теперь эти большие лунки - его лунки, ныкпак. Он ничего никому не сказал, уходя на охоту, чтобы его не ждали с добычей, чтобы не спугнули ее лишним разговором и переживаниями.
Но вечером Ноэ, сияющая, веселая, пришла к Машкину и сказала:
- Отец вернулся…
- Откуда? - не понял Антоша.
- С нерпой… Он нерпу добыл по-старому!
Машкин молчал, ничего не понимая.
- Ты забыл… Помнишь, о празднике спрашивал? Время Длинных Дней начинается! Время Игры в эскимосский мяч!
- Вон что, - вспомнил Машкин. - Вот те на! Что же он не предупредил?
- Нельзя… тебе нельзя… это только его дело… его, личное. Но теперь все, и можно праздновать.
- Зови его к нам, у нас соберемся. Все мои ребята тут, и ты приходи! Я в ТЗП - мигом!
Он начал одеваться. Ноэ выскочила на улицу поделиться, новостью с другими.
Мяч был сшит из нескольких расшитых бисером кусков выделанной без ворса нерпичьей шкуры - мандарки, все швы внутренние, кроме одного, самого маленького и незаметного.
Набивался он оленьим волосом, кусками шкурья, тряпками, но внутрь надо было положить коробку с камешками, чтобы они гремели при игре, надо "озвучить" мячик.
Заранее камешки не были приготовлены, искать их под снегом не имело смысла, и бабушка Имаклик вытряхнула чай из железной коробки, бросила в коробку несколько пустых гильз из-под патронов для "барса". Коробка гремела хорошо, бабушка перевязала ее крест-накрест веревкой, положила внутрь мяча и добавила еще несколько лоскутков шкур, закончила оленьей жилкой последний шов, встряхнула мяч - он загремел чуть приглушенней, но мелодичней.
Отдаст она его Ноэ, а та детям - пусть играют, тунатагути игра называется.
В других домах, где были седовласые старухи, тоже заканчивали шить мяч для своих первых внуков, а если мячи уже были готовы с прошлой весны, то доставали их из кладовой - инлыгами. Раньше она была в правой стороне холодной части яранги, а теперь, в домах, инлыгами заменял тайник в коридоре, где в нерпичьем мешке хранилось то, на что всуе смотреть не разрешалось.
Праздник в доме Машкина ничем не отличался от обычных застолий.
Довольный, распаренный после чая, молча курил Нанук.
Суетилась, часто выбегая на кухню, Ноэ, приносила еду, а потом усаживалась поближе к Машкину, жалась к нему, насмешливо оглядывая подвыпивших гостей.
Священнодействовал Чернов со стаканами и бутылкой, он человек науки, он может точно разбавить спирт водой, не ошибется.
Томился бездельем Игнатьич. То выходил на кухню колоть лед, то помогал там: рубил мясо, строгал его, шуровал печь, таскал дрова и уголь. Печь гудела весело, знать, поднимался ветерок.
- Да не мельтеши ты, - урезонивал его Чернов, - садись уж.
Игнатьич присаживался к столу, выпивали еще по одной, и его опять тянуло что-нибудь делать.
Работу свою Игнатьич закончил. Все пятнадцать медвежат сидели в ящиках, по два в каждом. Но в трех ящиках было по одному зверю. Эти малыши отличались от своих собратьев - были вдвое крупней, весили почти по двадцать килограммов и злы были - не приведи господи. Намучился с ними Игнатьич. Кухлянка его вся изодрана. Хорошо что Ноэ и Имаклик, знатные мастерицы, зашили-заштопали все следы когтей и зубов зверенышей.
Работа закончена, теперь Игнатьич ждет самолета. Вот наладится погода за проливом, на материковой части - и прилетит борт. Медведи чувствуют себя хорошо, все едят, здоровы. Рычат и поскуливают, правда, но это поначалу всегда так в неволе. Что медведь без этих льдов, сопок, стылой воды океана, без этого солнца? Трудно им придется в других краях…
- Пойду котят своих проведаю, - вспомнил Игнатьич о медвежатах, - давно кормил, Нанук?
- Давно-о… утром… - сказал старик.
- Что с бортом? Присаживайся… - предложил Чернов молодому радисту полярной станции, который стоял на пороге и смущенно переминался с ноги на ногу, глядя на стол с бутылками.
- Извините… я помешал…
- Да нет, что ты… Какие новости?
- На Базовом аэродроме пурга. К нам сегодня самолетов не будет. Обещают завтра.
- Да садись ты!
Ему налили, он выпил. И как бы оправдываясь, сказал:
- Я вахту свою сдал…
- Закусывай, не стесняйся.
- А кто из вас Чернов? - спросил радист.
- Я.
- Ясно-понятно. Вам радио.
Чернов развернул сложенный вчетверо бланк радиограммы. Все смотрели, как он читал, и вдруг в доме стало тихо.
- Вот… - сказал радист. - А вы говорите, садись, мол… закусывай… Не хотел я… ясно-понятно…
- Ты-то здесь при чем? - опомнился Чернов.
- Да кому нравится такие телеграммы носить? Вахта была моя… вот…
- Что случилось, наконец?! - не выдержал Машкин.
Чернов протянул ему листок.
- Мда… - только и сказал Антоша.
Ноэ вопросительно смотрела на него.
- Двух его ребят - помощников сняли с самолета в Тикси, там же госпитализировали. Подозрение на дизентерию… - объяснил Машкин.
- Чего-нибудь не то съели… - предположила Ноэ.
- Возможно, увлеклись северными деликатесами… порчеными… налетели сдуру… кто знает?
- Это недели две, а то и месяц, - задумчиво проговорил Чернов. - В общем, сюда они не прилетят.
- Но ящик с оборудованием они выслали. Он уже на Базовом, - напомнил радист содержание телеграммы.
- Что ящик? Что ящик? - вскипел Чернов. - Работать кто будет? Я их этим бортом ждал! Самое время начинается!
Радист виновато понурил голову.
Машкин всем разлил.
- А-а! - отмахнулся Чернов. - Не хочется!
Он заходил по комнате, потом сел и закурил.
- Не паникуй, - сказал Машкин. - Давай думать. Двух человек не найдем, что ли? Моя партия придет только в конце апреля, тогда мы начинаем. Вот до этого я в твоем распоряжении. Берешь?
Чернов молчал.
- А ты, Нанук? - спросил Машкин. - Будешь в берлоге работать?
- Не-е, - засмеялся Нанук. - Боюсь. Скусает она, скусает, ну ее к богу! Скусает…
- Скушает? - засмеялся Машкин. - Да какая медведица тебя скушает! Что ты мудришь?
- Я заплачу, - сказал Чернов. - Оформлю рабочим.
- Не-е… - улыбался Нанук.
- Ладно, - успокоился немного Чернов. - Чего-нибудь придумаем. Спасибо тебе, Антоша.
У самого берега на ровном гладком льду дети играли в эскимосский мяч. Тунатагуты - игра, похожая немного на баскетбол, только нет корзин. Девочки бегают по площадке, передавая друг другу мяч, стараясь, чтобы его не перехватили мальчики. Задача - подольше удержать его в своей команде. Свободные от дела старики и старухи наблюдают за игрой, за веселым столпотворением на льду, болеют.
У школьников постарше другая игра. Она похожа на футбол, только здесь каждый за себя и задача состоит в том, чтобы увести мяч как можно дальше по льду, оторвавшись от преследователей. Наиболее быстроногим и выносливым удавалось вести мяч до самой кромки припая, до разводий во льдах, и тут старики вмешивались, кричали, возвращали игрока назад, боялись, что может увлечься и ухнуть в полынью.
На первой площадке мячом окончательно завладели мальчики. И, чтобы восстановить справедливость, с берега на лед спускается старушка. Мальчики обязаны в этом случае пасануть мяч ей. А когда мяч оказывается в руках у старушки, она отдает его девочкам и игра возобновляется. Но если опять мальчики чересчур долго будут держать мяч у себя, опять на лед спустится старуха, напомнит справедливые правила.
Мяч на льду.
Мяч в игре.
И до тех пор будут слышны веселые крики, пока не уйдет солнце за горы, пока не позовут детей на ужин.
- Как это могло случиться? - спросил Чернов.
- Не знаю, - отрешенно развел руками Игнатьич. Молча понурив голову, сидел Нанук.
Шесть ящиков с медвежатами - в каждом по два - стояли, готовые к отправке. Три других ящика, в которых раньше находились самые крупные звери, были взломаны.
- Могли они сами изнутри взломать ящики и убежать? - опять спросил Чернов.
- Кто их знает? Сильные, черти… - вздохнул Игнатьич.
- Я сам забивал ящики, - сказал Чернов, - я очень крепко забивал. Не могли они сами… не верю!
Он внимательно рассматривал доски, гвозди, зачем-то понюхал ящик.
- Следы посмотрели?
Нанук кивнул.
- Куда ведут?
Нанук махнул рукой на север.
- Ушли к берлогам. Пропасть-то они не пропадут, мамаши их все еще крутятся там. Но как мы могли прозевать?
Никто на вопросы Чернова не отвечал. Все молчали.
- Досадно. Такие хорошие экземпляры. И самолет сегодня прилетит. Что делать?
- Ничего не поделаешь, - вздохнул Игнатьич.
…Днем прилетел самолет. Ящики погрузили. Двенадцать медвежат вместо пятнадцати улетели на материк - впервые знатный зверолов не выполнил план. Что ж, в полярной работе, полной неожиданностей, всякое бывает, тут действительно ничего не поделаешь.
Улетел Игнатьич. И для нас самое время с ним расстаться.
Глава пятая
Старший сценарист студии кинохроники Варфоломей Шнайдер сидел напротив Ивана Ивановича Акулова, ждал, когда тот отметит командировку, проверит паспорт и отпустит с богом.
Он всегда испытывал непонятного рода страх перед власть имущими людьми - швейцарами, милиционерами, таксистами, официантами, директорами столовых, а уж о председателях сельсоветов и говорить нечего.
Он ждал, когда с его документами познакомятся и вернут ему их, выполнив все необходимые формальности. Он знал, что документы его в порядке, но все равно противная заискивающе-лебезящая улыбочка уже созревала где-то в уголках губ, и от сознания глупости такого поведения был он сам себе ненавистен.
Но не знал Варфоломей, что и Акулов в данный момент испытывал понятное только ему, Акулову, волнение.
"Ну вот, наконец-то, - думал Акулов. - Вот и сценарист к нам пожаловал. И не простой, а старший".
Он вернул Варфоломею паспорт и командировочное удостоверение, нежно-ободряюще улыбнулся:
- Добро пожаловать. Всем, чем могу, помогу. Не стесняйтесь. Сразу обращайтесь ко мне - по любому поводу, буду рад помочь искусству.
- Ну что вы, что вы, - застеснялся Варя от такого неожиданного поворота.
- Нет, нет, не стесняйтесь. Вы у нас впервые. Тут все немножечко не так, как на материке. И я обязан, понимаете, это мой долг помочь вам.
- Спасибо.
Варфоломей ушел, а Акулов, подойдя к окну, окинул взглядом белую необъятную ширь океана, задумался, прикрыл глаза. Виделся ему праздник, свет юпитеров и вспышки блицев, информации в газетах и сообщения в "Полярном выпуске последних известий". Быть Мероприятию - твердо решил Акулов. Он не знал еще, какому, но верно размышлял, что так просто на остров старшего сценариста не пошлют.
А старший сценарист между тем внимательно и с неприкрытым любопытством рассматривал дом, куда его поселили, поскольку гостиницы на острове не было - достаточно было пустых домов. В самолете Варфоломей познакомился с попутчиком - охотоведом Христофором Кучиным, а вернее, не охотоведом, а заместителем начальника областного управления охоты, то есть человеком в высшей степени ответственным ("Начальником", - вздохнул Варфоломей), но держался Кучин просто и, узнав, что Варя летит так далеко на север впервые, тут же взял над ним шефство, то есть пытался рассказать об острове. В грохоте "аннушки" ничего не было слышно, тогда он махнул рукой, достал из кармана куртки плитку шоколада, отломил половину и отдал ее Варфоломею.
По прилете на остров Христофор тут же познакомил его с встречающим (тот был при вездеходе), пригласил жить вместе, показал, где сельсовет, и, погрузив чемодан Варфоломея в вездеход, тронулся в гору, а Варя пешком пошел в сельсовет, так как до него рукой подать.
И вот теперь Варфоломей осматривает свое новое жилище. В доме никого нет, но ему сказали, что можно входить без ключа, дом не закрывается, и в углу он увидел свой чемодан, рюкзак и спальный мешок Христофора и понял, что дом этот принадлежит встречающему, что Христофор - начальник, а встречающий его - подчиненный.
Он снял очки, протер их замшей, снова надел, достал сандаловую расческу, понюхал ее, причесал бороду, сел на койку - она была без матраца и спальных принадлежностей - и вздохнул. Где-то он предчувствовал, что начинается новая жизнь или один из важнейших этапов его новой жизни, и, судя по всему (по чему? - он не мог еще понять), этап длительный. Далеко на севере у самого полюса очень часто бывает, что человека вдруг осеняет предчувствие истины или еще чего-то, ученые пока не дали этому объяснения.
Захотелось чаю.
Тогда он встал и пошел на кухню, к печке. Она была холодной. Рядом на стене висел плоский бак, из бака в печь шла тонкая трубка. Под баком стояло ведро. Варфоломей понюхал - горючее. На всякий случай он отошел подальше, не рискнув зажигать огонь.
Напротив у окна висел аккуратный шкафчик. Он открыл дверцу. Там было два отделения. Верхнее - домашняя аптечка, вся полочка заставлена склянками, пузырьками, коробками с таблетками.
В нижнем отделении ничего, кроме двух бутылок водки, не было. На обратной стороне дверцы приклеено объявление - на белом картоне черным фломастером: "Взял одну - верни две. О. В.".
Он быстро закрыл дверцу, ему не хотелось брать ни одной.
И тут он услышал топот ног на крыльце.
Дом, в котором оказался Варфоломей, принадлежит Ояру Винтеру. Если бы Варфоломей был чуть внимательней, он прочел бы на улице рядом с дверью табличку - "Областной Островной заказник № 1. Директор - О. Г. Винтер". Но табличка была наполовину занесена снегом, и Варя ее не заметил.
В лице директора совмещалось все: он был директором, егерем, охотрыбинспектором, бухгалтером, мотористом своей электростанции, таксидермистом, водителем вездехода, сторожем и младшим научным сотрудником. Получал за все он только одну ставку, все остальное входило в обязанности, регламентируемые степенью энтузиазма и самоотверженности.
Латыш Ояр Винтер - единственный блондин на острове, высокий, ладно скроенный викинг, с постоянной затаенной смешинкой в пронзительных серых глазах.
Слава о его бесстрашии и беспощадности к браконьерам пересекла границы острова и вышла на материк. И все потому, что ему так и не удалось за многие годы настичь и обезоружить браконьера, и он не виноват, если браконьерить тут никому не приходило в голову.
Но один случай все-таки был - он вписан в историю арктических приключений, и этот случай знают на всех островах Ледовитого океана и на побережье от Мурманска до Уэлена.
В 196… году на остров прибыла большая геодезическая партия с материка и работала полгода. В ТЗП обратили внимание, что партия, закупая в каждый очередной раз продукты, отказывается от мяса - и от консервов, и от свежей оленины. Ну что ж, может, там все вегетарианцы или просто запас большой привезли с материка.
Но однажды Нанук пришел к Винтеру и свалил у него в коридоре оленьи рога и несколько копыт. Тут уж не надо быть младшим научным сотрудником, чтобы определить - дело рук человека, убиты олени, которые здесь на вольном выпасе.
В ту же ночь Нанук и Винтер выехали на собачьей упряжке на восток острова, к балкам геодезистов. Прибыли ранним утром. Никто их не ждал. В балке-столовой готовился завтрак, аромат жареной оленины не спутаешь ни с чем.
- Мы нашли на острове остатки десяти загубленных оленей. Там, в столовой, - одиннадцатый. Сколько вы вообще застрелили? - задал наивный вопрос Винтер.
Молодой начальник партии молчал. Потом спросил:
- Где нашли?
- Это нетрудно, если пройти по всем следам вашего вездехода.