* * *
Секретарь комитета комсомола, кудрявый и черный, как жук, хитро уставился на рослого парня в заляпанной спецовке, только что вошедшего в кабинет.
- Садись и ничему не удивляйся, - сказал он.
- Иван Чайка!
- Так точно, - сказал секретарь. - Был шофером, стал комсомольским руководителем. Если ты не перестанешь пялить на меня глаза, я запущу в тебя чернильницей и разговора не выйдет. - Секретарь улыбнулся, блеснув зубами, и товарищески кивнул: - Садись, Илья.
Илья сел, все еще не переставая удивляться.
- Скажи хоть, как все произошло? - попросил он. - Я считал, меня Трофимов вызывает.
- Я лучше тебе расскажу, как утром меня пригласили в партком и дали взбучку за плохо проведенный воскресник. Учебный год вот-вот начнется, а школа в поселке еще не сдана. Собралось нас человек двадцать, сделали очень мало. Думал увидеть тебя на воскреснике, а ты не пришел.
- Но я же не знал, - обидчиво сказал Илья.
- Много у вас на третьем участке комсомольцев?
- Не знаю. А почему ты меня спрашиваешь?
- Прощупываю, - почти серьезно сказал Иван. - Ты когда зашел, мне подумалось: неплохо бы тебя в баскетбольную команду. Наверняка рукой до корзины достанешь. В Америке, говорят, есть профессиональная негритянская команда баскетболистов. Рост у каждого - больше двух метров. Любую команду избивают с непомерным счетом, с ними даже играть не решаются… Что же мы с вашими комсомольцами делать будем? Ты где взносы платишь?
- Я еще только на учет встал. А что делают комсомольцы - знать не знаю.
Иван Чайка промолчал. Вышел из-за стола и встал перед Ильей, засунув руки в карманы.
- Не будем ворошить старое, - сказал он. - И комитет работал здорово, и комсомольцы чудненько поддерживали его. Ладно. Будем создавать на вашем участке комсомольскую организацию. Участок теперь оформился, люди постоянные. Помогать мне будешь актив сколачивать.
- Помогать я не отказываюсь, - сказал Илья и развел руками. - Но что делать?
- Первое собрание, видимо, сумеем провести не раньше чем через две недели. Сейчас надо выяснить, кто из вновь прибывших комсомолец, и всех на учет поставить. Вот и действуй. Главное сейчас - к людям присмотреться. В актив надо выбрать таких, чтобы действительная польза была.
- В своей бригаде я сделаю, - сказал Илья. - Скажи хоть, как ты попал сюда? Меня любопытство разбирает.
- Ты что, маленький? - рассвирепел Иван. - Моего предшественника освободили. Уехал учиться. В партийную школу взяли. А я член комитета. Поневоле пришлось секретарем стать. - Иван задумался, глянув на почерневшие от масла и металла руки. - Все бы ничего - от машины отвыкнуть не могу. Тоска съедает, и зуд во всем теле. Увижу, что газует мимо, вздохну глубоко… Ничего, - тряхнул он головой. - Наладим дела, подберем подходящего парня на это место - и опять за баранку. Ну, как у тебя с работой?
- Что с работой. Под ТЭЦ фундамент заложили. Теперь дело за каменщиками. Нас на днях перекинут на строительство заводоуправления. Опять рыть траншеи. Генку перевели к Перевезенцеву в ученики. Юркий такой парнишка. Помнишь, приезжал, мы вместе работали? После того как показали в кино, и перевели.
- Слышал, - засмеялся Иван. - Он не комсомолец?
- Да нет пока. А парень толковый.
- Как его фамилия? - спросил Иван и, когда Илья сказал, записал в блокнот. - Толковый, говоришь?
Илья кивнул. Они дружески распрощались, причем Иван шлепнул его по спине и сказал с чувством, похожим на зависть:
- Здоровяка ты. А в команду баскетболистов я все равно тебя запишу. Подберем орлов, потом хоть с самими неграми играть не побоимся.
- Будет тебе, - сказал Илья. - Ты прежде порядок в комсомоле наведи.
* * *
После того как Першина побывала у них дома, Василий словно переменился. Он все время находился в радостном возбуждении, мурлыкал себе под нос: "Первый батальон, вперед, в атаку!.." И нет-нет да и поглядывал в зеркало. Потом вдруг объявил, что бросил курить, так как табак очень вреден для здоровья. Генка, хотя и сам покуривал, решение одобрил: "Правильно: папиросы - только деньгам перевод". А когда Генке под руку попала какая-то книжка и он по привычке швырнул ее за шкаф, Василий вытащил и водворил на место - на этажерку. При этом он не сказал ни слова, а только выразительно повел глазами. Он ревниво охранял тот порядок в комнате, какой установила Першина.
Как-то Генка вернулся с работы, и Василий прежде всего спросил:
- Женя ничего не говорила?
Для Генки этот день был полон значительных событий: он осваивал искусство управления экскаватором. Он сам был в не менее радостном возбуждении, и, конечно, до него не сразу дошло, о чем именно спрашивает Василий. Поэтому он беспечно ответил:
- Мало ли о чем она говорит. Трещит, сколько ей захочется. Таков уж человек: когда у него радость, он забывает о других.
- Я доволен, что у тебя все так удачно складывается, - сказал Василий. И ни о чем больше не рискнул спросить Генку. А тот начал было рассказывать о своей работе, но вскоре тоже замолчал, потому что видел: Василий думает о другом.
На следующее утро, проводив Генку на работу, Василий взял этюдник и тоже отправился к автобусу. В поселке строителей его прихватила попутная машина.
Измятый, видавший виды самосвал сначала несся по бетонной дороге, а потом круто свернул, выскочил на пригорок и встал.
- Приехали, товарищ художник, - сказал шофер. - Это самое высокое место - вся стройка видна. Впереди площадка ТЭЦ, правее - будущая сырьевая база… вон там, где экскаватор работает. Вам, собственно, куда?
Василий тяжело вылез из кабины, огляделся. Многое изменилось с весны, когда он впервые был на стройке. Там и тут поднимались недостроенные корпуса, протянулись высокие насыпи дорог. Василий обернулся к шоферу.
- Спасибо, дружище! Отсюда я сам потихоньку добреду. Посмотрю, что делается, и пойду.
Самосвал уехал. Василий закинул этюдник за плечо и потихоньку направился к площадке ТЭЦ.
У арматурной мастерской - простого навеса среди голого поля - он заметил Першину, разговаривающую с грузным человеком в сером плаще. Женя оглянулась, засветилась радостью:
- Васенька, я сейчас освобожусь…
Торопливо договорила что-то собеседнику, с сожалением осмотрела свои забрызганные грязью резиновые сапоги, старенький костюм и решительно направилась к Василию.
- Ну, пойдем. Все же надумал меня рисовать? И как же ты станешь это делать? Что мне - руки в боки, правую ногу чуть вперед, голову запрокинуть? Я всерьез побаиваюсь: вдруг одеревенею, как Гришка Перевезенцев.
- Как-нибудь сладим, - засмеялся Василий. - Ты сейчас была удивительно хороша. Я даже приревновал тебя к этому толстяку.
- К дяде-то Мише! - обрадовалась Першина и поддразнила: - Мы с ним дня друг без друга прожить не можем.
- Вот такой мне и хотелось тебя уловить, - влюбленно глядя ей в лицо, сказал Василий. - Ты иди работай, а я приткнусь где-нибудь, мешать не буду.
- Разве так? - разочарованно воскликнула Першина. - А я думала, ты поставишь меня перед собой и начнешь списывать. Уж и я нагляделась бы на тебя. - Добавила ревниво: - У Гришки ты даже анкетные данные спрашивал.
- Раз тебе так хочется, - развеселился Василий, - и у тебя спрошу. Почему бы и не спросить? Ведь я о тебе ничего не знаю. Родилась?
- В 1927 году, - охотно отозвалась Першина, - В феврале.
- Училась?
- Шесть классов в школе и немного в строительном училище.
- Так… - Василий замялся, подыскивая следующий вопрос. - Цель жизни?
- Не сеять скуку. Больно уж ненавижу уксусные лица.
- Любила?
- Тебя люблю, дуралей. - С нее слетела вся шутливость, сбивчиво заговорила: - Как увидела тебя, словно всю перевернуло. Сама себя не узнаю. Появился и нет, и ни к чему… Идешь другой раз, все и кажется: вроде ты. Побежишь, нагонишь… Сколько я передумала! Заставил первую домой прийти. Шла, и колени дрожали. Зачем идешь? Что ты для него?..
Отвернулась с обиженным, пылающим лицом. Василий смущенно кашлянул.
- Спрашивай дальше, - предложила она грубовато, - что молчишь?
Но спрашивать больше не хотелось. И Василий уже просто так, не думая, задал следующий вопрос:
- Родственники за границей есть?
- Есть, - проговорила Першина. - Муж за границей… Убит под Берлином…
И, словно опасаясь, что Василий поймет ее не так, положила ему руки на плечи, заглянула в глаза.
- Он в отпуск в сорок четвертом году приехал. А я еще девчонка… Познакомились. Говорит: "Так плохо, если тебя никто не ждет…" Привел меня к своим родителям - отец, мать у него. "Вот, живи, скоро война кончится, вернусь". Уверен был. И уехал. А потом погиб. Я его и не узнала хорошо. Извещение передали. Родители: "Оставайся у нас, живи как дочка". А я ушла, в общежитие ушла, откуда и взял меня…
Василий молчал: никуда ты от войны не денешься, каждый шаг напоминает о ней. Потом он осторожно снял ее руки с плеч, сказал совсем неожиданное:
- Генка недавно рассказывал… ваш Серега Тепляков купил два будильника, ставит их на тумбочку… Как зазвенят, все сразу и просыпаются. Только вместе не звенят…
- Серега все что-нибудь придумает, - тихо сказала Першина.
- Иди, Женя. Я хочу один… Я рядом буду…
Она покорно отправилась к своей бригаде. Василий, сильно хромая, обошел кругом площадку ТЭЦ. Ему приглянулось местечко шагах в двадцати от рабочих, разбиравших опалубку. Он притащил деревянный щиток, долго прилаживался, как сесть.
Василий работал по памяти, карандаш словно небрежно, но уверенно скользил по бумаге.
Он очень легко и быстро сделал три разных наброска. И может, оттого, что они сразу дались ему, он, даже не взглянув хорошенько, убрал их в ящик. Он засмотрелся на рабочего, который тяжелым длинным ломом отбивал схватившуюся с бетоном деревянную опалубку. Кургузый пиджачишко на его широких плечах при каждом взмахе грозил лопнуть по швам.
Не сама работа заинтересовала Василия, а крепкое, мускулистое тело, недюжинная сила рабочего. Почти рядом стояла Першина, что-то говорила. Рабочий на мгновение прервал работу, выпрямился, и Василий не без удивления узнал в нем Илью.
Следующий набросок он делал спокойнее. Ему хотелось, чтобы Першина была на рисунке среди людей своей бригады. Он очень огорчился, когда, сложив инструменты, рабочие неторопливо потянулись в столовую.
Прибежала Першина, и за ней Илья. Женя села на щиток, прижалась к Василию - лицо у нее ласковое, мечтательное. А Илья, глянув на лист бумаги, прикрепленный к фанере кнопками, удивленно присвистнул:
- Как живая, - сказал он о Першиной.
- Ну, это ты брось, - недовольно заметил Василий. - Льстецы нынче не в моде.
- Точно. Чего мне льстить? А это, наверное, я - по пиджаку узнал.
- Это ты, - подтвердил Василий.
- Сереги, конечно, нет. Вид у него нефотогеничный. А жалко. Он бы обрадовался… И Генки нет. Так нельзя. Мы его своим считаем. Правда, бригадир?
- Правда, - подтвердила Першина. - Генку мы своим считаем…
- Слушай! - вскипел Василий. - Когда ты с ломом стоял, я тебя не учил! Почему ты меня учишь?
- Я не учу. Я только пожелания высказываю. Правда?
- Он только пожелания высказывает, - подтвердила Першина.
Василий посмотрел на них и неопределенно хмыкнул. Ему было приятно, что Женя так вот просто подсела к нему, прижалась плечом и беззаботно болтает глупости. Он чувствовал теплоту ее тела, ровное дыхание, запах волос и боялся пошевельнуться, боялся, что она ненарочно может отодвинуться. "Как я рад, что встретил тебя, - с нежностью подумал он, - и как жалею, что встреча не произошла десять - пятнадцать лет назад. Тогда мы оба были юными, озорными и еще не видели, не пережили всего, что выпало на нашу долю. Мы прямо со школьной скамьи попали в пекло войны, нам очень не повезло. Лучшие годы больших надежд и любви были потрачены на ненависть…"
- Илья, это не тот, с которым мы спорили в клубе?
Кобяков шел в столовую. Руки в карманах, походочка гуляющего человека.
- Он самый, - ответил Илья. - Парень будто исправляется. Помог ваш спор в клубе.
Илья замахал рукой.
Кобяков, увидев, что ему машут, подошел.
- Привет! - сказал он и тоже первым делом взглянул на рисунок, удивился: - Ого! Поворот к злободневности… Начинаем писать о строительстве завода. И мы пахали! Поздравляю!
- Что ты с ним будешь делать, - с искренним огорчением сказал Илья. - Рот хоть зашить бы, что ли?
- Не поможет, - проговорил Василий. - Другим местом гавкать начнет. - Нервная дрожь передалась его рукам, и, чтобы скрыть ее, он потянулся в карманы за папиросами. Пошарив и не найдя папирос, вспомнил, что бросил курить, но рук так и не вынул. - Ошибаешься, - возразил он Кобякову. - Опять не в точку… К заводу и людям я имею самое непосредственное отношение. Что ей дорого, - кивнул он на Першину, - то дорого и мне. Но это частность, может быть: завод хочу видеть, дело рук человеческих. Оттого и здесь. Ошибаешься, как всегда.
Замечание Кобякова задело его за живое, и он не волновался бы так, не будь рядом Першиной. А она, словно изучая, рассматривала Кобякова и только еще плотнее пододвинулась к Василию, положила ему на плечо голову.
- Таков я есть, чтобы в ваших глазах ошибаться, - усмехнулся Кобяков, повел глазами на рисунок и договорил: - И все же истинная ваша цель понятна.
- Уйди, прошу тебя, - попросил Илья. - Что ты всегда на рожон лезешь?
- Только ради тебя, - многозначительно произнес Кобяков и в самом деле повернулся и пошел, все так же лениво, как и до этого.
Илья растерянно моргнул. И после ему не раз вспоминались эти слова, но он так и не понял, почему Кобяков ушел "ради него".
Глава тринадцатая
Подул ветерок, и старая дуплистая липа сбросила на землю парашютики семян, твердых и приятных на вкус. В прозрачном и холодном воздухе крутились пожелтевшие листья. Ветер подхватывал их, и они торопливо трогались в путь, чтобы осесть где-нибудь у заборов и подъездов домов.
Илья осмотрел дерево со всех сторон. Оно было все такое же старое и могучее, закованное листовым железом. И в одном месте в железе круглая дыра - память о первом дне, проведенном с Галей. Постояв, он стал подниматься на третий этаж, не снимая руки с гладких перил. Он сам не очень представлял, почему и зачем идет в этот дом. Его просто тянуло сюда. "Ничего плохого в том нет, если я зайду к ней, - успокаивал он себя. - До этого я бывал здесь, и ко мне привыкли".
В коридоре он увидел Андрейку - загорелого и остриженного под бобрик. Он держал в руке баночку с клеем, а вокруг, на подоконнике, была настрижена бумага, валялись лучина и растрепанное мочало.
- О, Илья! - обрадовался Андрейка. - А я из школы пришел и змея делаю. Сейчас склею и запускать пойдем.
- Галя дома?
- Не, ушла куда-то с сумкой. Наверно, в магазин. Да ты иди, раздевайся. Мама дома.
Илья пошел было в комнату, но мальчик вдруг опередил его, прикрыл плотнее дверь.
- Погоди, - сказал он, хмуря выгоревшие на солнце брови, - поговорим давай.
- Давай поговорим, - улыбнулся Илья. - О чем мы будем говорить?
- В общем, вот, - стал очень серьезным Андрейка. - К Гальке один тип повадился. Я приехал из деревни, а он сидит - нога на ногу. Галька перед ним на цыпочках: "Тебе не скучно? Может, пластинку завести?" Ходит каждый день. И сегодня обещался, мама позвала. Ей он нравится, и Гальке даже сказала: "Довольна твоим выбором". А она уши развесила.
Андрейка все сказал, и очень прямо. Илье расхотелось оставаться здесь. Но он все еще медлил. Невольно взял у мальчика клей, принялся помогать ему.
- Не наше с тобой дело, Андрейка. Галя сама знает, что хочет.
- Фи! Ничего она не знает. Меня спрашивает: "Хороший он, правда?" А я ей кукиш, пусть позлится. В общем, вот… Выходи за нее замуж, а то поздно будет.
С Андрейкой у Ильи с первых дней установились приятельские отношения. Они могли разговаривать обо всем, что приходило в голову.
- Девчата выходят замуж, а про мужчин говорят: женятся. Хватит об этом, расскажи, как в деревне жил?
- Чего рассказывать, - неохотно ответил мальчик. - Ничего, весело. - Но потом оживился и, захлебываясь от восторга, продолжал: - Знаешь, каких окуней ловил, во! С руку. Не веришь? Ты у папы спроси. С плота поймал такого, что еле вытащил. Сел на него, боялся - убежит, а он меня подкидывает. Еще бы немного - и ушел.
И Андрейка принялся рассказывать о рыбалке, деревенских мальчишках. Он забыл о серьезности, которую на себя напускал, и слушать его было интересно.
- С кем ты там расшумелся? - крикнула из комнаты мать.
Открылась дверь, вышла Елена Николаевна. Это была полная, круглолицая женщина.
- Добрый день, тетя Лена, - сказал Илья.
- Здравствуй, Илюша. Проходи. Давно ты у нас не был.
- Я на минутку забежал. Шел мимо… и забежал.
- Галя сейчас придет, - сказала Елена Николаевна,
Андрейка увлек Илью в комнату, стал показывать коллекцию жуков и бабочек.
- Смотри, носорог, около лесозавода нашел. Заберешься на опилки и ройся, всегда найдешь.
Чтобы не обидеть мальчика, Илья осторожно потрогал жука.
- Замечательная коллекция, - похвалил он.
Вошла Галя и несколько удивленно поздоровалась.
- Андрейка, тебя мама что-то зовет, - сказала она строго.
Мальчик надул губы, но покорно ушел.
- Ты так и не извинился перед Виталием? - не глядя на Илью, спросила она. - Вел ты себя в клубе отвратительно. Он на тебя ужасно сердится.
Илья усмехнулся:
- Сорок лет сердилась старуха на базар, а он торговал и того не знал… - Но, заметив, как омрачилось ее лицо, поправился: - Мы уже разговаривали после. Раз он даже ушел "ради меня".
- Как ушел? - не поняла Галя.
- Очень просто. Попросил, он и ушел. Я долго не мог понять, почему он это сделал. А потом догадался: после вечера в клубе уважать меня начал. Почти помирились.
- Вот и отлично! - сразу обрадовалась она, не очень задумываясь над его словами. - Я тебя с того вечера и не видела. Прохожу около ТЭЦ, все нет и нет. Ты вовремя зашел. У нас сегодня неожиданная вечеринка. Старый друг нашей семьи решил развлечься.
Ему стало хорошо и уютно, приятно было слушать ее голос.
- Виталий говорит, на будущий год мне можно поступать в геодезический институт. Кое-какую практику я получила…
- Пойдем туда… к твоей маме, - с трудом сказал Илья.
В прихожей уже собирались гости. Прихорашивалась перед зеркалом девушка, Галина подруга, милая и застенчивая, с копной рыжих волос. С Еленой Николаевной разговаривал артист филармонии Сергей Шевелев. Илья как-то уже встречал его здесь, а перед этим слушал и на концертах. Пел Шевелев неплохо, и репертуар у него был обширный, но Илье все время казалось, что он поет как-то не так. Он не мог бы сказать, как надо, но едва слышал голос Шевелева, к нему снова приходило это странное чувство. Крупная голова артиста была с плешинкой, глаза тусклые, прикрытые белесыми ресницами.
Потом пришел виновник вечеринки, преподаватель педагогического института. Ему было лет тридцать пять, густая шевелюра, крупный мясистый нос, глубоко сидящие проницательные глаза.