Глава одиннадцатая
Утром Илья отпросился у Першиной, вскочил на подножку попутного самосвала и поехал в управление, где помещался комитет комсомола. Надо было встать на учет.
На площадке, заваленной штабелями железобетонных балок и колонн, он заметил Олю. Молотком на длинной ручке она выстукивала только что вынутые из пропарочных камер балконные плиты - совсем как мастер паровозной бригады делает проверку перед отправлением локомотива.
Илья спрыгнул с подножки, подбежал к ней.
- О, Илюша! - радостно встретила его Оля. - Ты ко мне? А что вчера не приходил? Дедушка говорит: подождем, должен подойти. Я ждала, а ты так и не пришел…
Мы с Генкой в поселке были, у Перевезенцева в гостях. А чего это ты делаешь? - показал на молоток, не понимая, зачем он ей нужен.
- Проверяю, трещинок нет ли. Знаешь, меня учат на контрольного мастера. Я так рада. Только ругаться часто приходится. Вон, смотри, сидят, - указала молотком на бригаду бетонщиков, которые неторопливо курили и разговаривали. - С ними больше всего. - И стала объяснять, явно гордясь уже усвоенными знаниями: - Каждая балка, или плита, должна быть одинаковой длины, а они всегда стараются сделать подлиннее - из большой маленькая выйдет, а маленькую, дескать, не растянешь - явный брак. И гонят. А прорабы отказываются брать изделия, им давай по стандарту. Да и бетона сколько лишнего идет. А бетонный завод и так с перебоями работает. Вообще-то, посмотрела я - неразберихи тут полно: то арматуры нет, то бетона. И никому ни до чего, свыклись. Да и бетонщики свою линию держат: что потяжелей да пообъемней, то и делают. Им же выработка с кубометра засчитывается. Вот и нагнали балок да колонн целые штабеля, на весь завод хватит, да еще на следующий останется. А мелких деталей, лестничных маршей особенно, не хватает. На днях прискакал тут один, говорят, из комитета комсомола. "Привет! Привет! Как работается?" - спрашивает бригадира Васильева. "Плохо", - отвечает тот. "Что же это вы, братцы? Надо постараться. Бодрости в вас мало, бодрости". Попытались ему объяснить, что и как, - не дослушал, убежал: некогда, другие участки надо навестить. Помог, называется…
- Точно, Трофимов, секретарь комитета, - догадался Илья, вспомнив, как он приезжал к Перевезенцеву. - Пошуметь умеет.
Подошла машина, груженная арматурой, развернулась и встала.
- Васильев! - крикнула Оля.
Поднялся рослый парень в ватнике и рукавицах, в кепке козырьком назад.
- Сейчас, мое золотце, сейчас. Одна минута, и все будет готово. Поднимайтесь! - приказал бетонщикам.
И в самом деле, в один миг машина была разгружена. Рабочие стали готовить камеры для заливки бетоном.
- Слушаются тебя, - улыбнулся Илья.
В комитете комсомола напротив Трофимова сидел Кобяков. Секретарь сухо поздоровался с Ильей и указал на стул.
- На ловца и зверь бежит. Садись, будем разбираться.
Кобяков как-то нервно передернулся, сказал:
- Еще раз прошу: не делайте трагедии из того, что произошло. Все проще.
- Проще! - встрепенулся Трофимов, осмотрел колюче из-под очков того и другого. - Не согласен. Мы организуем дружины по борьбе с нарушениями, а два комсомольца на виду у всех драки устраивают. Ваше дело я на комитет вынесу, и не просите. Распустились, стыдно подумать. Один рукоприкладством занимается, другой лезет на экскаватор и выдает себя за машиниста. В постройкоме на смех подняли. Опровержение пришлось писать. А все перепутал оператор, дурной какой-то. Из райкома звонок - уже откуда-то узнали. Что, я за вас отдуваться буду?
- Зачем, - сказал Илья. - Не надо только заводить дутые персональные дела. Кобяков правильно сказал: все проще. Мы с ним сами разберемся. Никакой драки и не было. А если что против Забелина имеете - тоже напрасно, парень давно просится в ученики к Перевезенцеву, и Григорий Иванович не против, а его держат в бригаде. Он уже вам говорил, что хочет на курсы. Лучше бы в самом деле разобрались, почему не открывают курсы.
- Слушай, Коровин, - рассердился Трофимов. - О тебе речь идет или обе мне? Рановато тебе учить меня. И можешь успокоиться: персональное дело будет. Собрание еще проведем - всем покажем истинное лицо ваше.
- Давайте. Вот оно, на ваших глазах.
Когда Илья, закончив свои дела, вышел из комитета комсомола, его поджидал Кобяков. Пошли рядом.
- Предлагаю, Коровин, мир. Оба мы не образцовые, в чем ты сейчас убедился. Ты зол за Галину, наверняка, но ведь пойми: она сама выбирает. Что ей, прикажешь, что ли? Знаю, тяжело тебе, но переболеешь… Не будем ломать копий. Так как: мир или сосуществование?
Илья был тронут непоказной искренностью Кобякова. Даже голос у него был другой, более мягкий, проникающий в душу.
Лучше выберем пока последнее, - сказал Илья. - Вспомни, сколько раз мы с тобой встречались и о чем шел разговор. И поймешь: из-за Гали или нет. А из-за нее - верно - пристальней начал к тебе приглядываться. Думал, что-то в тебе новое, непохожее на других. На танцах я ждал, что ты дашь сдачи, приготовился…
- Не хотел репутацию свою пятнать. Ты же слышал сегодня - персональное дело. А что бы произошло, если подрались бы по-настоящему? Недолго и из комсомола вылететь. А мне последний год остался в комсомоле, лучше выйти по возрасту. Я, может, тоже в свое время отличался прямотой, горел. Да глаз у меня не так устроен: видел на каждому шагу подлость, двоедушие, желание перегрызть глотку, чтобы добиться своего. И опять повторяю: сегодня ты убедился. Думаешь, его взволновало, что произошла драка? Как бы не так. Боится, что укажут пальцем, дойдет до кого повыше. А потому лучше застраховаться. То же и с Генкой. Случай смешной, но наводит на размышления. А посему - выдать за ошибку оператора, тому влетит. Насмотришься всего, и поневоле злость заест. А если она не в ту сторону направлена - виноват, но исправиться трудно, человек есть человек… Смотри, как разоткровенничался, - усмехнулся он сам себе. - Чем-то ты меня зацепил сегодня…
- Вот тебе моя рука, - сказал Илья.
На этот раз они распрощались почти дружески.
* * *
Генка стал героем дня. Подошел во время работы рыжий, пожевал губу и спросил:
- Это тебя показывали по телевизору?
Генка, которому уже надоели любопытные, вскинулся на него:
- Дядю! У меня дядя есть, мою фамилию носит.
- Тебя, - сказал рыжий. - Чай, не слепой, видел.
И отправился восвояси, раздумывая, как мог Генка Забелин научиться управлять экскаватором.
- Гена! - вскоре окликнула Першина. - Иди к Колосницыну, вызывает.
- Зачем? - насторожился Генка.
- Да, наверно, шею намылит, - встала рядом, обласкала смеющимися глазами, договорила: - Беги, страшного ничего нет. Только не пререкайся с ним…
Генка смотрел на нее с недоумением. Прораб на стройке - заметная фигура. Но Колосницын как-то умудрялся стоять в тени. Он ни во что не вмешивался, если это непосредственно не касалось работы, никто не слышал, как он ругается, хотя причин для ругани было много. Он все делал тихо и незаметно. Поэтому Генка и насторожился: просто так Колосницын вызывать не станет.
В дверях прорабской будки он столкнулся с Григорием Перевезенцевым. "И тебя?" - спросил испуганный Генкин взгляд.
- И меня, - подтвердил Григорий.
Колосницын сидел за столом. Под рукой груды нарядов и чертежей. Скромно сели на скамейку, опустили руки на колени.
- Знаете, зачем я вас вызвал? - спросил Колосницын, выпрямился, и стул под ним жалобно скрипнул.
- Нет, - сказал Генка, подумав, что в Колосницыне килограммов девяносто будет.
- Нет? - грозно спросил трепещущего Генку. - В кино сниматься мастер, а за поступки отвечать тебя нет? Как ты очутился в журнале?
- А я… да так получилось, - невнятно стал оправдываться тот, даже приподнялся, чувствуя дрожь в коленях. Григорий за плечо снова усадил его на скамейку, заставил жестом замолчать. Сам сказал:
- Получилось так, как надо. В конце концов, на строительстве уйма толковых рабочих, а вы привязались ко мне. Что за любовь делать героев? Перевезенцев тут, Перевезенцев там. Другой, может быть, рад был бы, для другого поддержка, а вы мне надоели хуже горькой редьки. Я давно хотел сказать вам, да все случая не было.
По мере того как Григорий говорил, брови у Колосницына ползли вверх. Потом он тяжело поднялся, прикрыл покрепче дверь, через которую доносился стрекот пишущей машинки.
- Ты это всерьез? - в крайнем удивлении спросил он. - Может, я не так понял?
- Все так, как есть, - успокоил его экскаваторщик. - Знаю, зачем устраивается шум вокруг одного человека: пыль в глаза пустить. Авось за этим шумом будут меньше видны недостатки, которых полно и чтобы изжить которые по-настоящему, надо работать. А по-настоящему не каждому хочется, да и не каждый сможет… Так и договоримся, Михаил Иванович: надо сутки - сутки отработаю, пришлете учеников - займусь и с ними. А в постройкоме скажите: на всякие совещания и заседания Перевезенцев больше не ходок.
- Бунт? - спросил Колосницын. - Первого человека встречаю, который от славы отказывается… Ты думаешь, мне польза от всей твоей славы? Вот она где у меня! - постучал огромным кулаком себе по загорбку и договорил: - Признаться, я и сам подумывал, что тут что-то ненормальное. Тебе что, вызвали - и укатил на полдня, а то и на день. А мне крутись, ищи замену.
- Мне что, - подтвердил Перевезенцев.
- Так и порешили, - согласился Колосницын. - Поддержку я тебе обещаю, коли так обернулось. А что с Забелиным будем делать? - Оглядел съежившегося Генку, усмехнулся: - Артист!.. От меня потребовали разобраться и сделать выводы. Да еще бумагу какую-то подписывал, подсунули: опровержение, вроде ноты иностранному государству.
Перевезенцев попросил:
- Переведите его ко мне, Михаил Иванович. Обещаю вам: сделаю настоящего экскаваторщика. Хватка у парня есть, чай, видели вчера?
Генка совсем съежился, ожидая ответа, а глаза - не моргнувшие ни разу глаза - подозрительно засветились, затекли слезинкой.
- Ладно, ладно, - заторопился Колосницын. - Идите. С завтрашнего дня… пусть работает.
Григорий и Генка вышли. В проходной комнате девушка-машинистка с любопытством осмотрела их, проводила взглядом до самой двери - наверное, все слышала.
- Молодец тот парень, Заболот, кажется, - сказал Григорий. - Находчивый. Люблю таких. Попадет ему теперь?
- Попадет, - вздохнул Генка. - Нота, - добавил он многозначительно, - вещь серьезная. Из-за этих нот войны бывают.
- Да, дела. Надо бы как-то сообщить его начальнику, что мы тут виноваты. Мы с толку его сбили.
Илья, помогавший плотникам разбирать опалубку, с тревогой посмотрел на подошедшего Генку.
- Ну как? - спросил он. - Зачем тебя вызывали? Я пришел, Першина говорит: "Генку вызвал прораб, нагоняй дает". Что тебе было?
- Ничего не было. Что я им… сел на экскаватор, попробовал, получается или нет… - и не удержался, радостно обхватил Илью, попытался уронить. - Перевели в экскаваторщики с завтрашнего дня.
- В ученики, Гена, - поправил Перевезенцев.
- Перевели в ученики к Григорию Ивановичу! - заорал Генка.
После работы все трое решили ехать в студию телевидения. Телевизионная мачта поднималась высоко над домами, и ее можно было увидеть с любого конца города. Добрались быстро. Открыв дверь, наткнулись на вахтера. Он расспросил, куда и зачем, направил к директору.
- Слушаю вас, - сказал директор, пожилой человек, круглый, как катышок, с пробивающейся розовой плешью. Он с любопытством осматривал их: посетители в рабочих спецовках - нечастые гости в кабинете.
- Извините, пошутили нескладно, - сказал Григорий, когда познакомились. - Начальству своему критику в такой форме преподнесли. - И постарался возможно короче объяснить, как все вышло.
Директор слушал, качал головой и что-то черкал на листке бумаги.
- Вы даже не представляете, как я рад вам, - сказал он, когда Григорий замолк. - И даже дело не в операторе - он свое получит. Рад, что подумали: плохо может быть человеку. Пришли бы вы или не пришли, ответ на опровержение давать надо. Но теперь-то я знаю, что ответить.
Он нажал кнопку в столе, и в дверях показалась кудрявая голова секретаря.
- Заболота ко мне.
Появился Заболот с куском пленки в руках, которую рассеянно накручивал на палец и раскручивал. Признав Перевезенцева и Генку, хмуро поздоровался.
- Благодари, что ребята такие, - сказал ему директор. - Иди работай. Да впредь не очень самовольничай.
Сказано было несколько грубо, но все же понятно, что никакого взыскания оператору не предстоит. Заболот это тоже понял и повеселел. Он повел гостей осматривать студию.
Пришли в огромный зал с рядами электроламп на потолке. На штативах стояли мощные прожекторы, висели на проводах микрофоны. Две телевизионные камеры на трехколесных тележках, от которых тянулись толстые провода, были придвинуты к стене. "Отсюда мы ведем передачи", - сказал Заболот, плотно прикрывая за собой дверь с красным фонарем, на котором было написано: "Тихо, идет передача".
Потом гости попали в отделение киносъемочной группы. Илья буквально прилип к проявочной машине, придирчиво осмотрел звукозаписывающий аппарат. "Это тебе не фотоателье!" - только и мог произнести он. Желая еще больше поразить ребят, Заболот шепнул киномеханику. Вскоре свет погас, и на белом полотне замелькали кадры, рассказывающие о строительстве в тридцатых годах большого шинного завода.
- Батюшки! - ужасался Генка. - А мы плачем - много ручной работы. Да здесь все делали руками, даже кирпич на носилках таскали.
- Носятся как, - заметил Перевезенцев, - полные носилки наложат и бегут. Здоровый народ был. Только что-то смешно бегают.
- Снимали тогда на шестнадцать кадров, - пояснил Заболот. - Шестнадцать кадров в секунду. А проекторы теперь на двадцать четыре. Все убыстряется. Люди ходят, а впечатление такое, что бегают.
- Вон что, - разочарованно протянул Григорий. - А я думал… А все же здорово! Молодцы вы, киношники!..
Перевезенцев хотел сказать, что работники студии, хоть и не производят материальных благ, но тоже делают доброе дело: люди увидят себя на экране телевизора, и им захочется быть еще лучше.
Оператор долго тряс им руки.
- Заходите чаще. И спасибо огромное!
Глава двенадцатая
Дни летят стремительно. Одних они старят - слабеют мускулы, мозг, другие набираются сил. Молодые хотят стать взрослыми, но, став ими, с завистью оглядываются назад. Такова жизнь.
Стройка - тоже жизнь. Чего не было вчера, уже есть сегодня. Вчера это здание было по первый этаж, сегодня поднялось до второго.
По утрам на строительные площадки стекаются тысячи людей. Мудрые, честные, бездельники и неверы, сильные и слабые, а все вместе они - коллектив.
- Какая громадина будет ТЭЦ! Трубу увидишь за двадцать километров.
- Эка невидаль! Курбскую колокольню видно за тридцать пять.
- Здорово научились строить! Мигнуть не успеешь, и уже цех готов.
- Цех из крупных блоков? Вот увидите, он развалится и придавит добрую сотню людей. Случай такой был: сорвалось перекрытие, и двум рабочим отдавило ноги. Не хотел бы я быть на их месте.
Одни день за днем возводят по крупице то, что потом назовется заводом. Другие тоже на работе, но чаще мешают, треплют другим нервы… По утрам много стекается людей на строительные площадки…
По свежим насыпям идут самосвалы: везут бетон, лес, кирпич. Чтобы завод работал, нужно прежде вынуть и переместить двадцать пять миллионов кубометров земли и немного меньше уложить кирпича и бетона.
- И это все должны сделать мы? До конца жизни хватит.
- Нет, завод должен вступить в строй через пять лет. Сделаем в срок, и нас будут поминать добрым словом.
- Как же, вспомнят о тебе! О строителях вспоминают, когда течет крыша или отваливается штукатурка. Электромонтер написал стихи, жалуется, что его вызывают, если вдруг гаснет свет. Будь десять лет порядок со светом - и не потревожат.
- Дойдем до этого, я пойду в электромонтеры.
- Простой, братцы! Ура! Нет бетона.
- Что горланишь, дармоед? Нашел чему радоваться. Эй, парень, добеги до прораба, узнай, в чем дело.
И вынужденная заминка опять собирает рабочих в кружок.
- Говорят, на первом участке какая-то бригада перешла на хозрасчет. Раньше бросали кирпичи где попало, раствора не жалели. Теперь следят строго. Каменщики выкладывают стену ровненько, за ними сразу штукатуры, только затирают. Толщина намета семь миллиметров. А в стены идет и половняк. Подумывают сэкономить кирпичей на целый дом.
- Дуракам закон не писан.
- На днях проводили рейд по общежитиям. Картины, телевизоры, кровати на колесиках, и все недовольны. Придет с работы - и, не раздеваясь, во всем грязном на кровать. Недовольным будут давать отдельные комнаты. Жаль, живу дома, я бы тоже ложился спать не раздеваясь.
- Жены боишься?
- Кто их не боится! Другие только храбрятся, а когда дело дойдет до точки, норовят в кусты.
- Я, братцы, женился на хохлушке. Уложили меня с женой в чулане, на полу. Ночью обхватил что-то круглое, приложился губами - холодное и твердое. Открыл глаза - сплю в обнимку с арбузом.
- Сколько машин! Наверно, согнали со всего города.
- Да, а мы стоим. Эй, где прораб? Давай сюда прораба! Сколько можно стоять? За простой деньги не платят.
- Ты потише насчет прораба. Прораб найдет тысячу случаев отомстить тебе. Даст невыгодную работу, и баста.
- Разве есть такие?
- Сколько хотите. Заставит весь день расчищать площадку: камень отнести, бугор разровнять - и выведет человеко-день.
- Человеко-день? Что это за чудовище?
- Это когда на выполненную работу нет расценок. Допустим, у тебя пятый разряд, твой человеко-день - два рубля, третий разряд - полтора не набирает. А об учениках и говорить нечего. Им деньги не нужны, им опыт нужен.
- Они и питаются опытом? На завтрак - опыт, на обед - опыт, на ужин - тоже?
- У них есть мамы. Мамы заменяют опыт пищей.
- Да здравствуют ученики, у которых есть мамы!
- Бетон везут. Расходись по местам!
- A-а… чтоб он застыл по дороге!
Через минуту опять налаживается ритм рабочего дня. Самосвал пятится к траншее, задирает кузов над кабиной, и серый ошметок бетона с лязгом устремляется вниз. Много требуется бетона, чтобы заложить фундамент многочисленных построек нефтеперерабатывающего завода!
Завод - это новые цистерны бензина, дизельное топливо, жидкий газ, парафин и смазочные масла, нужные для жизни страны.
По утрам тысячи людей собираются на строительные площадки: мудрые, честные, бездельники и неверы, сильные и слабые, а все вместе они - коллектив.
Дни летят стремительно. Одних они старят, другие набираются сил. Чего не было вчера, уже есть сегодня. И это жизнь.