Три рассказа о Колыме сороковых годов - такой непонятно-далекой, овеянной столькими рассказами и росказнями, что не всякий сразу верил, что она и впрямь существует.
Почти четверть века прошло с тех времен, о которых пишет Виктория Гольдовская, а герои ее рассказов и сегодня наши с вами современники, потому что не внешние приметы определяют суть времени. Пафос сороковых годов представляется в становлении той неистребимой и постоянной любви к своему краю, которой и сейчас живут северяне.
Содержание:
Зеленый паводок 1
Пуд соли 10
Жихарка 13
Виктория Гольдовская
Три колымских рассказа
Памяти Георгия Александровича Большакова
Здесь под северным солнцем
Не холодно мне,
Нет мне места уютнее
В мире.
Ягод нет
Голубицы жемчужной милей,
Нет цветов горделивей,
Чем ирис.
Три рассказа о Колыме… О Колыме сороковых годов - в то время такой непонятно-далекой, овеянной столькими рассказами и росказнями, что не всякий сразу верил, что она и впрямь существует.
Но никакой особой Колымы не было. Было особое время. Трудное время, когда страна воевала, поднималась из руин, залечивала раны. Когда стране очень нужны были хлеб и золото.
Золото добывали на Колыме.
Я не подчеркиваю обыденность тех времен. Напротив, я хочу сказать, что простые, казалось бы, события, о которых рассказано в этой книге, исполнены подчас незаметного героизма, пронизаны пафосом труда, чувством, преданности своему народу и родине.
Колыма сороковых годов. Внешние приметы времени явственно проступают в рассказах Виктории Гольдовской - тут и глубинные прииски, куда можно добраться только по зимнику, и конбаза с одной единственной на весь прииск коровой, которую завели, чтобы дать детям хоть немного молока, и фанерный автобус с железной печкой, и острые нехватки в технике, в снабжении. Но пишет она не только об этом. В поле зрения писательницы - человеческие взаимоотношения. Любовь. Верность. Дружба. Чувство долга.
Небольшой поселок в самом сердце Колымы. Чем живут там люди? Они добывают металл, строят дома, прокладывают дороги. Все это вроде бы тихо и буднично; не слышно громких слов и трескучих фраз. Но вот приходит беда; паводок обрушивается на долину, и люди также просто и незаметно совершают подвиг.
И если рудник не выполняет план, в забой идут всем поселком. И если заболел ребенок - это тоже общая беда, на помощь приходит каждый…
Почти четверть века прошло с тех времен, о которых пишет Виктория Гольдовская, а герои ее рассказов и сегодня наши с вами современники, потому что не внешние приметы определяют суть времени. Пафос сороковых годов представляется мне в становлении той неистребимой и постоянной-любви к своему краю, которой и сейчас живут северяне.
Трогательная в своей первой девичьей привязанности Жихарка и сегодня симпатична нам своей глубокой и чистой верой в добро и дружбу; неистовый в работе и любви Роман, горячая, чуть своенравная, беззаветно преданная ему Любаша, умеющая быть и сильной, и вспыльчивой, и беспомощной, - это ведь тоже наши с вами современники, живые люди и добрые друзья.
Автор тонко чувствует природу Севера, умеет по-своему, скупо, но точно сказать о ее силе и красоте.
"Пуд соли", - так называется один из рассказов В. Гольдовской. Человек с риском для жизни прошел много километров в пургу, чтобы принести своим товарищам соль. Потому что без соли никак нельзя: соль - основа основ.
Много надо съесть соли вместе с людьми, чтобы иметь право писать о них. Гольдовская пишет о Колыме не по наслышке, не с чужих слов.
Горный инженер по образованию, она долгие годы работала на обогатительной фабрике, на оловодобывающем руднике, знает, как моют золото и извлекают оловянный камень - касситерит, знает, что добывают их для страны при любой, даже самой высокой технике, прежде всего люди.
Знает она и то, что без соли, в крайнем-то случае продержаться можно, а вот без дружбы, без любви к людям - нельзя…
Юрий Васильев.
Зеленый паводок
Артемьев включил радио.
"…У нас на Севере цветы расцветают дважды в году. Первый раз - весной, когда небо очищается от последних снеговых туч. Тогда быстрые и легкие облака, подобно небывалым букетам, окрашиваются лепестками шиповника, лиловым кипреем, лимонным рододендроном.
Второй раз цветы раскрываются в тайге, в июньских травах.
Сейчас - пора первого цветения.
Под стать ярким облакам и гладь бухты. Она сбросила тяжелый ледовой панцирь и, живая, синяя, нежится под солнцем. Только у дальних берегов, будто мелом очерченная, белеет полоска припая. Там, где берет начало главная магистраль города, взметнулась телевизионная вышка, перечеркнутая линией башенного крана…"
- Не слишком ли красиво, черт возьми! - Артемьев выключил динамик. И все же поймал себя на том, что ему хочется немедленно выйти, увидеть все своими глазами. Он был в этом городе пятнадцать лет назад, но такой красоты вроде не замечал.
Пятнадцать лет…
За такой срок многое могло измениться.
Он вышел на залитую майским солнцем площадь, настроенный заранее - ничему не удивляться. И не смог. Действительно, здорово! Здесь, у самой реки, где сейчас высится солидное каменное здание гостиницы, стоял раньше двухэтажный приземистый дом фабрики-кухни. Проспект, который зиял тогда пустырями, застроился до самой телевизионной вышки. Лиственницы вдоль тротуаров. Они еще голые, но в почерневших, влажных ветках чувствуется зарождение жизни.
А вот здание телеграфа стояло на площади еще тогда. Говорили - первый каменный дом в городе. В такое же светлое утро он, Николка Артемьев, отсюда подавал телеграмму: "Мама здесь ничего страшного окончил курсы экскаваторщиков посылают машинистом горный участок странным названием Отчаянный".
Николай вспомнил, что его заставили переписать текст. В словах "странным названием" девушке за стойкой почудилось что-то недозволенное.
Как давно это было! И все-таки, как здорово, что его послали в командировку сюда, на Колыму, в край его юности!
Он шел вверх по горбатому проспекту, любовался витринами универмага, зимним садом, зеленеющим за окнами Дворца культуры.
Башенные часы на угловом доме показывали одиннадцать. Стрелки видны были еле-еле. В это время дня с моря ползет туман. Город вдруг потонул в призрачной дымке. Была она легкой, голубоватой, ее пронизывал золотой свет солнца. Опаловая - иначе не скажешь. Вот и обвиняй диктора, что говорил чересчур красиво! А ведь так красиво, так необычно все вокруг, что теряется чувство реальности. Кажется, что все, что происходит с ним сегодня, что будет завтра и дальше, уже было однажды…
Да… Было…
Артемьев вернулся в свою гостиницу. Новая, главная гостиница "Магадан". В ее вестибюле всегда многолюдно. Кто-то солидно поднимался по широкой лестнице в "люкс". Другие шли в многоместные. Сверху спускались в ресторан. То и дело хлопала входная дверь.
Несколько приезжих сидели на чемоданах близ окошка администратора, безнадежно посматривали на объявление: "Мест нет".
Администратор, старше с худым лицом, взирал на ожидающих равнодушно: один уезжает, другой ждет номера. Как же иначе? Со всей области едут. И из центра тоже.
- Скажите, - негромко спросил Артемьев, подойдя вплотную к окошку, - скажите, товарищ администратор, нет ли сейчас в гостинице кого-нибудь с участка "Отчаянный"?
- "Отчаянный"? - Старик удивленно вскинул брови. - Такого и участка-то у нас нет.
- Но я… не так давно жил там…
- Наверно, лет пятнадцать назад? Я помню, его давным-давно переименовали. Он называется…
- Это неважно! Кто-нибудь оттуда в гостинице есть?
- Да. Вам повезло. В двадцать четвертый пройдите. Заочники, они сегодня возвращаются на прииск.
Через два часа Николай вместе с заочниками (замечательные оказались ребята!) садился в автобус. До поселка, куда Артемьев направлялся по делам, сутки пути. Устроившись у окна, Николай погрузился в воспоминания. Он жадно смотрел на дорогу и ловил себя на мысли, что все пытается отделить "было" от "не было".
Весеннее утро, туман, пыльная трасса - это все было. И сопки, вся эта необъятная тайга, перевалы, маленькие поселки у дороги тоже были. А вот автобуса не было. Такого удобного, с креслами в чехлах. Тогда автобусом называли грузовик с самодельной фанерной будкой, с печуркой посредине. А эта сопка? Как он мог когда-то не увидеть, не запомнить ее? Она голая, черная и вся сверху донизу оплетена толстыми, сухими корнями, как бутыль старого вина. Необыкновенная гора! За ней теперь вырос новый поселок.
Да, из фанерного ящика с маленьким оконцем многого не раз глядел он тогда!
Без конца меняются очертания сопок. То они далекие, пологие, поросшие редким лесом, то их крутые бока вплотную приближаются к дороге. Мелькают за окном речки и малые ключики, стелются, будто подкрашенные голубым и желтым, наледи, в распадках краснеют прутья ивняка. Поселок на пути. Остановка. Трассовская столовая. Та же самая. Ничуть не изменилась.
К Николаю подсаживается один из ребят-заочников. Видно, чуть выпил на радостях. Разговорчивым стал. В гости зовет. Говорит о новой технике, о гидроэлеваторах и о драге, которую у них на участке непременно пустят к осени. Неужели Николай проедет мимо, не завернет хоть на день на "Отчаянный"? Остался же у него там кто-нибудь из знакомых?
…Знакомых? Николаю вдруг показалось, что рядом не студент-заочник, а Роман Симонов. Ведь именно здесь, в этой столовой встретились они когда-то. Николай улыбнулся, как улыбаются чему-то теплому, давнему. В самом деле, не завернуть ли? Ведь интересно, как они там живут сейчас, как добывают золото. Может же командированный потратить полдня и побывать там, где он был когда-то, встретиться со своей юностью?
Артемьев быстро пошел к автобусу за чемоданом. Чтобы попасть на "Отчаянный", нужно было пересесть в другую машину. Ее приходилось ждать.
…Лисий Нос сидел тогда вон за тем угловым столиком. Круглолицый, ладно сбитый, подвижный, он, разговаривая, все теребил и теребил свой лохматый треух. Потом весело попрощался с буфетчицей, вскочил в фанерный автобус, где уже все места были заняты, примостился в углу на запасном колесе. Мешок свой бросил возле печки. Залязгали какие-то железки.
- Во, лисий нос, слышишь, гремят? - запросто обратился он к Артемьеву, как к старому знакомому. - Разжился я кое-какими деталями. Не зря на завод мотался. Теперь живем! А ты впервой в тайгу? Закуривай, у меня мировой самосад.
Закурили.
- Я здесь уже давно. Сначала с разведчиками-геологами ходил, а теперь по основной специальности. Танкист я. Что удивляешься? Конечно, на "Отчаянном" не воюют. Но бульдозер - он для меня как танк. А ты небось с курсов?
- Да. Машинистом на экскаватор. А что это за название такое - "Отчаянный"?
- Пожалуй, расскажу, тебе, раз к нам едешь. - Бульдозерист затянулся самокруткой. - Так вот, когда мы с геологами пришли в нашу долину, увидали ручеек. Узкий такой, блестит, как крыло стрекозиное. Мелкий совсем. Такому б и имени давать не стоило. Но по левому берегу золотило. Только начали мы работу, где-то в горах загремело. Дождь хлынул. И, скажи, разлилось наше "крылышко" метров на пятьдесят. Несет на мутной воде бревна, кусты, волочит по дну камни-булыжины с голову! Один наш геолог и говорит: "Во, ребята, отчаянный!" Так и осталось за ключиком название. А у нас правило: как окрестили ручей, так и горный участок называется. А что, лисий нос, разве плохо это - "Отчаянный"?
Он улыбнулся. Яснее обозначилась ямка на подбородке.
"Раздвоенный подбородок… Значит, есть характер", - подумал Николай, А вслух спросил:
- И давно участок золото дает?
- Металл, - значительно произнес бульдозерист, - мы нашли через год после Победы. Вот и считай. Четвертый сезон промышляем. А ты еще молодой. Видно, воевать не успел?
Николай почему-то покраснел.
- Наш год не призывали.
- А ты не красней! В войну и вы, ребята, горя хватили, хотя пороха и не нюхали. Я это к чему разговор завел. Трудно мне было после демобилизации дело по душе найти. И мирной жизни хочется, и с танком расставаться жалко. Мне и присоветовали - сюда, на Колыму. Трактористом. Приплыл я сюда - девять дней нас в Охотском море болтало - приплыл, а какие здесь трактора? В кадрах сказали: потерпи. Походи пока с геологами. Ну, я с ними и ходил в партии один сезон. А когда в навигацию бульдозеры прислали, я по-мировому устроился. Семью сюда вызвал. Ты вот что… Тебя как звать? Николай? Ты, Коля, в гости обязательно приходи. Нас найти легко. Спросишь, где Ромка-Лисий Нос живет.
- Почему Лисий Нос?
- Присказка у меня. Сам слышал, к каждому слову прибавляю. Так и прозвали. А прозвище - это такое дело - имя забыть могут, а кличку все знают.
- А вы на какой улице живете?
Лисий Нос громко захохотал.
- Нет еще на "Отчаянном" улиц. Вон, смотри!
Машина шла по дороге, проложенной на склоне сопки.
Ниже кольцом расположились домики. Косогор был крутой, и казалось, что нижние домики лепятся крышами к крылечкам верхних.
- Ишь, как в ауле!
- У нас так и говорят: "сакли".
Автобус миновал прижим. Николай облегченно вздохнул, но сказал как ни в чем не бывало:
- А за ручьем у вас низина…
- Это уж по науке! Реки всегда имеют один берег крутой, другой - пологий. Кажется, правый крутой. Мне коллектор наш объяснял, да я забыл. У меня, понимаешь, так голова устроена, что, кроме моей тракторной техники, ничего в ней по держится. Ну, приехали! Спасибо за компанию! Ты прямо к самому ручью иди. Там общежитие экскаваторщиков. У мостика. Мне надо к гаражу. А живу я вон на той горке. В "шоколаднике".
Он кивнул Николаю и легко подхватил мешок с железяками. Что такое "шоколадник"? Спрашивать было неудобно.
Николай Артемьев стал спускаться к ручью. За ручьем зеленело болото. Вдали виднелся длинный сарай. Больше никакого жилья там не было. Сам ручей действительно узкий - любой мальчишка перескочит - журчал меж камней по светлому песку, И только широкая отмель, на которой среди валунов застряли белые ободранные пни, напоминала, что перед Николаем - Отчаянный.
Экскаваторщики обрадовались новому машинисту. Людей в бригаде не хватало. Назавтра Артемьев уже принял смену.
Солнце поднималось за Восточной сопкой, розовели далекие горы, а на западе долина еще тонула в сумерках.
Экскаваторщики из ночной смены, сбросив на гальку промасленные спецовки, полоскались у ручья. Из-за камня вынырнул бурундучок и деловито запрыгал в траве. Никто не обратил на него внимании, и только Николай, которому все в тайге было в новинку, крикнул радостно: "Братцы, полосатик!" Оглянувшись, он заметил, что все остальные стоят, повернув головы в одну сторону, и смотрят на тропинку, что ведет от поселка к мосту. По тропинке шла женщина с большой и пушистой веткой лиственницы в руках.
- На работу идет Любушка, - вздохнул кочегар Мишаня, поднимаясь от ручья.
- Да, женщина всех мер… - задумчиво протянул бригадир Серега и приосанился, откинул со лба густые волосы.
- Ох, и хороша, прекрасная маркиза, - покачал головой второй кочегар, прозванный за малый рост и тонкие усики Винтиком.
- Зачем она сюда? - невпопад спросил Николай, не понимая, почему никто не взглянул на любопытного зверька, а на женщину все засмотрелись.
- Доярка наша, - объяснили Николаю. - На конбазу пошла. Вон видишь - новый сарай.
"Почему на конбазе доярка? Кумыс они, что ли, здесь приготовляют?" - подумал Николай, но вслух задать вопрос не решился.
За женщиной неотступно шли двое ребят в брезентовых куртках.
Экскаваторщики шумно приветствовали доярку.
- С добрым утром, Любушка, - заорал Мишаня и выбросил вперед голую ручищу.
- Здравствуйте, - весело откликнулась женщина. Николай никогда не слыхал такого красивого звучного голоса. Будто поет. И косы такой пышной, золотистой сроду не видел…
- А ветку ты не зря оборвала. Видно, от этих комаров отмахиваться?
- От них и дубиной не отмахнешься!
- Да, сильны, бродяги!
Парни в брезентовых куртках не отставали ни на шаг.
- Любовь-Ванна! Цигарка у меня погасла. Дозвольте от щечки прикурить?
- Любочка, у вас жемчужные пуговки на кофточке и зубки, как жемчуга!
Люба ускорила шаги. Куртки - тоже.
- Ты не смотри, что мы небритые да закопченные. Нас отмыть, так мы - ого! - какие соколики!
Видно, здесь терпение у Любы лопнуло. Она остановилась и так взглянула, что парни попятились.
- Что прилипли, как смола? Делать с утра нечего?
Но те снова стали зубоскалить.
- Хотим проводить, чтоб не заблудилась. А там, чем черт не шутит? Вдруг понравимся?
- Да что у меня, мужа нет?
- А нам муж не помеха!
- Вот узнает, что проходу ей не даете, так мало вам не будет, - вступился за Любу бригадир экскаваторщиков. - В самом деле, что привязались?..
- Да, Любин муж быстро отучит! Вон как Леньку-прораба…
- Давайте идите, идите ка своей дорогой, - внушительно сказал Мишаня, направляясь к брезентовым курткам.
Парни нехотя повернули назад.
Когда Люба скрылась за мостиком, благодарно помахав экскаваторщикам веткой, Винтик, взглянув на Николая, проговорил с усмешкой:
- Ты, что же, Николка, мыло-то в ручей бросил? Подбери, пригодится! - И он подмигнул товарищам.
А Николай все стоял, неотрывно глядя за мостик вслед Любе.
Когда все улеглись в общежитии на шатких топчанах, Артемьев понял: не уснуть ему сегодня! В комнате темно, пахнет табачным дымом. Цветов бы нарвать, веток хвойных принести. Вон на сопках зелени сколько! Сходить, что ли?
Когда он у двери завязывал накомарник, из угла, где лежал Мишаня, раздался смешок.
- За мост собрался?
- На сопку. Багульнику хочу набрать.
- Без пользы дело.
- Какое дело?
- У Винтика спроси. Он объяснит, что к чему. Он у нас романы читает!
- Насчет романов - случается! А букеты твои, это точно, цели не достигнут. На Колыме цветы без запаха, а женщины без сердца. Слыхал, наверно?
По правде сказать, вопрос женских сердец пока Николая мало интересовал. Он и сам не мог понять, почему его вдруг куда-то потянуло.
- Пусть идет, раз ему не спится.
Николай тихонько притворил дверь.