- Персидскому подданному Гасану Мансари. В городе его зовут "Пижоном" за экстравагантный костюм. Никакого вкуса у человека - одевается, как опереточный герой!.. Вчера в ресторане "Европа" он подсел к моему столику. Мы пили вино, беседовали о том о сём. Вдруг господин Мансари говорит: "Мне известны ваши политические взгляды, но имейте в виду, господин Погос, в наше время быть только недовольным Советской властью мало, очень мало! Чтобы избавиться от господства большевиков, нужно действовать, и действовать активно. Одними разговорами их не свалить". Я прикинулся простачком и спросил, что может сделать такой маленький человек, как я. "Не прибедняйтесь! Вы с вашим талантом журналиста можете сделать очень многое и принести большую пользу". - "Чем именно?" - спрашиваю. "Сотрудничайте с нами", - ответил он. "Не понимаю, с кем сотрудничать?" - "Это вы узнаете позже… Для первого раза попрошу вас об одном маленьком одолжении: напишите статью против большевиков. Разумеется, ваше имя не будет фигурировать, а труд будет хорошо оплачен". - "Вы чудак, господин Мансари, говорю, кто станет печатать такую статью, да ещё платить гонорар?" - "Это не ваша забота. Не здесь, так в другом месте напечатают". Я обещал ему подумать и, как видите, пришёл к вам… Это возмутительно! Иностранец вмешивается во внутренние дела страны, в которой он является гостем, и делает её гражданам гнусные предложения!.. Пусть господин Мансари торгует своим кишмишем или убирается к себе домой и позволит нам самим разбираться, что у нас хорошо, что плохо, - горячился журналист.
- Спасибо за сообщение! Рассуждаете вы правильно. Мы постараемся выяснить, кто такой этот господин Мансари и чего он добивается. Поскольку пришлось к слову, разрешите дать вам совет: не говорите то, чего не следует говорить. Видите, к каким печальным результатам это приводит!
- Да, да, вы правы! Ещё у древних была поговорка: язык мой - враг мой. Нужно быть сдержанным! До свидания.
- До свидания! - Подписывая ему пропуск, я невзначай сказал: - Думаю, лучше молчать о том, что вы были у нас…
- Конечно, конечно, разумеется! - Погос приподнял шляпу, поклонился и вышел.
Чтобы ничего не пропустить из сообщения журналиста, я тут же всё подробно записал и пошёл доложить начальнику.
Челноков, внимательно прочитав написанное, так и просиял.
- Это только начало! В недалёком будущем к нам придут все колеблющиеся, сомневающиеся и вместе с нами будут строить новую жизнь, потому что наше дело правое, справедливое. - Он встал из-за письменного стола, прошёлся по кабинету. - Одни придут сами, - таких будет большинство. Других, не желающих понять нашу правду и упорствующих, мы вырвем с корнем, как сорную траву. Очистим страну от всякой нечисти, чтобы народ наш работал, трудился спокойно, не боясь козней врагов. Вот тогда мы скажем, Ванюша, что недаром проводили здесь бессонные ночи и отдали революции всё без остатка: сердце, кровь, мозг. Потомки поймут и не осудят нас, если мы иногда и ошибались!..
Я слушал его и удивлялся - вот, оказывается, какой наш Модест Иванович, бывший питерский рабочий!
Вечером Амирджанов собрал всех начальников отделов и некоторых оперативных работников. Он сообщил нам, что в одном горном селе кулаки при поддержке бывших офицеров, дашнаков и просто вооружённых бандитов, скрывающихся в горах, повесили председателя комбеда на глазах у его жены и трёх малолетних детей, убили милиционера, а молодую учительницу, сочувствующую Советской власти и проводившую её политику, раздели догола, привязали к хвосту мула и погнали его по каменистым тропинкам. У кулаков, кроме винтовок и большого количества патронов, оказалось и два пулемёта.
- Есть все основания думать, что между этим кулацким мятежом и переброской к нам через границу оружия есть прямая связь. Можно также предположить, что подрывная работа ведётся по единому, заранее разработанному плану, - сказал Амирджанов. - Поэтому нет никакого смысла оттягивать дальше разгром местных контрреволюционных групп, тем более что они действуют по указке английской разведки. На этот счёт у нас имеются неоспоримые доказательства. При таких обстоятельствах рискованно оставлять дольше оружие в винном подвале. Вчера, поздно вечером, трое молодых людей спустились туда, сделали вид, что пьют вино, и, уходя, захватили с собой кое-что из ящиков. Их задержали на улице. Арест этих молодчиков, без сомнения, встревожил всех остальных. Чтобы не дать им времени опомниться, предлагаю начать операцию сегодня ночью, с таким расчётом, чтобы захватить всех причастных к этому делу лиц, в том числе двух перебежчиков, попа и сторожа церкви Святой богородицы. Кстати, сын попа пожаловал к нам в город, а наши работники прозевали это!.. Подробный план операции разработал товарищ Челноков, он и доложит его сейчас.
После доклада Челнокова Амирджанов отпустил нас. Сбор назначили в одиннадцать часов.
Времени до начала операции оставалось ещё много, и мы с Бархударяном сели за шахматы.
В одиннадцать собрались все. Получили ордера на арест, разошлись во все концы города.
К рассвету всё было кончено - арестовано около восьмидесяти активных контрреволюционеров, захвачены ящики с оружием и много документов в квартирах. Операция повсеместно прошла гладко, только в доме Зурабова перебежчики оказали вооружённое сопротивление и тяжело ранили Михайлова.
Началась интересная, захватывающая работа: допросы, очные ставки, сличение документов. Мы узнали много нового о делах и планах местных националистов, открыли явки и связи, о которых не подозревали. В частности, узнали о связях и Согласованных действиях с грузинскими меньшевиками. Об этом незамедлительно сообщили товарищам Грузчека. Тут и выяснилась роль эсерки Искры как посредницы. Дней через пять к нам доставили участников и руководителей кулацкого мятежа. Клубок постепенно разматывался - нити вели к Мансари, а через него к английской разведке в Персии.
По ходу следствия выяснилось, что мой попик не такой уж наивный, каким он старался казаться. Дом его был главной явкой для перебежчиков, а из-под клироса церкви мы изъяли десять винтовок, два ящика патронов и много револьверов.
Белла исчезла бесследно.
Занятый по горло, я не успевал думать о своих личных делах. С Маро встречался урывками, но всё же встречался.
Неожиданно пришло письмо от Шурочки, очень обрадовавшее меня. Шурочка писала:
"Многоуважаемый Иван Егорович!
Что же ты, миленький, забыл меня, даже адреса своего не прислал. Я его узнала из письма Кости Орлова. Он сейчас учится в Москве. Пишет, что в столице очень хорошо, только голодновато. Знаешь, Костя два раза видел Ленина. Бывает же счастье людям!
У нас в полку всё по-старому, многие из бойцов демобилизовались и разошлись по домам. Уехал к себе в Питер и наш главный кашевар Пахомов. Перед его отъездом мы с ним долго разговаривали о тебе и сошлись на том, что ты далеко пойдёшь. Только не зазнавайся, миленький, и не забывай своих старых друзей!
Поговаривают, что комиссар наш, Пётр Савельевич Власов, собирается на учёбу. Жаль его, хороший товарищ. Не знаю, как мы будем без него?
Я тоже подумываю о демобилизации. Что же, война, слава богу, кончилась, не торчать же мне век в армии, - этак незаметно состарюсь и ничего не увижу. Вот беда, не знаю, куда деваться, у меня ведь родных нет. Ладно уж, как-нибудь устроюсь.
Пиши, миленький! Может быть, по дороге в Россию проеду через ваш город и, если захочешь, увидимся. Я, например, очень даже хочу повидаться, как ты - не знаю.
Да, совсем забыла, - говорят, что десять человек бойцов и командиров нашего полка представлены к награде, в том числе Пётр Савельевич, Кузьменко и ты.
Ну, будь здоров, миленький. Желаю тебе много, много счастья!
Медицинская сестра 2-го горнострелкового полка Рабоче-Крестьянской Красной Армии, твоя знакомая Шурочка Астахова.
Апрель 1921 года".
Чем-то уж очень далёким, но неизменно родным и милым сердцу повеяло на меня от этого письма. Я два раза перечитал его и, хотя был очень занят, сразу написал ответ. Просил Шурочку приехать и, если она захочет, остаться. Обещал помочь ей всем, чем только смогу…
Последующие дни были отмечены для меня полосой всяческих неприятностей. Недаром говорится в пословице: "Пришла беда - отворяй ворота"…
Началось с того, что нас, Левона и меня, вызвали в горком партии. Почему-то с нами пошёл и Челноков. Михайлов лежал в госпитале. Увидев в приёмной комиссара рабоче-крестьянской инспекции, я догадался о причине вызова.
В начале заседания секретарь горкома Брутенц обратился к нам с гневной речью:
- Это безобразие, товарищи чекисты! На улице останавливаете по своему усмотрению автомобиль, высаживаете ответственного работника и сами куда-то уезжаете. В общем поступаете так, словно для вас закон не писан! Призванные соблюдать революционный порядок, сами грубо нарушаете его. Так не пойдёт, мы этого не допустим! - Всё это говорил тот самый симпатичный Брутенц, который проявил столько чуткости в отношении меня и так помог мне…
- Совершенно правильно! Такие анархические поступки нельзя оставлять без последствий, - подал голос комиссар.
- Что же вы молчите, Силин? Дайте объяснение!
Я очень волновался, говорил сбивчиво, но всё же кое-как изложил, как было дело, и обратился к пострадавшему:
- Товарищ комиссар, вы не можете отрицать, что мы обращались с вами корректно и вежливо…
- Ещё не хватало, чтобы грубили! - перебил он меня.
- Больше того, я предложил довезти вас до дома или, если бы вы захотели, поехать с нами. Вы не захотели ни того, ни другого - вышли из машины и пошли пешком. У нас не было другого выхода, - нужно было выполнить важное задание. А в нашем деле иногда минуты имеют значение!
- "В нашем деле, в нашем деле"! - передразнил меня Брутенц и обратился к Левону: - Что же ты скажешь, кавалер?
- Силин сказал всё так, как было. Мне нечего добавить к его словам, - ответил Левон.
Слово взял Челноков:
- Я с вами вполне согласен, товарищ Брутенц, произвола ни в чём допускать нельзя, тем более нам, чекистам, - начал он спокойно. - Однако считаю своим долгом дать некоторые разъяснения. Прежде всего, это я приказал Силину достать транспорт хоть из-под земли и через час быть на месте. Не думайте, не для того говорю, чтобы оградить своих сотрудников. Хочу, чтобы вы знали все обстоятельства. Вы, товарищ комиссар, напрасно говорите такие громкие слова - "анархия, анархисты". Я бы на вашем месте не стал поднимать большого шума. Вам достаточно было поднять трубку, позвонить нам, узнать суть дела, и, не сомневаюсь, вы оправдали бы поступок наших ребят. В заключение прошу бюро горкома ограничиться обсуждением вопроса. Мы же, со своей стороны, постараемся не допускать подобных явлений, если, конечно, не сложатся чрезвычайные обстоятельства!..
- Хорошо, примем предложение товарища Челнокова и ограничимся обсуждением вопроса, - согласился Брутенц. - Но предупреждаю, Силин, если подобное повторится, то мы накажем вас строго и поставим вопрос о целесообразности вашего дальнейшего использования в органах!
На этом обсуждение вопроса закончилось, и нас отпустили.
Левон, понурив голову, шагал рядом.
- Помнишь, говорил я тебе, что неприятностей не оберёшься! Так и вышло, - сказал он.
- Ничего, друг, ты не огорчайся, в жизни всякое бывает!.. Мы сделали что могли, и совесть наша чиста, а всё остальное пустяки, - успокаивал я его, хотя на душе кошки скребли. Я и сам не понимал, почему в горкоме партии так сурово отнеслись к нам…
На углу мы попрощались. Левон пошёл домой, а я на работу.
Вдруг откуда ни возьмись - Миша Телёнок.
- Я же просил, чтобы ты на улице не подходил ко мне! - рассердился я.
- А я нарочно! - ответил он.
- Что значит нарочно?
- Пусть знают, что мы с тобой заодно! Житья не стало от братвы… После того как меня видели с тем форсистым парнем, которого потом арестовали, братва говорит, что я контре продался… Из компании выгоняют!
- Это плохо, конечно, что ребята не доверяют тебе. Но, с другой стороны, не вечно же ты будешь с ними! Пора и за ум взяться, подумать о будущем. Скажи, Миша, кем бы ты хотел быть?
- Кочегаром! - ответил он не задумываясь.
- На паровозе?
- Всё равно. На паровозе, конечно, лучше…
- Хорошо, помогу тебе устроиться на работу, будешь учиться на кочегара. Но чтобы без баловства. Я за тебя поручусь, понимаешь?
- Ещё бы!
- Значит, договорились. Можешь передать своим друзьям о нашем знакомстве, чтобы они не приставали к тебе с разными глупостями, а дня через два придёшь ко мне. Из комендатуры позвонят, и я закажу пропуск.
- Вот это дело! - И Миша пошёл по направлению к базару…
Обещание-то я дал, но устроить Мишу на работу оказалось делом куда более сложным, чем я предполагал. Никто не хотел связываться с бывшим беспризорником, да ещё предоставлять ему общежитие.
Пришлось поехать к начальнику паровозного депо. Долго уговаривал его, объяснил все обстоятельства и наконец вырвал согласие. Поначалу Мишу приняли подсобным рабочим.
Тут на меня обрушился новый удар. Ростовский военный комиссар ответил Челнокову: "По адресу, указанному в вашем запросе, гражданка Силина не проживает"… Что это могло означать? Маме некуда было уехать, разве что перебраться в дом родителей. Вряд ли она пошла на это… Так в чём же дело? Я терялся в догадках. Что бы ни делал, чем бы ни занимался, всё думал о маме. Утешал себя тем, что работники Ростовского военкомата перепутали адрес или недобросовестно отнеслись к поручению комиссара.
И всё-таки не утерпел, пошёл к Челнокову просить отпуск для поездки домой хотя бы на неделю.
Он отказал мне.
- Не могу, - сказал он. - Пока не разрешится один вопрос, связанный с тобой, не могу!
- Какой вопрос, Модест Иванович?
- Из центра запросили сведения о всех сотрудниках, знающих иностранные языки. Таких оказалось у нас двое, ты да Бархударян - он кумекает немного по-немецки. Послали на вас характеристики и анкеты, ждём распоряжения.
- Но запрос может поступить не скоро. За это время я успею вернуться. Поймите, Модест Иванович, речь идёт о родной матери!..
- Не проси, Ванюша, не могу. Вдруг сегодня ночью поступит телеграмма: откомандировать Ивана Силина в распоряжение центра. Это очень даже возможно: наше государство устанавливает связи со многими иностранными державами, и проверенные работники, знающие языки, нужны до зарезу. Что я отвечу? Извините, мол, виноват, отпустил Силина в отпуск!.. Будь ты на моём месте, как бы поступил?
- Отпустил бы!
- Значит, ты ещё не дорос до настоящего чекиста и своё личное ставишь выше дела! Молод ещё, со временем всё поймёшь!
Челноков был упрямый человек - уговаривать его не имело смысла.
Время шло, запрос из центра не поступал. Я не знал, что предпринять. И вдруг - новая беда!..
Очередное партийное собрание, на котором мы слушали доклад о текущем моменте, подходило к концу. Докладчик ответил на все вопросы, собрал свои бумаги в портфель, покинул трибуну. Тут поднялся председательствующий, секретарь ячейки, и попросил задержаться для разбора персонального дела.
Занятый своими невесёлыми мыслями, я сидел в задних рядах и, безразличный ко всему, плохо слушал… Что это? Отчётливо прозвучала моя фамилия! Я не сразу понял, о чём идёт речь. Между тем секретарь, держа перед глазами листок бумаги читал:
- "…мало того, помощник начальника отдела Иван Силин продолжал систематически встречаться с дочерью буржуя. Его видели с этой барышней в разных местах: в городском саду, на берегу реки, около развалин крепости. Зная, что её сестра Белла замешана в дело контрреволюционной организации, Силин не прекращал эту связь. Как известно, Беллу не удалось задержать, - кем-то предупреждённая, она скрылась и замела следы. Прямых фактов, что в этом виноват Силин, нет, но он мог проболтаться своей барышне, и та предупредила сестру.
Считаю поступок Ивана Силина недостойным звания чекиста и члена партии. Прошу партийную ячейку разобрать это дело. Позор, что наши сотрудники и члены партии связываются с классово чуждыми элементами, как будто нельзя познакомиться с хорошей комсомолкой или девушкой из трудовой среды…"
Не успел секретарь дочитать до конца, как кто-то с места крикнул:
- Кто написал это заявление?
- Автор не желает, чтобы огласили его фамилию. Какие ещё будут вопросы?
По красному уголку прокатился гул, и, чтобы успокоить собрание, председатель постучал карандашом по графину с водой.
Раздались голоса:
- Пусть Силин расскажет!.. Дайте слово Силину!
- Давай, товарищ Силин, поднимись сюда и расскажи, - предложил секретарь.
Я шёл на сцену, точно на казнь. Всё было таким неожиданным, а в голове вертелись слова Кости: "Все ребята отвернутся от тебя… все ребята отвернутся от тебя…"
Поднялся на трибуну, долго молчал, стараясь побороть волнение, собраться с мыслями.
Видя моё состояние, кто-то из президиума поставил около меня стакан воды, кто-то сказал:
- Ты не волнуйся, Силин! Здесь все свои, разберутся!..
Я подробно рассказал, при каких обстоятельствах познакомился и потом сдружился с Маро. Подтвердил, что, не видя в этом ничего предосудительного, я встречался с нею. В заключение сказал:
- Ещё ничего не значит, что она дочь богатых родителей и сестра её контра!.. Разве не известны многочисленные случаи, когда брат воевал в наших рядах против родного брата - белогвардейца? Маро честная девушка, она сочувствует нам. Может быть, ещё не совсем сознательная, но сочувствует. Что же касается подозрения, что я проговорился насчёт её сестры, то это ложь! Мы никогда не разговаривали с нею о Белле. Я скорее согласился бы лишиться правой руки, чем выдать кому бы то ни было, даже родной матери, наши секреты. В этом можете не сомневаться!
Не знаю, насколько убедительно прозвучали мои слова, хотя под конец я овладел собой и говорил горячо, уверенно. Некоторые товарищи из зала улыбались мне, другие кивали головой.
Посыпались вопросы - как, почему?
Кто-то крикнул с места:
- Пусть Силин расскажет, кто его дед, бабушка и вообще все родичи матери!..
После меня говорили многие. Одни в самых резких выражениях осуждали мой поступок, другие находили смягчающие мою вину обстоятельства. Но общий тон был товарищеский, доброжелательный. Все сходились на том, чтобы потребовать от меня прекращения всякой связи с Маро. Только один из оперативных работников пытался доказать, что мне не место в партии.
- По-моему, в Силине заговорила кровь, - он сам выходец из чужой среды, и его потянуло к чужакам! Внук буржуев влюбляется в дочь буржуя, тут ничего удивительного нет, так и должно быть! - оказал он, и я узнал голос того, кто спрашивал о моих богатых родственниках. - Я предлагаю исключить Силина из рядов партии, как примазавшийся элемент, и освободить его от работы у нас. Таким, как Силин, нет места ни в партии, ни в органах Чека! Нечего с ним церемониться, - заключил он.
Слушал я его и не верил своим ушам, - выходит, я чуждый, примазавшийся элемент?.. Пот градом катился по моему лицу, и от горечи, от стыда я не решался поднять глаза.