Странное дело: от своих родственников я не принял бы никакого подарка, а от него принял, хотя мастер Чеботарёв был для меня совершенно чужим человеком…
Настал долгожданный выпускной вечер. Директор наш, добрейший Антон Алексеевич, вручая мне аттестат и грамоту за отличные успехи, даже прослезился.
- Наша школа может гордиться такими учениками как ты, Силин, - сказал он.
Особой радости от того, что окончил школу и что директор похвалил меня, я не испытывал. На душе было тревожно. Передо мной опять вставал проклятый вопрос: как быть дальше, что делать? Оставался единственный выход - работать. Но где? Кому я нужен без профессии, без трудовых навыков? Мои школьные знания и французский язык были ни к чему…
На школьном балу я не остался. Зашёл в свой класс, посидел за партой и мысленно попрощался со школой, где провёл семь лет.
Вышел на улицу. Было ещё совсем светло. В переулке, недалеко от школы, поджидал меня Костя. Это тронуло меня.
- Я знал, что ты на танцы не останешься, - сказал он и протянул мне свёрток.
- Что это?
- Подарок вот… по случаю окончания.
В свёртке оказался однотомник моего любимого поэта, Лермонтова.
- Спасибо, Костя.
- Чего там!..
Мы прошли вдоль железнодорожной насыпи и, поднявшись на холмик, сели. Тихо было кругом, не было видно ни единой живой души. Кто бывал в наших местах, тот знает, какие это унылые места - одни известковые холмы, заросли чертополоха да обрывы.
- Похвальную грамоту дали? - спросил Костя.
- Дали. - Я протянул ему грамоту. - Лучше бы работу дали… Не могу я больше сидеть на маминой шее!
- Подумаешь, работа! Как говорят наши мастеровые, была бы шея, хомут найдётся. Валяй к нам в мастерские!
- Просто у тебя всё получается: захотел - пошёл в мастерские, поступил на работу… А кто меня возьмёт?
- Возьмут, - убеждённо сказал Костя. - Наши заступятся. Они твоего батьку крепко уважают. То и дело слышишь: "Вот если бы Егор Силин", "Егор Силин подсказал бы, как поступить". А намедни мастер Чеботарёв отругал меня: "Что же, говорит, ты не сказал, что дружку твоему, Ване Силину, и его матери туго приходится? Знай мы это, подсобили бы". Обязательно заступятся, вот увидишь!
- Папины друзья, может быть, и захотят помочь мне, но я-то ничего не умею делать!
- Научишься, - уверенно ответил Костя.
Мы замолчали. Перелистывая страницы однотомника, я наткнулся на знакомые ещё с детства строки и прочитал их вслух:
…Краснеют сизые вершины,
Лучом зари освещены,
Давно расселины темны;
Катясь чрез узкие долины,
Туманы сонные легли…
Не знаю уж почему, но эти стихи с удивительной силой отозвались в моей душе.
- Здорово пишет! - негромко сказал Костя. - Если бы я учился, тоже стихи бы писал… Иногда в душе такое делается, что словами не скажешь, а вот стихами можно…
Спускались сумерки. Большой багряный диск солнца, скрывшись наполовину за дальними холмами, окрасил редкие облака в розовый цвет. Подул ветерок. Мы молча следили, как медленно угасал день, как в небе одна за другой зажигались звёзды…
Дома меня ожидал сюрприз. Мама приготовила подарок, да ещё какой! Тёмно-синий шерстяной костюм, белую рубашку, галстук. На столе красовался румяный пирог, бутылка вина.
- Мама, можно Костю позвать? - спросил я, поблагодарив за подарок.
- Ну конечно!
Я сбегал за Костей, затащил его к нам. Мы пили вино, вслух мечтали о будущем, пробовали петь. И мама развеселилась, у неё даже щёки порозовели.
Утром я заметил, что на её пальце нет золотого колечка с крошечным камнем - папиного подарка.
- Ой, мама, зачем ты это? - Я чуть не плакал.
- Мне так хотелось сделать тебе приятное в день окончания школы, - ответила она, улыбаясь сквозь слёзы.
Скорее на работу, на какую угодно, лишь бы хоть немножко помочь ей!..
Я пошёл в железнодорожные мастерские. Разыскав мастера Чеботарёва, начал было объяснять ему цель моего прихода, но он не дал договорить:
- Знаю, работа тебе нужна!
Я кивнул головой.
- Жаль, конечно, что не можешь дальше учиться. Слыхал, способности у тебя большие. Ну ничего, повариться в нашем котле тоже не мешает! Пошли…
Он повёл меня к начальнику мастерских, сказал тому, что я хочу поступить на работу, что меня можно принять учеником токаря, - парень я грамотный, школу железнодорожную с отличием окончил.
Начальник поправил пенсне, внимательно посмотрел на меня, взял карандаш.
- Как зовут?
- Иван Силин.
- Силин?.. Знакомая фамилия! Постойте, это не тот ли машинист Егор Силин, которого после пятого года выслали из Петербурга и отдали под надзор полиции?
- Так точно, это его сын. А год назад Егор Васильевич сложил голову за царя и отечество! - ответил Чеботарёв.
- Это ничего не значит! Была бы его воля, он поступил бы совсем по-другому… Так, так, сын Егора Силина, значит, - начальник ещё раз посмотрел на меня. - Ладно, я приму его. Но, молодой человек, не советую вам идти по стопам отца! - Он написал и протянул мне записку.
Я изо всех сил сдерживался, чтобы не нагрубить ему.
Спускаясь по лестнице, я спросил Чеботарёва:
- За что отца выслали из Петербурга и отдали под надзор полиции?
- Ты про большевиков, про Ленина слыхал?
- Нет.
- Придёт время - услышишь… Твой отец был большевиком-ленинцем.
Большевики-ленинцы, - кто они такие, почему власти боятся их? Всю дорогу домой я думал об этом.
Дома спросил маму: кто такие большевики-ленинцы?
- Кто тебе сказал о них? - встревоженно спросила она.
Я рассказал о разговоре с Чеботарёвым.
- Эго смелые, благородные люди, революционеры, борцы за счастье народа, - сказала мама и, помолчав, добавила: - Да, твой отец был большевиком… Но ты, Ваня, ты… - Она подняла на меня полные слёз глаза, в них я увидел страх, мольбу. Теперь я твёрдо знал одно: раз отец пошёл с ними, - значит, большевики стоящие люди.
На следующий день встал задолго до гудка, надел папину блузу, завернул в бумагу завтрак и зашагал! по направлению к мастерским.
Мама, поёживаясь от утренней прохлады, стояла у порога и долго смотрела мне вслед. Я обернулся и по-" махал ей рукой.
Детство моё кончилось.
По стопам отца
Всё получилось так, как я и предполагал: на первых порах работа у меня не ладилась. То резец неправильно поставлю, то чурку не так закреплю. В результате - брак. Видя, как я огорчаюсь, мой учитель, токарь Алексей Чумак, говорил:
- Ничего, парень! Ты шибко не переживай и хозяйского материала не жалей, - научишься!
Однако научился я не скоро - прошло больше трёх месяцев, прежде чем я сумел затачивать несложные детали.
Принёс я домой первую получку. Мама обняла меня, расплакалась.
Но что бы ни говорила мама, я гордился, что ем хлеб, заработанный своим трудом.
В мастерские ходил с удовольствием. Все рабочие считали меня своим и помогали чем могли. Особенно мастер Чеботарёв. Не проходило дня, чтобы он не подошёл ко мне. Он давал мне множество ценных советов и искренне радовался моим маленьким успехам.
Я был не настолько самонадеян, чтобы приписывать своим достоинствам внимание ко мне товарищей их трогательно-бережное отношение. Здесь не забыли большевика Егора Васильевича Силина. Мне посчастливилось быть его сыном.
Чувствовалось приближение грозы. На заводах и фабриках нашего города часто вспыхивали забастовки, рабочие и солдатские жёны выходили на улицу, требовали мира и хлеба. Казалось, только у нас в мастерских спокойно: ни митингов, ни забастовок. Я недоумевал и однажды спросил у Кости, почему наши стоят в стороне.
- Чудак ты, Ваня, ей-богу, чудак! Ты что, не знаешь, что на железные дороги распространяются законы военного времени? - объяснил он. - Чуть пошевелись, и готово - расстрел! Но ты зря думаешь, что наши сидят сложа руки. Придёт время - они покажут себя!
Вскоре это время пришло. Царя свергли. Большевики вышли из подполья. Они повели за собой народ, организовали Красную гвардию.
После Октябрьской революции и в нашем городе установилась Советская власть. Матвей Матвеевич Чеботарёв был избран председателем первого ревкома.
Наступили бурные дни; После работы, захватив винтовки, мы дежурили возле ревкома, патрулировали улицы. Вместе с солдатами, перешедшими на сторону революции, разоружали офицеров, а однажды остановили целый эшелон, шедший с турецкого фронта, захватили винтовки, пулемёты, несколько пушек.
Мама встретила революцию восторженно.
- Наконец-то! - воскликнула она и, по обыкновению, прослезилась. - Бедный Егор, не дожил до светлого дня…
Но радоваться было рано. Вскоре белые казаки генерала Каледина разгромили ревком и установили в городе кровавую диктатуру.
Из всех щелей повылезли прятавшиеся офицеры, воспрянувшие духом буржуи. К нам со всех концов страны хлынули белогвардейцы, Ростов-на-Дону стал центром контрреволюции на юге.
В городе творилось что-то неописуемое. На каждом шагу - ночные рестораны, казино, кондитерские. Улицы заполнили разряженные барыньки, накрашенные девицы, высокопоставленные царские чиновники при орденах и крестах, спекулянты, искатели лёгкой наживы, уголовники и, конечно, пьяное офицерьё. Драки, перестрелки, грабежи не прекращались ни днём, ни ночью. Шампанское лилось рекой.
А рабочие голодали.
Уцелевшие от разгрома большевики снова начали борьбу в тылу белых. На железной дороге Ростов - Харьков взлетали в воздух мосты, движение поездов надолго останавливалось. В одном только нашем депо подпольщики вывели из строя семь паровозов. Какие-то отчаянные люди разбрасывали на площадях и в кинематографах листовки. На стенах домов появлялись прокламации. А однажды вечером в окна офицерского клуба полетели бомбы. Начались аресты, облавы. Каждую ночь по нашему посёлку рыскали офицеры контрразведки - искали большевиков. Напали на след подпольного комитета и арестовали десять руководителей. В их числе оказались мастер Чеботарёв и мой учитель Алексей Чумак.
Мы с Костей дня три ходили по всем полицейским участкам, разыскивая Матвея Матвеевича и Чумака, но так и не нашли. Решили отправиться в контрразведку.
Усатый офицер, узнав о цели нашего прихода, спросил:
- А вы кто такие?
Костя, боясь, что я невзначай назову свою фамилию, поспешил ответить:
- Я мастеру Чеботарёву племянником прихожусь, а это мой кореш… Вдвоём вроде веселее ходить…
Офицер зло посмотрел на Костю:
- Напрасно вы ищете этого отпетого большевика, не найдёте! Если его ещё не успели расстрелять, то скоро расстреляют…
- За что? - вырвалось у меня.
- Не прикажете ли дать вам объяснение в письменной форме? А ну, убирайтесь отсюда, щенки, пока целы!
На улице Костя выругался:
- Вот гады! Видел, как издеваются! Жаль Матвея Матвеевича, пропадёт он. Погодите, настанет и ваша очередь…
- Тише ты, - остановил я своего не в меру горячего друга.
Он огляделся по сторонам, прохожих вблизи не было.
- Эх, податься бы к своим… Перейдём линию фронта, и всё тут!
- Думаешь, это так просто? Мы с тобой не знаем даже, где фронт.
- Идём, покажу!
Костя потащил меня к магазину, где всю витрину занимала огромная карта, утыканная флажками.
- Видишь, за красным шнурком наши, а за синим, по эту сторону, белые.
- Если верить этой карте, то они давно уже в Москве! - сказал я.
Ничего не понимая, огорчённые, мы отошли от витрины…
На центральной улице мимо нас промчался экипаж. В таких каретах разъезжали генералы и местные тузы.
Вдруг кто-то окликнул меня.
Я обернулся. Кучер с трудом сдерживал разгорячённых коней. Из окна мне махал рукой дядя Гриша.
Нехотя я подошёл к нему.
- Ну как мама, здорова?
- У нас всё в порядке…
Он вышел из экипажа.
- Послушай, Иван, ты уже взрослый и должен понимать, что так продолжаться не может!.. Вы должны переехать к нам. Что за фантазия - жить в нищете, и всё из-за какого-то дурацкого каприза? Я молчал.
- У тебя незаурядные музыкальные способности. Так говорит Сусанна, а она понимает толк в музыке. Хочешь, пошлём тебя в Париж учиться?
- Спасибо, мне и здесь хорошо…
- Пожалуйста, учись здесь, если тебе так нравится. Пойми, мы не можем допустить, чтобы единственный племянник Багдасаровых стал простым рабочим. Это позор для всей нашей семьи!
- Вы забываете, что мой отец тоже был рабочим, - ответил я.
- Ох, до чего же вы с Виргинией упрямые! - Он покачал головой и, садясь в карету, добавил: - Мы ещё встретимся!
- Что за барин разговаривал с тобой? - спросил Костя, когда я вернулся к нему.
- Так, знакомый один… - Мне не хотелось признаваться, что это мой дядя.
- И до чего ты скрытный! Это же родня твоей мамы…
- Хотя бы и так…
- Не горячись! Наши знают, что, когда твоя мама вышла замуж за Егора Васильевича, богатая родня отреклась от неё…
Недалеко от нашего дома, в железнодорожном тупике, разгружался санитарный поезд, битком набитый ранеными.
И Костя, как бы отвечая на свои мысли, сказал:
- Чёрта с два возьмут они Москву! Им самим скоро крышка!
В последующие дни такие поезда зачастили к нам. Раненых разгружали прямо в поле - подальше от людских глаз. Но правду не скроешь: где-то поблизости шли тяжёлые бои, фронт приближался. Понаехавшие к нам помещики и фабриканты начали торопливо перебираться поближе к морю, чтобы успеть удрать за границу. А ещё через несколько дней началось паническое бегство из города тех, кому вольготно жилось при белых.
Вскоре части Красной Армии с боями заняли Ростов.
Белые, удирая, расстреляли в подвалах контрразведки всех узников. В их числе был расстрелян и Матвей Матвеевич Чеботарёв. Уцелели немногие. Алексей Чумак - он лежал в тюремном госпитале - вернулся к нам в мастерские худой, измождённый, кипящий ненавистью к врагам революции. Коммунисты избрали его секретарём партийной ячейки.
Костя не перестал мечтать о том, чтобы уйти на фронт. Да и я теперь разделял его мечты, хотя мне и было очень жалко оставить маму. Я думал о том, что, будь жив отец, он наверняка был бы командиром Красной Армии.
На пустыре, недалеко от нашего посёлка, остановилась какая-то воинская часть. К какому роду войск она принадлежала, мы не могли понять. Там было всё: кони, тачанки с пулемётами, несколько короткоствольных пушек, походные кухни. У красноармейцев на фуражках пятиконечные красные звёздочки, на ногах обмотки, а гимнастёрки совсем полиняли.
Мы с Костей познакомились с бойцами. После работы помогали им чистить коней, таскали воду для походных кухонь. В ответ на наши вопросы - откуда они приехали, в каких боях участвовали, куда направляются - красноармейцы отшучивались. Откуда приехали - там, мол, нас нет, а куда поедем - знает одна сорока. Нам явно не доверяли. Было обидно.
Как-то Костя спросил меня:
- Как думаешь, возьмут нас в отряд?
- Вряд ли. Может, комиссара попросить?
- Лучше написать ему. У тебя хороший почерк, Иван, бери бумагу, пиши. Товарищ комиссар, так, мол, и так, мы, два товарища, я и ты, значит, хотим отомстить белякам за наших погибших друзей, за мастера Чеботарёва и воевать вместе с вами до полной победы всего пролетариата!
Написать письмо комиссару не пришлось, - он сам нашёл нас.
Костя и я сидели вечером у палатки и разговаривали с бойцами, когда к нам подошёл комиссар, чисто выбритый, аккуратный, подтянутый. Волосы светлые, голубые глаза - острые, с хитрецой. На груди перекрещивались ремни новенькой портупеи, на правом боку висел наган. При его появлении бойцы вскочили. Встали и мы.
- Здравствуйте, товарищи! Садитесь и расскажите, чем вы тут занимаетесь? - Он говорил густым басом, хотя на вид ему было не больше двадцати пяти - двадцати шести лет.
- Да так, беседовали… Хлопцы пришли из посёлка, - указал на нас один из красноармейцев, - в мастерских работают. Говорят, натерпелись тут при белых…
Комиссар пригласил нас к себе в палатку, угостил сладким чаем и повёл беседу. Он незаметно выспросил всё: кто мы такие, где учились, есть ли у нас родители, много ли в мастерских коммунистов, о чём думают рабочие.
Перебивая друг друга, мы отвечали на его вопросы и ждали удобного момента, чтобы заговорить с ним о нашей заветной мечте.
Костя опередил меня.
- Возьмите нас в свой отряд, товарищ комиссар! - выпалил он. - Мы с Иваном давно мечтаем об этом. Даже через фронт хотели перемахнуть, когда здесь белые были.
- Вот какие вы отчаянные парни! Так прямо через фронт?
- Не верите - спросите Ивана. Он у нас самый честный, врать не станет!
- Сколько же тебе лет?
- Шестнадцать, - ответил мой друг.
Комиссар повернулся ко мне:
- А тебе сколько, самый честный?
- Около семнадцати.
- Точнее.
- Шестнадцать лет и семь месяцев.
- Да… Многовато вам лет. Ну, а мама твоя? Она ведь не захочет, чтобы единственный сын ушёл воевать.
- Разве революционеры спрашивали матерей, когда шли на виселицу или в Сибирь, на каторгу? - ответил я.
- Толково, ничего не скажешь… Вот что, ребята, вы возьмите у секретаря партийной ячейки рекомендацию, а я подумаю. - Комиссар встал.
Мы шли домой, в посёлок, и ног под собой не чувствовали от радости, считая уже себя красноармейцами. Вдруг Костя остановился.
- Иван, что, если Чумак не даст рекомендацию?
- В Чумаке я уверен!.. С мамой труднее. Начнутся уговоры, слёзы…
- Может, тайком? Раз решили - нечего раздумывать!
Утром мы стояли перед Чумаком.
- Рекомендацию я вам дам. - Партийный секретарь почесал затылок. - Только не рано ли?
- Дядя Чумак, - спросил Костя, сдерживая волнение, - как вы полагаете, мировая революция будет ждать, пока нам стукнет по восемнадцати?
Чумак усмехнулся:
- Опоздать боитесь?
- Факт, опоздаем!
- Правда, Алексей Трифонович, дайте нам рекомендацию! Мы вас не подведём, - вмешался я. - Вот и над вашим столом висит плакат: "Записался ли ты добровольцем в Красную Армию?" Значит, люди там нужны.
- Что ж, вас не удержишь, - сдался наконец Чумак.
Пишущей машинки у нас не было, а секретарь партячейки грамоту знал плохо. Рекомендацию под его диктовку пришлось писать мне. Чумак расписался, поставил круглую печать и закатил нам целую речь о том, как следует себя вести и беречь рабочую честь.
- Запомните, хлопцы: воевать - не в бирюльки играть! В бою всякое бывает. Смотрите, чтобы нам не пришлось краснеть за вас, - заключил он.
С рекомендацией в кармане мы пулей полетели к комиссару. Он прочёл написанное, велел обождать и пошёл к командиру. Вернувшись, сказал:
- Всё в порядке, ребята! Я уговорил командира принять вас в наш полк. Но тебе, Силин, придётся поговорить с матерью.
У меня замерло сердце.
- А если она не даст согласия?
- Постарайся убедить.