- Вот видите, Граф не только умеет делать деньги, но и в политике разбирается! - самодовольно сказал аферист и встал. - Вообще-то, если разобраться, деньги тоже ерунда. Величайшее зло нашей жизни! Недаром поётся: "Люди гибнут за металл". Ещё как гибнут! А вот как обойтись без них, тоже никто не знает. Однако хватит болтать! Не смею вас больше задерживать, джентльмены. Желаю приятных сновидений, - добавил он и, тихонько напевая: "Люди гибнут за металл", ушёл.
- Фигура!.. Герой в своём роде, - бросил ему вслед Яблочко.
Граф действительно был фигурой, но фигурой особого рода. Иногда он казался мне типичным уголовником своими развязными манерами, своим разговором, приправленным жаргонными, блатными словечками. А то вдруг превращался в мыслящего человека. Порою в нём появлялись какие-то намёки на искренность, но они исчезали так же быстро, как появлялись.
Иван Мефодьевич встал, сладко зевнул.
- Поспать бы часика два, - сказал он.
- Ложитесь! - Я собрался уходить.
- Нет, брат, сегодня нам спать не придётся. - Он надел куртку. - Сходим в Чека. Нужно взять ордер на обыск комиссионного магазина и нагрянуть туда к открытию. И договориться нужно, чтобы не упускали из виду Федотова и Шехмана. Чего доброго, они успеют припрятать картины и оставят нас с носом.
- Думаете, этот тип может предупредить их?
- Всякое бывает!.. В нашем деле предусмотрительность не мешает. - Яблочко застегнул куртку.
На улице было тепло, хотя небо хмурилось по-прежнему и капли редкого дождя падали на мокрые камни мостовой.
Ответственный дежурный по Чека выслушал сообщение Яблочко и без лишних разговоров дал указание наблюдать за комиссионным магазином и оформить ордер на обыск. Яблочко почему-то не уходил.
- Ну, чего тебе ещё, гроза морей? - спросил дежурный.
- Видишь ли ты, есть одна загвоздка…
- Какая ещё загвоздка?
- В той лавке может быть много картин. Откуда, к чёрту, мы с Силиным поймём, какие из них ценные, какие нет? Ещё икона! По мне, все иконы одинаковы…
- Да-а… - Дежурный задумался. - Специалиста бы найти и взять с собой… Есть тут старичок, учитель рисования. Бывший эсер, на каторге был. Может, его?
- Пойдёт с нами?
- Пойти-то пойдёт, но разберётся ли, вот в чём вопрос.
- Если учитель рисования, непременно разберётся! - вставил я.
- Ладно, добуду сейчас его адрес, а вы сходите к нему.
Иван Мефодьевич посмотрел на свои огромные часы с крышкой.
- Магазины открываются в восемь, старик нам нужен в семь, ну, скажем, в полвосьмого. Удобно к нему в такую рань?
- Удобно или нет, а надо! - Дежурный вышел и скоро вернулся с адресом учителя. - Возьмите извозчика и поезжайте.
Открыл нам старичок с длинными, как у дьячка, седыми волосами. Увидев нас, он испуганно спросил:
- Вы именно ко мне, не ошибаетесь?
- Извините, пожалуйста, за беспокойство, - начал я до приторности вежливо, - нам нужна ваша помощь. Необходимо опознать картины, принадлежащие кисти известных русских мастеров - Саврасова, Перова и Рублёва. Надеюсь, вы разбираетесь в картинах?
- Разбираюсь ли я в картинах? - Старик гордо вскинул седую голову и с негодованием посмотрел на меня. - Милый мой, в Петербургской академии художеств, где я имел честь учиться, во мне видели будущего крупного мастера! К несчастью, я был оттуда изгнан за свои политические убеждения… Впрочем, это к делу не относится. Где эти картины?
- В комиссионном магазине. Если их теперь же не изъять, они могут стать добычей иностранцев и навсегда будут потеряны для нашей страны, - объяснил я.
- Нельзя, ни в коем случае нельзя этого допускать! - Старичок заторопился. - Пойдёмте.
- Вы бы хоть голову накрыли, на улице дождик, - сказал Яблочко.
Учитель надел широкополую шляпу и поехал с нами.
Успели как раз к открытию магазина. Яблочко предъявил ордер. Я запер двери чёрного хода на замок и ключи положил в карман.
- Нас интересуют картины русских художников и икона одного богомаза, по фамилии Рублёв. Покажите-ка, да поживей! - сказал Иван Мефодьевич пузатому, благообразного вида пожилому человеку, одному из владельцев магазина.
Я заметил, что при слове "богомаз" учитель страдальчески поморщился.
- Вот они, картины! - пузатый широким жестом показал на картины, висящие на стенах.
Старик мельком взглянул на них и отрицательно покачал головой.
- Ерунда! Это копии картин классиков, сделанные к тому же руками бездарных ремесленников! - возмущённо произнёс он.
Иван Мефодьевич рассвирепел.
- Издеваться вздумали над нами? - закричал он. - Давайте настоящие картины!
- Зачем сердитесь, гражданин начальник? Мы же не художники. Откуда нам понимать в картинах? Продаём, что приносят, - вмешался другой компаньон, по-видимому, Шехман.
- Не валяйте дурака, понимали же, что продаёте иностранцам! - Яблочко стукнул кулаком по стойке.
- Торговать с иностранцами не запрещается, - сказал Федотов. Компаньоны переглянулись.
- Ладно, потом разберёмся, что запрещается, что нет. Тащите сюда картины!
Шехман обратился к приказчику:
- Посмотри в кладовой, нет ли там чего…
- Товарищ Силин, идите с ним и следите, чтобы принесли всё! - приказал Яблочко, обращаясь ко мне на "вы".
В полутёмной кладовой из-под груды всякого барахла приказчик извлёк четыре полотна без рам.
- Это всё? - спросил я.
- Кажется, всё…
- Точнее!
- Есть ли у них дома что ещё - не знаю…
Наш старичок осторожно поднимал картину за картиной, ставил на прилавок и дрожащими руками стирал пыль.
- Безбожники, варвары! Смотрите, как они обращаются с драгоценными творениями человеческого духа! - бормотал он себе под нос.
Иконы Рублёва среди картин не оказалось.
- Где она? - спросил Яблочко.
- Мы икон на комиссию не принимаем, - ответил Федотов. - Можете искать сколько угодно, икон здесь нет!
Я подошёл к Ивану Мефодьевичу и передал ему слова приказчика.
- Похоже, что так! - согласился он. - Шабаш! Собирайтесь, пойдёте с нами, - обратился он к хозяевам.
Двери магазина опечатали. Иван Мефодьевич взял с собой учителя рисования и поехал с ним на квартиру к Федотову. Мне же велел идти к Шехману и подождать его там. Шехман жил недалеко, в квартире из трёх комнат. Дома у него оказались жена, дочь лет пятнадцати и прислуга.
- Что, обыск будете делать? - поинтересовался Шехман, когда мы вошли в столовую.
- Пока нет, - успокоил я его. - Прошу всех собраться здесь и никуда не выходить. - С этими словами я сел за стол.
Жена Шехмана, ещё не старая, со следами былой красоты женщина, очень волновалась. Она вставала, снова садилась и то и дело поправляла скатерть. Перед моими глазами всё время мелькали её толстые, короткие пальцы, унизанные дорогими кольцами.
- Это же кошмар! - говорила она. - Живём как на вулкане… Разве это жизнь?
Я молчал. У меня слипались глаза. Безумно хотелось спать.
Минут через сорок приехали Яблочко и Федотов. Учителя с ними не было.
- Всё в порядке! - весело сказал Иван Мефодьевич. - Нашлась и драгоценная икона, - она в фаэтоне!.. Я не подозревал, что гражданин Федотов такой богомольный. Он повесил эту икону, зажёг перед ней лампаду - всё как полагается.
- Молиться богу законом не запрещено! - спокойно проговорил Федотов.
- Что и говорить, чем дороже икона, тем быстрее молитва дойдёт до бога!.. Скажите-ка, купцы дорогие, откуда у вас эти картины?
- Люди принесли на комиссию, - ответил Шехман.
- Вы, конечно, назовёте их.
- Пожалуйста, фамилии всех клиентов записаны в книге.
- И адреса есть?
- Мы адресами не интересуемся…
- Понятно! - Яблочко усмехнулся. - Адресов владельцев картин вы не знаете, а эту икону гражданин Федотов купил для собственной надобности. Не так ли?
Ответа не последовало.
- Не хотите разговаривать - не надо! Одевайтесь. - Иван Мефодьевич направился к дверям.
Произошла тяжёлая сцена. Жена Шехмана вцепилась в мужа, закричала:
- Не пущу… Не пущу… Вы не имеете права!
Она поносила нас последними словами, сыпала на наши головы страшные проклятия.
В Чека дежурный комендант не хотел принимать Федотова и Шехмана.
- Вы объясните мне, какое обвинение собираетесь им предъявить? Торговали картинами? Ну и что же, на то они и хозяева магазина, чтобы торговать. Патент у них есть? Есть. Налог платят? Платят. Так в чём дело?
- Пойми ты, дурья голова, картины эти редкостные! Их нельзя увозить за границу, а они проданы иностранцу. Нам нужно выяснить: откуда эти картины появились здесь, кто промышляет ими? - убеждал Яблочко.
- Где у вас факты? Если Федотов и Шехман начнут отрицать, чем вы докажете? - упорствовал комендант.
Ивану Мефодьевичу пришлось подняться к заместителю председателя и просить у него санкцию на временный арест Федотова и Шехмана.
Дожидаясь Ивана Мефодьевича, я прохаживался по коридору. Навстречу мне попался секретарь партийной ячейки Нестеров, тоже, как и Яблочко, бывший матрос.
- Здорово, Силин! Хорошо, что ты здесь. Зайди, пожалуйста, на минутку ко мне.
- У тебя золото есть? - спросил он минутой позже, садясь за свой стол.
- Золото? Какое золото? - Я ничего не понимал. После бессонной ночи трещала голова, а тут такой нелепый вопрос.
- Ну, колечко там золотое, брошь и тому подобное барахло. Понимаешь, есть решение ЦК партии: всем коммунистам сдать золотые вещи в пользу голодающих, - разъяснил Нестеров.
- Так бы и сказал. А то - золото!.. Откуда у меня золото?
Вдруг я вспомнил про мамины золотые часики, которые я взял на память в день бегства из дома.
- Виноват, товарищ Нестеров!.. Есть у меня золотые часики без механизма. Память матери. Вот они! - Я достал часики из кармана и протянул на ладони Нестерову.
- Видишь, нашлось-таки! Сейчас напишу расписку…
- Может, оставите?.. Единственная память о матери. К тому же они стоят гроши…
- Сказано, есть решение ЦК! - Нестеров открыл ящик стола и бросил в него часики.
- Может, я стоимость внесу? - сделал я последнюю попытку, хотя денег у меня не было ни копейки.
- Не болтай глупости и сантименты не разводи! - сурово оборвал меня Нестеров. - Лучше скажи, в каком кружке политграмоты занимаешься?
- Ни в каком.
- Вот тебе и раз! Что ты, Устав не знаешь? Давай запишу. - Он достал тетрадь. - Запишу тебя в свой кружок. Занятия по пятницам, в шесть вечера. Смотри не запаздывай!
- Ладно…
- Постой! Возьми квитанцию.
Я молча сунул бумажку в карман и вышел. Яблочко дожидался меня у выхода.
- Где ты запропастился? - рассердился он. - Уже полдень, а мы с тобой ещё не были в порту!..
Я рассказал ему про мамины часы.
- Память о матери нужно держать в сердце, а не таскать в кармане, - сказал Иван Мефодьевич. Его слова показались мне убедительными. Но ведь сердце не всегда подчиняется разуму - оно ноет и болит само по себе…
Разве я не носил память о маме в сердце? После того как я побывал дома и узнал о её смерти, я всегда думал о ней. Во сне она часто приходила ко мне, садилась рядом и гладила по голове, как когда-то в детстве. Слёзы медленно катились по её бледным щекам… Я просыпался и долго не мог уснуть. Мысль о том, что я повинен в маминой смерти, никогда не выходила у меня из головы…
Понурив голову, я молча шагал рядом с Яблочко. Он искоса посматривал на меня, но ничего не говорил. Несмотря на кажущуюся грубость, Иван Мефодьевич был чутким человеком и понимал, что сейчас лучше не утешать меня…
В порту меня ждала куча телеграмм. Поздравляли все друзья: Власов, Кузьменко, Амирджанов, Левон, Бархударян и даже Костя из Москвы. Шурочка писала: "Миленького поздравляю, желаю большого счастья, целую" - и, видимо, считая последние слова нескромными, добавила: "как сестра". От одного Акимова не было ни слова.
Я написал всем ответы. Комиссара и командира поздравил с высокой наградой, просил сообщить об Акимове, остальных поблагодарил и с пачкой ответных телеграмм в руке пошёл к Яблочко.
- Иван Мефодьевич, одолжите денег или разрешите отправить эти телеграммы за счёт порта, - попросил я и положил их перед ним.
Он пробежал глазами написанное мною и протянул мне сто тысяч рублей.
- Почему у тебя нет денег, разве ты не получил? - спросил он.
- Откуда?
- Вот скряга, без скандала никогда ни копейки не даст!
Иван Мефодьевич долго крутил ручку телефонного аппарата, пока дозвонился.
- Сидор Яковлевич, дорогой! Есть у тебя хоть капелька совести? - кричал он в трубку. - "Что, что"! Будто сам не знаешь! У парня большая радость, его орденом наградили, а ты ему денег не даёшь… Ай-ай-ай, не понимаешь, о ком речь? Так я тебе напомню: об Иване Силине, моём помощнике… Сам мог догадаться… Ладно, я пришлю его, только смотри не обижай… Ну, будь здоров. - Он повернулся ко мне и сказал: - Отправь свои телеграммы и зайди к Сидору Яковлевичу, он обещал выдать тебе всё, что полагается.
- За что?
- За бриллианты, - забыл?
- Устал очень, Иван Мефодьевич, разрешите взять дежурного извозчика, - попросил я. Идти в третий раз в Чека пешком после бессонной ночи было невмоготу.
- Валяй!
По дороге заехал на почту, отправил телеграммы и получил ворох сдачи: целых сорок семь тысяч рублей мелкими деньгами.
Главный бухгалтер, дымя папиросой, долго щёлкал косточками счётов.
- Нет, столько не дам! - сказал он наконец. - Этак можно совратить самых стойких работников!.. Получай два миллиона и уходи. Полагается больше, гораздо больше, но ты их не получишь. Между прочим, речь идёт только о контрабанде, о бриллиантах ничего не сказано…
Сидор Яковлевич извлёк из железного ящика гору дензнаков, дважды пересчитал их и разложил передо мной пачками. Я не знал, куда их деть. Видя моё затруднительное положение, он одолжил мне мешочек.
- Бери, - сказал он. - Потом принесёшь.
На обратном пути ещё раз зашёл на почту - послал Шурочке вторую телеграмму: "Приезжай гости, очень хочу видеть. Закажу номер гостинице".
Со вчерашнего вечера мы с Яблочко ничего не ели. От голода у меня сосало под ложечкой, но идти в столовую было некогда. Сбегал на соседний базар, купил помидоров, овечьего сыра, свежих кукурузных лепёшек, вскипятил чайник, и мы с Иваном Мефодьевичем поели на славу.
- Когда желудок полный, то и голова вроде лучше работает, - сказал Яблочко, закуривая. - Самое время обмозговать положение. Тот синьор наверняка осведомлён о сегодняшних событиях. Интересно, как он поступит теперь? Должен бы отступиться… С другой стороны, картины уплыли, барыша нет, - вернуться же домой с пустыми руками для него хуже смерти. Стало быть, рискнёт переправить человека за деньги. Как думаешь, Ваня, рискнёт или нет?
- Зачем гадать, Иван Мефодьевич? Давайте примем меры предосторожности…
- Это само собой! Но интересно ведь разгадать планы противника. Сам знаешь, в нашей работе часто бывает так, что не за что ухватиться - никаких тебе материалов, никаких зацепок, - а довести дело до конца надо. Вот и приходится залезать в шкуру противника и думать за него.
- По-моему, рискнёт. Подумает, что мы охотились только за картинами, а об остальном ничего не знаем.
- Правильно! - Яблочко встал. - А теперь за дело. Темнеет уже. Пусть Гугуша возьмёт фонарь и заменит дежурного у проходной. Скажи ему, чтобы был осторожен, - иначе недолго и дров наломать…
Гугуша, как всегда, был в хорошем настроении, в чёрных глазах лукавая улыбка. Выслушав мой приказ, он откозырял по-военному:
- Есть быть очень осторожным и дров не ломать! - Немного подумав, добавил - Зачем дрова ломать? Жарко, печку топить не надо!..
После его ухода я сел у открытого окна и ещё раз перелистал дела пассажиров, уезжающих утром на итальянском пароходе.
Нас смущал один из них, по фамилии Григорян, белолицый человек, с маленькими усиками, лет тридцати пяти. В анкете на вопрос о профессии ответил коротко: "Пекарь". Однако его холёный вид и складная русская речь не укладывались в этот ответ. Он меньше всего походил на рабочего человека. Никаких дополнительных материалов о нём у нас не было.
Вдруг за окном послышался крик и вслед за ним выстрел.
Я сунул бумаги в сейф, выскочил в открытое окно и побежал к пристани. Кажется, успел вовремя. У проходной, вцепившись друг в друга, катались по мокрому асфальту двое: Гугуша и человек в одежде итальянского матроса.
- Отставить! - крикнул я, и это подействовало. Матрос и Гугуша одновременно вскочили на ноги.
- Сволочь! Я его вежливо спрашиваю, откуда у него такой пропуск? А он бьёт меня по лицу! - задыхаясь, объяснял Гугуша. - Понимаешь, кацо, пьяного изображал - свистит и нарочно качается! Удара не ждал, на землю упал, но успел за ноги удержать. Он тоже упал, тогда я выстрел дал!
Подошёл Яблочко. Я коротко доложил ему о происшедшем.
- Ведите к нам, разберёмся! - приказал он.
В ответ на предложение последовать за мной (я отлично знал, что никакой он не итальянец, но говорил с ним всё-таки по-французски) матрос, продолжая играть роль пьяного, пролепетал какие-то невнятные слова - смесь итальянского с французским - и показал рукой на выход.
- Не кривляйтесь! - оборвал я его, и он молча пошёл за мной.
Придя к себе, я приказал дежурному по комендатуре сменить Гугушу. Потом занялся задержанным. Спросил, есть ли у него оружие. Он отрицательно покачал головой. Я проверил и извлёк из заднего кармана его брюк маленький никелированный браунинг.
- На каком языке предпочитаете разговаривать - на русском или на французском? - спросил я его.
- Я русского языка не знаю! - Он говорил на хорошем французском языке.
- Скажите, зачем вам понадобилось рядиться в матросскую одежду?
- Я и есть матрос… Кочегар, понимаете?
- Как не понимать! У вас на лице написано, что вы всю жизнь топили котлы, а в часы отдыха изучали французский язык!.. Будете продолжать играть комедию или ответите по существу?
Он пропустил мои слова мимо ушей и, сладко зевнув, сказал:
- Спать хочется!.. Сегодня мы с друзьями изрядно выпили, и голова соображает плохо. Пойду к себе, высплюсь, а утром - к вашим услугам! Отвечу на все вопросы…
- Нет уж, спать вам придётся у нас.
Матрос пожал плечами.
Иван Мефодьевич сидел на диване, покуривал и внимательно слушал наш разговор, хотя ни слова не понимал.
- Ничего, заговорите… - Не успел я закончить фразу, как дверь распахнулась и в кабинет влетел второй помощник капитана, синьор Эрнесто.
- На каком основании вы задерживаете итальянских матросов? - закричал он.
- Прежде всего не кричите! И, если можно, говорите со мной по-французски, - предложил я. - И потом, мы итальянского матроса не задерживали.
- А этот?
- Он не итальянский матрос.
- Это мне лучше знать! Отпустите его.
Я перевёл слова помощника капитана Ивану Мефодьевичу.
- Передай этому господину, что он находится не где-нибудь в колонии, а в Советской России! Мы никому не позволим так разговаривать с нами. Пусть господин помощник капитана командует у себя на пароходе и не вмешивается в наши дела!