Пока ехал в трамвае, решил, что правильно делает: надо там раньше Клавки появиться. Она, может, и грозится только, но черт ее душу знает. Возьмет и прилупит. Тут много ума не надо, а она вон и последний растеряла. Никто, конечно, в такую собачатину не поверит, но ведь засмеют потом мужики, затравят. Год будут цветочки эти склонять. Надо, значит, самому спустить все на тормозах. Преподнести в виде южного анекдота. На тему "как я был артистом". Подстелить, короче, соломки. Пусть сразу проржутся.
На работу он подгадал к концу обеденного перерыва. Ребята как раз забивали в комнате отдыха "козла". Федоскина они встретили бурно, заголили на нем рубаху и поволокли к шкапу - сравнивать. У них в комнате стоял старый коричневый шкап, который специально не выбрасывали, держали, как эталон загорелости. Всех отпускников, побывавших на юге, прислоняли к этому шкапу, и если у кого загар оказывался по цвету слабее, с такого полагалось угощение.
Федоскин сравнение выдержал, о чем ребята искренне посожалели.
Вторая проверка была тоже традиционная, чисто мужская.
- Ну, отчитывайся перед коллективом, - сказали ему. - Сколько шайб на выезде забросил?
Федоскин этого вопроса ждал, приготовился к нему:
- Вот клянусь, мужики, ни одной.
- За месяц?! - не поверили ему. - Дак что ж ты там делал? Груши околачивал?
- Клавка вот тоже не верит, - засмеялся Петр.
- И правильно делает. С такой шеей по месяцу не выдерживают.
- Я уж и сам пожалел, - сказал Петр. - Надо было… А то теперь оправдывайся ни за плешь… Меня вдобавок по телевизору показали, - заторопился Петр. - Как я цветы покупал…
- Тебя по телевизору? - удивились мужики.
- Ну. В артисты попал. Рассказать - ухохочешься. - И он начал рассказывать - Собрались всей компанией в Сочи. Хотели в пивном баре посидеть. Бар там есть - прямо с завода, по трубам, пиво поступает, свеженькое. А где он - точно не знаем. Потом-то нашли, он за парком Ривьера оказался, а сначала не знали. А жара… Ну, остановились возле винной бочки, в каких у нас здесь квас продают, взяли по кружке…
- Вина?.. По кружке?.. Ни фига себе!
- Так оно же слабенькое. Чуть крепче пива. Мы сперва стаканами пили, а потом видим: местные из кружек…
- И сколько?
- Что, кружка?.. Пятьдесят копеек.
- Всего? Врешь.
- Ну, считайте сами: стакан - двести грамм - двадцать копеек, два стакана - четыреста - сорок, а в кружке - пятьсот…
Пока разговаривали про вино, не заметили, как подошел слесарь Тупиков, худой, желчный мужчина, угнетенный язвой.
Тупиков постоял, послушал и, ни к кому не обращаясь, вдруг произнес;
- О, шакалы!
- Ты кого это? - спросили Туликова. Тупиков не прореагировал.
- Шакалы! - повторил он. - Прохиндеи, алкоголики. И сосут, и сосут, живоглоты - насосаться не могут. В три горла лопают! Мало им здесь, сволочам, они и там, оказывается, не просыхают. А им путевки профсоюзные - в санатории, на курорты. Кому доброму не дадут, а этим - пожалуйста… На Колыму их, гадов, надо, не на курорт!
- Ты чего завелся? - опешили мужики. - С каких семечек?
- Еще и жалобы пишут! - не унимался Тупиков. - В народный контроль. Х-эх!.. На буфетчицу вон из "Ветерка" написали: вино разбавляет, видите ли. По четырнадцать стаканов, пишут, выпиваем - и ни в одном глазу. По четырнадцать стаканов! Скоро уж задницей начнут хлебать, оглоеды!
Петр обиделся:
- Да ты что, объелся? Нашел, тоже, с кем сравнивать.
- Я не сравниваю, - жестко сказал Тупиков. - С тобой разве сравнишься. Они - стаканами, а ты - кружками.
Тут и мужики возмутились.
- Иди ты, Тупиков, - сказали, - куда подальше!
- Я пойду! - выкрикнул Тупиков с угрозой. - Я знаю, куда пойти. Я в обком союзов пойду. Пусть они с этой лавочкой разберутся. Пусть узнают, каким алкашам путевки по блату выделяют!..
Федоскин расстроился до невозможности. Забыл историю свою досказать. И ребята не напомнили. Их тоже Тупиков этот сбил с колеи.
Петр вышел из гаража на территорию. Состояние было такое, будто его из-за угла пыльным мешком шарахнули. Фантастика прямо. Сон дурной. Нарочно не придумаешь.
Тут, как на грех, увидела его Зина Петлицына из планового отдела - вечная активистка. Сколько Петр ее знал, она все культурно-массовым сектором в профкоме заведовала.
- Петр Игнатьич! - засияла Зина. - А я сразу догадалась, что это массовка! Верно ведь, массовка? Вас не скрытой камерой снимали? Потому что, когда скрытой, у всех естественно получается. А здесь, наоборот, скованные очень все. Кроме вас. Но вы, вы! Так просто, жизненно. Мы с девочками смотрели, они творят: какое фотогеничное лицо… Ну, Петр Игнатьич, - Петлицына кокетливо погрозила ему пальчиком, - теперь вы от меня не отвертитесь. Я вас обязательно в драмкружок затащу…
- У тебя все дома? - мрачно спросил Петр. - В черепке, говорю, как? Шарики за ролики не заскакивают?
Петлицына привыкла к грубости слесарей, но Петр хватил через край - и она оскорбилась.
- Вот все вы такие! Как путевка понадобится - сразу дорогу в профком найдете, а как в мероприятии поучаствовать - вас не допросишься…
- Да что вы мне путевкой в нос тычете! - заревел Петр. - Ну, заберите ее назад - высчитайте! Подотритесь сходите вашей путевкой, в гробу я ее видел!..
У Петлицыной задрожали губы, она развернулась и замелькала сапожками: подалась в контору - тоже, наверное, жаловаться.
Петр плюнул на грязный, в мазутных пятнах асфальт и зашагал прямиком в "Ветерок". У него еще оставалось в кармане два рубля с копейками. И странно: то ли буфетчица действительно разбавляла, то ли организм у Петра так заколдобило - он ничуть не захмелел. Только вошла в душу отчаянность: будь что будет!
Дома он прямо с порога крикнул жене:
- Радуйся!.. Допросилась - радуйся теперь! Можешь не ходить куда собралась - не тратить нервы. Без тебя нашлись… добровольцы.
- Как это? Кто? - почему-то испугалась жена.
- Не ты одна в телевизор пялишься. Другие тоже смотрят.
- Да другим-то какое собачье дело? - завозмущалась Клавдия. Каким-то даже сообщническим тоном заговорила - Уж как-нибудь сами разберемся. И чего людям надо, не понимаю. За своими бы лучше глядели. Господи, да там свои-то… на дорогу кинь - никто не поднимет. Вот они и бесятся, и суют нос в чужую жизнь…
У Петра отпала челюсть. Так… какого же он черта выступал тогда? Зачем волну поднял? Что же это из него обезьяну-то делают?!
Он ушел в другую комнату, не снимая пиджака, упал на кровать. Лежал, глядел в потолок, ни о чем больше не думал - не мог думать.
Не знал Петр Игнатьич, что, когда он дверью-то шарахнул, благоверная его слегка перетрусила. И тут угадавшая момент свекровь подкатилась к ней со своей здоровой теорией: ой, девка, довыкамариваешь! Вот бросит он тебя с ребятишками - что делать будешь? Ну, хоть и скрутился он с какой - мало их… Дак ведь ничего там не оставил, все с собой привез - целое.
И перекипевшая Клавдия легко приняла эту удобную философию. Она простила Петра. И даже по-бабьи похвасталась перед кем-то неизвестным, отбрила мысленно возможные насмешки: ну и что, мол? Значит, стоит чего-то мужик, раз еще вешаются на него. Не то что другие замухрышки - ни себе, ни людям. Пусть вешаются. А он отряхнулся, да опять ко мне, в семью.
Через полчаса Клавдия заглянула в комнату.
- Петь, - сказала просительно. - Иди поешь. Мама супу куриного наварила. Вставай - с утра, поди, голодный…
Петр полежал маленько, зажмурив глаза, потом вздохнул, сбросил ноги с кровати и пошел есть куриный суп.
МЕШОК КЕДРОВЫХ ОРЕХОВ
I
Учительница Душкина Генриетта Сергеевна привезла в город, на продажу, мешок кедровых орехов. Приехала она, вернее привезли ее добрые люди, поздно, в двенадцатом часу ночи, приткнуться ей до утра, до открытия рынка, оказалось негде. Вообще-то, в городе у нее жила родная сестра, Ирина, артистка драматического театра, однако к сестре по некоторым причинам путь ей был закрыт. Хотя в доме сестры ложились поздно - можно было еще успеть. Но как раз то, что поздно ложились, Генриетту и смущало. А вдруг у них компания. Муж Ирины Виталий - тоже артист, знаменитый, его в кино часто снимают - человек общительный, живой, народ вокруг него всегда роится. И вот тебе картина: там компания - артисты, художники, "бомонд", как говорит Ирина, а тут она заявляется - бабеха деревенская, клуша… с мешками (у нее, кроме мешка орехов, был еще полнехонький рюкзак шишек).
Но все-таки не это было главным, а то, что люди, с которыми она доехала, не могли петлять по городу - опасались. И не без оснований.
Попутная машина до города подвернулась ей так: приехали к соседу, к ветврачу, родственники - брат с женой. Приехали на служебном автобусе, на "пазике": брат в городе работал начальником какого-то небольшого гаража. И еще с ними было семейство: механик - подчиненный брата, супруга его и пацан лет пятнадцати. Два дня погуляли, а потом набили автобус мешками с картошкой, с орехами теми же - собрались домой. Тут Генриетту и осенило: вот же случай! Другой когда еще представится. А на рейсовом автобусе, в который всегда не протиснуться, с грузом-то мука мученическая. Да он к тому же только до райцентра, а там пересаживаться надо.
Короче, напросилась она в попутчицы. А мужики оказались какие-то шибко яростные - начали дорогой водку хлестать. Именно хлестать. Останавливаются в деревне, берут поллитровку, располовинивают - и вперед. Только кустики мелькают. В следующей, километров через двадцать, - та же история. Жены попытались было укоротить их, а мужики: "Цыть! А то перевернем к такой матери!" Вроде весело цыкнули, а бабенки сразу прижухнулись. Матриархатом нынешним тут, похоже, не пахло. Мужики, видать, добытчиками были, на них семьи держались, жены поэтому пикнуть не смели. Вообще, странная у них компания подобралась, интересная - внешне даже. Мужики похожие друг на друга: крепкие оба, пузатые, красномордые - как два гриба боровика. Жены еще больше похожи: худые, остроносые, злющие, от вечной задавленности наверное. Сестры, что ли? Хотя… Генриетта с Ириной тоже сестры, а рядом поставь - никто не поверит. Ирина стройная, изящная, моложавая, несмотря что старше на три года. Генриетту же так разнесло - поперек себя шире. И мастью тоже не сошлись: Ирина беленькая - в мать угадала, а Генриетта черноволосая - в отца.
После второй бутылки мужики вовсе бешено погнали машину. А еще до Ползунов не доехали. За Ползунами гравийка, хоть и щербатая, там полегче все же. А здесь насыпная грунтовка, растолченная тракторами в кашу, колдобина на колдобине. Автобус юзит, кидает его на ухабах из стороны в сторону, мешки по салону так и порхают, поразвязывались некоторые, картошка под ногами катается, бьется. А по сторонам дороги кюветы глубоченные…
Генриетте страшно сделалось: перевернемся! Не доедем! Угробят, охломоны.
Дернул же черт связаться. И ведь никуда теперь не денешься, не выскочишь среди поля - с грузом-то.
Перед самым городом за руль сел пацан. У него прав не было, а водить умел. Вот отчего они так храбро себя держали - на пацана надеялись. Но по главным улицам ехать им было все же нельзя. Закоулками, переулками прокрались они на другой край города, где у брата ветврача был свой дом, каменный. Автобус загнали в ограду, разгружать не стали - до утра, мол. Мужики, как вошли в дом, попадали сразу спать, даже ужинать не стали. Остроносые жены их присели у стола, голова к голове: шу-шу-шу… На Генриетту не смотрят, как будто ее и нет здесь. Она потопталась, потопталась у дверей… да черт с ними! Куда же теперь деваться, ночью? Не выгонят, поди. Побоятся мужей. Кинула в кухне на полу свое пальтишко, платок пуховый комком свернула - под голову - и легла…
II
В Заикино Душкины приехали полтора года назад. До этого учительствовали они в большом селе, в Кулунде. Даже не село это было, а рабочий поселок: три тысячи жителей, совхоз богатейший, птицефабрика, свой Дом культуры, музыкальная школа, две общеобразовательных: восьмилетняя и десятилетняя. Душкины были там на хорошем счету. Генриетту, например, сколько раз в район посылали - рассказывать о своем методе преподавания в младших классах. И к ней из других сел приезжали учителя опыта набираться.
Но кругом поселка лежала степь, ровная, унылая, местами белесая от солончаков, как выскобленная доска. И муж Геннадий, выросший в таежном, речном краю, тосковал: с удочкой посидеть негде! А еще, называется, в деревне живем. Ребятишкам за грибами сбегать некуда.
Генриетта, когда умерла свекровь и никого у них из родни не осталось, кроме сестры Ирины, согласилась на переезд в другую область. "Только подбирай район поближе к городу, - сказала, - поближе к Ирине".
В Заикино помог им устроиться муж Ирины Виталий. Позвонил в ближний район, секретарю райкома: он там с шефскими концертами часто выступал, знал секретаря хорошо. Возьми, попросил, свояка. Секретарь, поскольку были они с Виталием накоротке, прямо поинтересовался: а чего это он к нам? Не сработался там? Он, вообще, как - не склочный мужик?
- Да не склочный, не склочный, - заверил Виталий. - Нормальный… губошлеп. Дон-Кихот. Бессребреник. Убежден, что его место только в деревне. Просто ему там не климат, ностальгия замучила - по дубравам. А у вас - леса. Ты его хватай тепленького, на таких воду возят.
Секретарь подумал секунду.
- Школу потянет?
- Он прицеп тракторный потянет! Будет хрипеть, падать, но тянуть.
- Ну, пусть подъезжает, - сказал секретарь. - Познакомимся.
Геннадий прилетел. Хотя и каникулы были, летние, а вырваться ему из школы удалось только на один день. А что за день увидишь? Да еще часть времени у него секретарь отнял: счел необходимым лично встретиться, побеседовать. Ну, порасспрашивал Геннадия, затем район обрисовал: такие-то посевные площади, такое-то поголовье крупного рогатого скота, культура, быт, то, се… Под конец странную фразу произнес:
- Хозяйство у нас среднее. Ну, а что касается благосостояния… народ живет крепко. В целом по району двенадцать миллионов на сберкнижках.
Геннадий внутренне хмыкнул: интересно - хозяйство среднее, а живут крепко! Но отметил он этот парадоксальный факт мельком: в кабинете сидела заврайоно, а у подъезда ждал "газик" - надо было ехать, смотреть школу.
До Заикино, куда повезла его заврайоно, было километров семьдесят. Проезжали озера - они тянулись вдоль дороги цепью, разделенной узкими перешейками. Потом леса начались, колки березовые.
Геннадий крутил головой, схватывал красоту эту. Заврайоно заметила его интерес, сказала:
- Уток здесь осенью - тьма. А от деревни - километрах в семи - кедрач пойдет. Жалко, времени мало, не посмотрим.
Времени у них, действительно, мало было, только со школой познакомиться. А чего там знакомиться? Длинное бревенчатое здание, одноэтажное. Геннадий прошагал по нему деловито, размашисто. Толкнул двери в некоторые классы, стукнул кулаком в облупленную стену:
- Ремонт требуется.
Заврайоно семенила за ним, смущалась и недоумевала. Ее недоумение раньше охватило, еще в кабинете у секретаря. Странно: мужчина, с высшим образованием… интеллигентный с виду, похожий на киноартиста Тихонова, не на Штирлица, а на того, каким он играет в фильме "Доживем до понедельника", потощее только… и вдруг - в деревню! Откуда все выпускники пединститута бегут при первой возможности.
Она кашлянула:
- У меня еще три школы без директоров. Может, посмотрите? Поближе к райцентру. И получше. Задержитесь дня на три. Гостиницу мы вам организуем.
Геннадий повернулся к ней. Резко. Длинные ноги - циркулем, руки за спиной, глянул сверху вниз. И выдал свое кредо:
- Нет плохих школ. Есть плохие учителя.
Заврайоно оробела. Ей такие слова только от высокого начальства слышать доводилось.
Так Душкины и очутились в Заикино.
Места были тут чудесные, ничего не скажешь: лес, озера, кедрач в семи километрах. Непролазный, дремучий. Но вот деревня… Ее сносить собирались, когда кампания шла за ликвидацию малых сел. А потом оставили на неопределенное время. Отделение совхоза. Дворов примерно шестьдесят. Мелкота - по теперешнему времени.
Школа запущенная до крайности. А как ей запущенной не быть? В пятнадцати километрах центральная усадьба, все лучшие кадры там. А здесь девчонки преподают, после десятилетки, из местных же. Да какие! Которые сами в институт поступить не смогли. С высшим образованием - один физкультурник. Был. Года за два до приезда Душкиных. Сбежал. Но не в город. Сориентировался парень. Понял, что в городе ему ловить нечего: там таких специалистов пруд пруди. Остался здесь, в кладовщики пошел. А что? Грамотный человек, управляющий за него двумя руками ухватился. Ну вот: сам кладовщик, жена продавщица - завели хозяйство, обжились. Полтораста уток каждый год выкармливают, восемьдесят гусей. "Ниву" купили. Чем выкармливают - ежу понятно. А попробуй докажи. Да и кто доказывать станет?
Ребятишки, естественно, темные. Генриетта приняла второй класс - они ни бе ни ме.
Ну, да ладно. Это школа, работа. К такому не привыкать было.
С другим обстоятельством Душкины здесь столкнулись. Не то чтобы с непредвиденными - они деревенскую жизнь, слава богу, знали. Но тут уж… В общем, открылся смысл той, секретарской, фразы. Город близко, областной центр - вот в чем штука. Не так уж и близко, километров полтораста, но когда у каждого второго свои колеса - считай, рукой подать. Личным подсобным хозяйством никто не брезгует. Скотину держат - свиней, овец, а главным образом - птицу, гусей. Гуси инкубаторские (в районе свой инкубатор), белые, крупные. Летом выйдешь на улицу - деревню будто снегом замело. Красиво.
А вот купить чего-нибудь, мяса или молочка - шалишь! И понятна психология: драть три шкуры со своих же деревенских, тем более с учителей, неудобно, а дешево продавать невыгодно. В городе-то, на рынке, те же гуси по двадцать рубликов. Вот они - миллионы на сберкнижках.
Геннадий наладился было, как на прежнем месте, к управляющему, а тот оказался с заскоками, неровный мужик. Если в хорошем настроении - черкнет записочку: отпустить. Но и записочка - только записочка, еще не продукт. С нею к завскладом надо. Кладовщик же, даром что сам бывший учитель, очень быстро осукинсынился. Захочет - отпустит, не захочет: "У меня бригады кормить нечем… обождешь". Геннадий однажды, получив от ворот поворот, разогнался обратно к управляющему - пожаловаться на кладовщика. А управляющий уже в другом настроении: "Что? Не дал? И правильно сделал. Там люди вкалывают без разгиба, а ты разгуливаешь тут… в шляпе. Интеллигент".