- Без меня он просто пропадет… Он талантливее, беззащитнее всех… - И, заметив на лице Иннокентьева невольную усмешку, повторила свое давешнее: - Он гений, да! И не делай вид, что ты этого не понимаешь! Но при этом он самый слабый человек на свете, малейшее непонимание или обида его ранят так, будто он совсем без кожи! Теряется, впадает в панику, не находит себе места, я просто боюсь за него, в этом состоянии он на все способен. У него ужасный характер, я прекрасно вижу, упрямый, грубый даже, неуживчивый, он успел переругаться со всеми в театре, но актеры его обожают! Готовы с ним хоть на край света. Люблю?.. - И усмехнулась обреченно. - Не то слово. Если бы просто любила, мне была бы нужна его любовь в ответ. Хоть какая-то надежда. Но я и без этого готова обойтись. Я даже больше того тебе скажу - он моей любви и не замечает, она ему ни к чему. Он о ней даже не догадывается, а если бы кто вздумал открыть ему глаза, он бы только удивился. Но мне многого и не надо…
- Вы про Романа Сергеевича?
Иннокентьев и Настя не услышали, как Эля вошла на кухню и остановилась на пороге - босая, в его слишком просторном на ней и слишком длинном купальном халате с засученными рукавами. Музыка в гостиной смолкла, диктор заученным голосом читал последние известия.
- Как ты догадалась? - Иннокентьев презирал себя за то, что всякий раз, как Эля заговаривала о Дыбасове, это его корежило и он едва удерживался, чтоб не заорать на нее.
- А про кого же еще такое? - пожала она плечами и прошла к электрической плите, поставила на нее остывший чайник. - Кто еще другой такой есть?.. Именно что не от мира сего. Как малый ребенок - за ним надо ходить, чтоб не упал и не убился. Я очень даже понимаю Настю.
Иннокентьев не удержался, дал волю беспричинному раздражению:
- Ты-то тут при чем?! И не вмешивайся в чужие разговоры, раз ничего в них не смыслишь! Лучше-ка налей нам всем чаю.
Она резко обернулась к нему, лицо ее залила краска гнева и обиды; если бы не Настя, она наверняка не постеснялась бы ответить ему, не слишком выбирая выражения, но совладала с собой, пропела вызывающе и насмешливо свое обычное:
- Норма-ально!..
Настя не услышала их перепалки, повторила убежденно и почти молитвенно:
- С ним нельзя, как с другими. Вы все еще будете гордиться, что жили на свете в одно с ним время.
На что Иннокентьев сказал как мог задушевнее:
- Завтра же сажусь за мемуары.
В ЦСКА Иннокентьев приехал на четверть часа раньше условленного. Как это ни смешно казалось ему самому, но он еще утром решил прийти на корт чуть пораньше и поразмяться, - когда-то он запросто выигрывал у Помазнева одиночку, а уж на этот раз он просто обязан выиграть, иначе тот сможет заподозрить, что он проиграл нарочно, из чинопочитания, а этого Дима и в юности терпеть не мог: однажды, когда их университетский тренер из каких-то одному ему ведомых соображений попросил Помазнева и Иннокентьева проиграть парную встречу теннисистам мехмата, Дима закатил такой скандал, что об этом наверняка и по сей день помнят на кафедре физвоспитания.
Но обе площадки во Дворце тенниса были заняты - второй день шло юношеское первенство Москвы, игры затянулись, и администратор очень сомневался, чтобы кому-нибудь из арендаторов удалось сегодня поиграть.
Иннокентьев не стал заходить в зал, остался в вестибюле, глядя сквозь стеклянную дверь наружу, в хмурую, слякотную мглу. Хоть и конец марта, а весною, похоже, еще и не пахнет, октябрь какой-то бесконечный.
А вот чего не следует ни в коем случае делать, так это самому задавать вопросы, решил Иннокентьев, пусть это делает Помазнев, а лучше, если он же и будет сам на них отвечать.
Помазнев запаздывал, и Иннокентьев не мог решить, надо ли ему его дожидаться, не правильнее ли будет уехать, подчеркнув тем самым свою независимость и не слишком настойчивую заинтересованность в разговоре о "Стоп-кадре", если, конечно, тот действительно намеревается говорить на эту тему.
Но тут к самому входу во Дворец тенниса подъехали ярко-красные "Жигули", из них поспешно выскочил Помазнев и, подняв воротник плаща, побежал под дождем к подъезду. Он был без шапки, и, когда вошел внутрь, лоб и щеки его были мокры, он вытер их на ходу тыльной стороной ладони, и этот жест почему-то очень живо напомнил Иннокентьеву прежнего Димку Помазнева. И само по себе получилось, что называть его надо на "ты", "вы" в этой ситуации как раз и прозвучало бы ненатурально.
Впрочем, первым это сделал Помазнев:
- Прости, опоздал, жуткая пробка у Белорусского. Давно ждешь?
- Да нет, - соврал почему-то Иннокентьев, - только что приехал. Но там - соревнования, так что все равно…
- Да знаю! - досадливо отмахнулся Помазнев. - Мне звонили, но поскольку мы с тобой уже условились, а телефона твоего у меня под рукой не было… Не беда, хоть поболтаем в кои-то веки. Слушай, давай-ка в машину, там решим, как быть. Может, завалимся куда-нибудь, поужинаем?
Они вышли. Помазнев открыл перед Иннокентьевым заднюю дверцу машины, пропустил вперед, сел рядом.
Они оказались в машине не одни - на переднем сиденье за рулем сидела какая-то женщина, она обернулась к ним, но в темноте Иннокентьев не мог разглядеть ее лица.
- Казенную машину пришлось отпустить, что-то со сцеплением, вот и эксплуатирую беззащитных женщин, - говорил Помазнев, располагая на сиденье свое крупное, дородное тело. - Знакомься - моя свояченица или как там это правильно называется. Одним словом, сестра моей жены. Ритуля, зажги свет, покажись моему старинному другу во всем блеске. - И сам нажал на кнопку сбоку, зажег свет в салоне.
На Иннокентьева глядело миловидное и молодое лицо с крупным ртом и подчеркнутыми голубыми тенями глазами, выпуклыми скулами, приветливо и с нескрываемым любопытством улыбающееся ему.
- Сногсшибательная, умопомрачительная и жутко опасная особа, - отрекомендовал ее Помазнев, - Могу тебе только, Борис, пожелать, чтоб ты не испытал ее чары на себе. Процент выживаемости ничтожен. Но в качестве родственницы не имеет себе равных. Я-то в полной безопасности, слава богу, с меня хватает и ее сестрицы.
Она протянула Иннокентьеву поверх спинки кресла мягкую, прохладную ладонь, но пожатие ее было неожиданно сильным и уверенным.
- Кстати, тоже нашего полка - теннисистка, - добавил Помазнев, - в отличие от нас с тобой спуску себе не дает, играет ежедневно. Теннис и бассейн - вот и все ее занятия. Современный тип.
- Если не считать восьмичасового рабочего дня от звонка до звонка, - сказала она, не сразу убирая свою руку из руки Иннокентьева. - Но это не в счет, тут мой свояк совершенно прав - жизнь начинается после шести вечера. - И только теперь назвала себя: - Рита. А если вам этого мало - Маргарита Аркадьевна.
И тут Иннокентьев, совершенно неожиданно для самого себя, проговорился.
- Ремезова, - закончил он за нее.
Наступило секундное молчание, и Иннокентьев угадал на себе настороженный, искоса взгляд Помазнева.
- Все знает! - удивился Помазнев полушутя-полусерьезно, а может быть, и, как послышалось Иннокентьеву, неодобрительно. - Все и всех!
- И все обо всех, - припомнил вслух Иннокентьев вчерашние слова Насти Венгеровой. - Такая работа.
- Или - призвание? - не скрыла насмешки Рита, - Но на этот раз вы почти ошиблись. Я - Земцова, по матери. Что же касается моего отца, Аркадия Евгеньевича Ремезова…
- Простите, - поспешил Иннокентьев и почему-то смутился, - я и сам только вчера это узнал.
- Навел справки? - спросил Помазнев, и опять было неясно, в шутку или всерьез. Но тут же беззаботно расхохотался, - Вот какие у меня, Ритуля, сотрудники - всегда начеку, палец им в рот не клади, отхватят по локоть и проглотят не разжевывая. С такими я как за каменной стеной.
- Важно, по одну ли ты с ними сторону, - сказала без улыбки Рита и, как бы оставляя их наедине, отвернулась.
Теперь уж Иннокентьев не сомневался - не он один, Помазнев тоже готовился загодя к этому как бы случайному, ненароком, разговору. А раз так, то пусть первым его и начинает, он, Иннокентьев, может и погодить, ему не к спеху.
А Помазнев и не собирался уходить в кусты. Он закурил, пламя зажигалки высветило часть высокого лба и упрямый, выдвинутый вперед подбородок. Протянул сигареты Иннокентьеву, дал ему прикурить и сказал, будто продолжая давно начатый разговор, в котором уже все ясно и осталось лишь уточнить незначительные детали, подбить окончательный итог:
- Ну, раз ты сам об этом заговорил (хотя Иннокентьев и не думал этого делать), то давай поставим точки над "и".
- Мне - уйти? - спросила, не оборачиваясь, Рита.
- Необязательно, - коротко сказал ей в спину Помазнев. - Мне, во всяком случае, ты не помеха.
- Мне тем более, - добавил от себя Иннокентьев и попытался это сказать тоже не то шутя, не то серьезно, как недавно Помазнев.
- Так вот, Боря, - в тоне Помазнева не было и тени начальственности, он говорил так, будто они с Иннокентьевым все эти годы не прерывали близкого приятельства и он был совершенно уверен, что старый друг не только поймет его, но и полностью с ним согласится, - твоя заявка на очередной "Антракт", естественно, попала ко мне на стол. И я бы ее утвердил, как всегда, не глядя - ты сам за все отвечаешь, полный карт-бланш, - если бы все телевидение, чтоб не сказать вся Москва, не было в курсе того, какой скандал неминуемо тут же разразится. Зная моего, с позволения сказать, тестя…
- Де-юре, - бросила через плечо Рита, - а де-факто он тебе такой же тесть, как… Видите ли, Борис Андреевич, он нас… как бы это ловчее выразить… ну, не то чтобы бросил, а, скажем так, снял с себя ответственность за наше воспитание, когда мне было четыре года, а сестре девять. С тех пор я его вижу только в театре на премьерах, когда он выходит кланяться.
- Борису Андреевичу эти фамильные предания не так уж интересны, - решительно прервал ее Помазнев. И не заметил, как и сам, опять обратившись к Иннокентьеву, тоже назвал его по имени и отчеству. - Не в них суть, Борис Андреевич, хотя танцевать нам с вами придется и от этой печки тоже. Так вот, зная Аркадия Евгеньевича, как знаем его мы оба, едва ли приходится сомневаться, что он в случае необходимости свернет горы. Я думаю, ваша передача, - и опять Иннокентьев не мог про себя решить, перешел ли Помазнев с ним на "вы", случайно оговорившись, или он это сделал сознательно, и тогда как ему самому вести себя с ним, называть по-прежнему Димой или же Дмитрием Петровичем? - как раз тот самый случай крайней необходимости.
- Отчего же он молчит, не предпринимает пока ничего? _ не удержался Иннокентьев вопреки принятому решению ни о чем не спрашивать, а только слушать и мотать на ус.
- А откуда, позвольте спросить, это вам известно? - спросил в упор Помазнев, - Откуда нам с тобой это может быть известно?.. Ремезов если уж действует, то на таких верхах, куда нам с тобой - да, старый, даже мне, несмотря на всю мою номенклатуру, вернее, именно в силу номенклатурной иерархии, - ход заказан, поверь.
- Я все-таки пойду, - сказала Рита, - не потому, что мне неинтересно, просто без меня вам будет легче договориться. Да и обожаю глядеть, как мальчишки играют в теннис, очень полезное зрелище. - И, уже приоткрыв дверцу, отчего сразу хлынула в машину промозглая сырость, обернулась к Иннокентьеву: - При всех моих родственных отношениях с Аркадием Евгеньевичем я - на вашей стороне, Борис Андреевич. Но вы все-таки прислушайтесь к тому, что вам скажет Дима, он у нас умница. И всегда знает больше, чем говорит.
Мужчины молча проводили ее взглядом.
Дождь пошел сильнее, заливал лобовое и боковые стекла, и от этого мир за ними казался зыбким, неустойчивым.
- Вот такие пироги, Боря, - продолжил после недолгого молчания Помазнев, - и положение мое в данной ситуации совсем не простое. Да, я тоже, как и Рита, на твоей стороне, то есть не одобряю мелких пакостей Ремезова. Но я женат на его дочери, и одно это связывает меня по рукам и ногам. Дам свое "добро" на твою передачу - он найдет способ обвинить меня в том, что я свожу с ним семейные счеты. Не дам - вся ваша театральная братия кинется доказывать, что я отвожу удар от своего тестя, хоть он мне такой же тесть, как и тебе. Но этого никому не объяснишь. А уж мне-то эта сомнительная катавасия, как ты понимаешь, совсем ни к чему. Так что остается одно…
- Умыть руки? - договорил за него Иннокентьев и тут же пожалел об этом - незачем лезть в пекло поперед батьки.
- Называй это как хочешь. И я спрошу тебя напрямик, по старой дружбе: сам-то ты как поступил бы на моем месте?
Иннокентьев не ответил.
- То-то и оно, Борис, - положил ему руку на плечо Помазнев. - Оцени, по крайней мере, что я тебе прямо это все сказал. Теперь-то ты хоть знаешь, что к чему и на что тебе можно рассчитывать.
Иннокентьев решил, что понял, чего от него ждет Помазнев: еще можно сыграть отбой, еще не поздно отступить - или отступиться, поправил он тут же себя, - не рискуя оказаться в дураках. Что ж, подумал он, на правах той же старой дружбы можно и себе позволить спросить Помазнева напрямик:
- Короче говоря, ты считаешь дело дохлым и советуешь забрать обратно мою заявку?
Помазнев ответил не сразу, и в его молчании Иннокентьеву почудилось что-то похожее на разочарование.
- По чести говоря, я имел в виду не совсем это, Боря… Я ведь сказал тебе - я на твоей стороне, вот только помочь тебе никак не могу. Мое вмешательство, боюсь, только бы повредило делу. Одним словом, на меня рассчитывать не приходится. Я прекрасно понимаю, что мое и твое начальство, которое, можешь не сомневаться, давно уже в курсе дела, предпочло бы, чтобы именно я принял окончательное решение. Да и Ремезов тоже. Но этого удовольствия я ему не доставлю. Хотя тянуть уже больше нельзя, и кому-то придется решать, а вот кому именно и в какую сторону склонятся весы - этого даже я пока не могу сказать. Ремезов - сила, и связей у него на самом верху хоть отбавляй. Но, с другой стороны, он уже не тот, что прежде, и не так уже, как некогда, молятся на него. Кстати, и сам Ремезов не может этого не понимать или хотя бы не догадываться, у него нос был всегда по ветру. А общественное мнение сегодня нельзя сбрасывать со счетов. Может быть, именно поэтому он и выжидает, куда и откуда подует ветер, - лиса хитрейшая, он и из поражения своего такие купоны изловчится настричь…
Теперь пришла очередь Иннокентьеву помолчать, прежде чем на что-нибудь решиться.
- Хорошо, - сказал он наконец, - тогда и я, Дима, задам тебе тот же вопрос, который ты только что задал мне: как бы ты сам поступил на моем месте? Только честно. И - не обижайся. Тем более что ты вправе мне не отвечать. Но ты сам сказал - старая дружба…
- Дружба, - согласился с готовностью Помазнев, - Борис, не отрекаюсь. Но и - служба, не будем строить из себя невинных барышень. Но, как это ни покажется тебе странным, и по службе и по дружбе я бы на твоем месте не стал забирать свою заявку и вычеркивать из нее "Стопкадр". Кстати, я прочел пьесу твоего Митина, она, по-моему, вполне в порядке, не вызывает никаких разнотолков. А почему бы я не стал забирать заявку - очень просто: о ней уже знаю не один я, но и высшее начальство. И то, что она уже у меня на столе, - и это всем известно. Если ты ее заберешь, это не сможет быть расценено иначе, как то, что либо ты, либо я, либо мы вместе отпраздновали труса. А этого ни мне, ни тебе не нужно. Тем более, повторяю, совершенно не известно, какое решение будет принято там, наверху. Публичного скандала никому не нужно, но скандал, о котором стыдливо помалкивают, иногда куда опаснее для всех. Вот как я вижу сегодняшнюю ситуацию, Боря. Но я тебе ничего не навязываю. Пока риск для тебя невелик. Вот если бы передача уже вышла в эфир, а наверху было бы сочтено правильным вступиться за Ремезова - тут дело бы запахло жареным. А так - ты пока всего-навсего предлагаешь этот сюжет, ну, ошибся, ну, недодумал, тебя поправили, в крайнем случае пожурили, не более. Может быть, я не прав, ты можешь не прислушиваться к моим советам, я не обижусь. Но уж будь любезен - свое решение принимай сам, на свой страх и риск. И не торопись, обмозгуй со всех сторон. Сегодня пятница, завтра и послезавтра выходные, в понедельник я улетаю в командировку в Тбилиси, все текущие дела, в том числе и твою заявку, я оставляю на усмотрение Гребенщикова, с ним тебе и придется в случае чего иметь дело. Заявку я ему передам безо всяких комментариев. Можешь опять сказать, что я умываю руки. Но я тебе обрисовал все как на духу. А решать тебе самому. Вот так, Боря. - И без всякого перехода, будто они и не говорили ни о чем другом, кроме тенниса, заключил: - Жаль, что нам не пришлось сегодня поиграть. Сто лет не брал ракетку в руки! Нельзя себе давать в этом смысле потачки, Боря, нельзя терять форму! Не такие уж мы с тобой божьи одуванчики, чтобы ставить на себе крест. Я твердо решил играть не реже двух раз в неделю как минимум. Так что у нас с тобой все еще впереди, Боря, держи хвост морковкой!
Иннокентьев понял, что разговор о деле Помазнев считает оконченным и возвращаться к нему бесполезно. Все, что он считал нужным сказать, сказано, теперь все бремя решения на его, Иннокентьева, собственной совести. Хотя совет Помазнев дал ему дельный и мудрый - позорное отступление хуже славного поражения. Он действительно умница, Помазнев, свояченица его права. Он знает, что говорит, не зря же вот уже два десятилетия шагает все выше и выше по жизненной лестнице. Не цель оправдывает средства, а степень риска, который ты добровольно взял на себя, - цель. Стало быть, и нечего мучиться неопределенностью.
Вернулась Рита Земцова, села в машину.
- Там еще не скоро кончат, - сказала она и включила "дворники", они мигом очистили стекло от дождевых потоков, и мир снаружи вновь обрел четкость и устойчивость. - Да и неинтересно играют мальчишки. Я не слишком рано вернулась?
- В самый раз, - ответил бодро Помазнев, - тема исчерпана. Смотаемся поужинать куда-нибудь?
- Четверть одиннадцатого, уже никуда не пустят, - отозвалась она, - не в Рио-де-Жанейро. Я бы вас обоих повезла к себе, да у меня, как на грех, в холодильнике хоть шаром покати. Придется отложить до другого раза. Но считайте, что я вас пригласила. Борис Андреевич, приезжайте с Димой, правда, я вам буду рада.
- Спасибо, непременно, - поблагодарил Иннокентьев, хоть и распрекрасно понимал, что теперь, после их разговора, не скоро они с Помазневым смогут опять говорить друг другу "ты" и изображать из себя старых корешей. Он повернулся к Помазневу, - Что ж, Дима, спасибо за совет. Ты прав, так и надо поступить. А там - как обстоятельства сложатся.
- Не так страшен черт, как его малюют, Боря, - крепко и дружески сжал его ладонь в своей Помазнев, - эту истину надо ежевечерне повторять себе на сон грядущий. Вернусь из Тбилиси, непременно держи меня в курсе всего. И договоримся, когда нанесем визит Маргарите Аркадьевне, а то она еще передумает. Будь.
- Вы забудете, я сама напомню, - попрощалась с Иннокентьевым Рита. - Можете считать, что теперь не один Дима ваш друг.
Рита зажгла фары, и в их свете сразу стало видно, что дождь льет как из ведра. Он вышел из машины. "Жигули", круто развернувшись, мигнули на прощание алыми стоп-сигналами.