От усадьбы Захара Даниловича, вдоль берега, цепочкой разбежались дома. Среди них выделялся высокий пятистенный с железной крышей. Живет в нем лавочник Трофим Пименович Воронов, по прозвищу Двухгривенный. Нижний конец деревни выходит к поскотине, верхний упирается в Матвееву гору. От нее, в шести километрах, находится деревушка Красноярово. Вначале это была заимка, где зимой держали скот, а потом там поселилось десятка полтора семей. За Краснояровой начиналось пустоплесье. Только в низовьях реки, где-то за ста кривунами, стоит деревушка Юрово.
От реки в обе стороны дикая тайга. Можно идти неделю-другую и не встретить следа человека, только разве случайно у ключа наткнешься на старое эвенкийское стойбище.
Дома Василия встретила мать.
- Приморился, сынок, умывайся. А я на стол соберу. Василий поел и вышел под навес грабли ладить. Пришел отец, сел на чурбан, завернул самокрутку. Несколько табачинок просыпалось и застряло в окладистой бороде. Из-под нависших бровей он внимательно смотрел на Василия.
- Трофим Двухгривенный сулился тебя в реке искупать. Опять что-нибудь напакостил старику?
Василий отвернулся, скрывая улыбку. Они с Семой Фунтовым рыбачили в десяти верстах от села. По соседству с ними в своем зимовейке жил дед. Замешкаются парни - он все добрые места займет, наставит сетей, а потом ухмыляется в редкую бороденку.
Решили парни проучить старика. Поймали на озере пять, гагар и, как только стемнело, пустили в каждую сеть по птице. Распутывает утром сеть старик, бранится на чем свет стоит.
Этого парням мало показалось. Петлей изловили кабарожку в скалах и пустили в зимовье. Открывает дед дверь, а кабарожка прыгнула и сбила его с ног. С перепугу дед два дня за зимовьем в кустах просидел, с больным животом домой вернулся.
- Брешет на нас дед, - буркнул Василий.
- А кабарожка к нему в зимовье сама залезла?
- Почудилось ему, вот теперь и ищет виноватых.
- Смотри, как бы не попало тебе.
Василий работал, а сам посматривал на солнце: обещал Капитолине вечером приехать. Но на душе почему-то не было большой радости. Откуда-то холодком потянуло на их любовь. "Ничего, все образуется", - успокаивал себя Василий.
- К эвенкам на стойбище заходил? - прервал мысли Василия Захар Данилович.
- Привет тебе от Кайначи.
- Говорят, старого шамана Амуктана Ятока сменила.
- Кто их поймет, - уклонился от ответа Василий, а сам подумал о Ятоке: "Тоже мне, великая шаманка нашлась…Делаки во сне ходил. Любить тебя велел… Блажь на себя напускает. Посидит одна в чуме, так не только Делаки, сам черт явится".
Вскоре пришел Сема и позвал Василия.
Вышли они на угор, - навстречу Максим Круглов.
- А я за вами.
Сема шел между Максимом и Василием. Он был на голову ниже парней.
- Чем занимался сегодня, Дормидонтович? - спросил Сему Максим.
- Можно сказать, ребята, на том свете побывал. - У Семы под белыми, выгоревшими бровями плутовато блеснули глаза.
- Что так?
- Плавал покосы смотреть. Возвращаюсь обратно. Разморило. Глаза сами закрываются, весло из рук падает. Два раза умывался, не помогает. Причалил к Ваниному островку. Я там когда-то балаган делал. Думаю, сосну в нем чуток и дальше. Наломал веток и только лег, как - слышу по дресве шаги. Кого это еще черт несет? Смотрю - медведь… Смотрит на меня, а у самого глаза ехидные. Мол, вот, Семен Дормидонтович, наконец-то я свеженины отведаю.
До сна ли - тут. Сердце тикает где-то под коленкою. Вот она, моя смертушка: ружье-то я в лодке оставил. А медведь облизывается.
Я беру горсть песка и - в морду. Пока он чухался, я шмыг мимо него на дерево. Медведь за мной. Я выше. Он за мной. Я на вершину. И он за мной на вершину. Я еще выше…
- Постой, Сема, упадешь. Выше вершины-то некуда, - заметил Максим.
- Мне там некогда было разбирать, где она кончается, - не моргнув, ответил Сема. - Медведь схватил меня за ичиг. Смотрю, не вырваться. Тогда я вцепился зубами ему в ухо. Взревел он от боли, и скатились мы на землю. Я за дерево. Медведь встал на дыбы, ходит вокруг, как человек.
- Ты бы его из-за дерева ножом в бок, - заметил Максим.
- Я забыл про нож. Ходим вокруг час, другой, Жара. Я весь взмок. А каково ему в шубе, на нем пена клочьями. Я еще прибавил шагу. Медведь остановился, покрутил головой и говорит: "Сема, давай отдохнем, у меня голова кругом пошла".
- Таки-сказал?
- Дословно произвел его слова.
Василий с Максимом смеялись до слез. А Сема шел серьезный.
- Дальше-то как было? - поинтересовался Максим.
- Медведь упал: солнечный удар у него приключился. А я в лодку и - бывай здоров.
- Ну и брехун ты, Дормидонтович.
Таежники - народ серьезный, с достоинством. Не любят они хвастунов и врунов. Соври раз - уличат, и на всю жизнь потеряешь их доверие, даже детей твоих за порядочных считать не будут. А вот Семе все прощалось. Умел он так сочинять истории, что смеху всегда много было, а его и других не оскорбляло. Послушать его дормидонтки приходили даже старики, а когда на улице встречали, кисет протягивали.
Пришли на пустырь, а здесь уже парни играли в лапту. Играли с азартом. Поглядеть на них приходили и пожилые мужчины. Постояв немного, сбрасывали-пиджаки и били лаптой по мячу, а потом бегали до устали, до самого вечера. В сумерки все разошлись.
Василий торопливо шагал по улице. "Придет сегодня Капитолина или нет?" - думал он. В прошлый раз ее не пустил отец. Поравнялся Василий с проулком. На углу в окружении парней стоял Генка Лавочник, прозванный так за то, что торговал в лавке своего деда, Трофима Пименовича Двухгривенного.
- В прошлый раз, когда я ездил в город, - хвастал Генка, - бабочка мне попала - огонь. Артистка.
- Да ну-у-у, - отозвались парни.
- Ох и кутнули мы с ней. Разделась она и давай на столе такие коленца выделывать, аж до сих пор дух захватывает.
- Голая?.. Врешь…
- Что мне врать-то. Деньги за это не платите.
Генка повернулся и увидел Василия. На его мясистом лице с кругленькими глазками отразилась досада, но он тут же сдвинул на затылок фуражку с лакированным козырьком и спросил:
- Табачок есть?
Василий протянул кисет.
- Пойдем с нами, - пригласил Генка. - У нас бутылочка есть.
- Некогда мне.
- В сельсовет собираешься? Степкину молитву слушать, - съехидничал Генка.
Похолодела темная синь в глазах Василия.
- А ты иди барыши от спичек подсчитывай, - уколол он Генку.
- Подсчитано, да только не долги. - Генка намекнул на то, что отец Василия был должником Трофима Пименовича.
- Ничего, придет время, мы тоже вам все подсчитаем.
- Это когда же? - усмехнулся Генка. - В красные рядишься, а сам капиталец Бокову помогаешь наживать. В зятья метишь.
Кровь прилила к лицу Василия.
- Ах ты, лавочник! - выдохнул Василий.
Генка на всякий случай отступил на шаг к ребятам, скрипнули его новые сапоги в гармошку.
- Драться и митинговать вы мастера. Осень подойдет- к деду в лавку поползете: без дроби-то белку не спромышляешь. А в Госторге у вас - шиш. Эх вы, голь перекатная, темнота беспросветная. А лезете туда же, Россией править. - Генка выплюнул папиросу. - Пошли, ребята. Что с ним толковать.
Парни ушли, а Василий стоял как оглушенный.
- Врешь ведь, гад, - тряхнул он головой. - Мы еще с тобой встретимся.
От реки с ружьем на плече поднимался учитель Поморов.
- Добрый вечер, Василий.
- Здравствуйте, Михаил Викторович. Откуда это с ружьем?
- У Белых скал соляные источники обследовал, - сухощавое лицо Поморова оживилось. - Там можно соляной завод открыть.
Василий слушал рассеянно, больше для приличия. Поморов это заметил.
- У тебя что-то случилось?
Василий передал разговор с Генкой.
- Этот торгаш говорит, что я помогаю наживать капитал Бокову.
- Правильно он говорит.
- Верно, я сдал немного пушнины Бокову. Так по нужде. Нужно было купить матери на платье, а отцу на штаны. А в Госторге ни куска материи. Боков только на пушнину продает.
- Все это так. Только мы полгода людей убеждали, чтобы они не шли к частнику. И многих убедили. А ты одним махом все дело испортил. За тобой к Бокову еще человек пятнадцать пошли. Он эту пушнину в город продал, хороший барыш взял. А мы остались ни с чем.
Василий кусал губы.
- Выходит, сплоховал я. По своим лупанул.
- Выходит, так. Ты пойми, Василий. Кругом разруха. Не хватает станков, сырья. Где мы это возьмем? Только, за границей. А на что? На золото, пушнину. В прошлом году мы продали пушнину на пятьдесят два миллиона рублей. Купили на это оборудование для фабрик и заводов. Но это капля. Мы бы могли пушнины дать государству в два-три раза больше, если бы такие охотники, как ты, не шли к частнику.
- Так прогнать этих купчишек, чтоб не морочили голову.
- Ты вот насчет головы заговорил, - дружелюбно продолжал Поморов. - Нам-то ее и надо в исправности держать, тогда никто не заморочит. Если в этом году охотники не понесут пушнину к Бокову и Трофиму Пименовичу, то мы их наполовину победили. Государство им откажет в ссуде, а наш союз "Красный охотник" и Госторг получат двойную ссуду. На эти деньги мы приобретем все, что надо охотникам для будущего сезона. Тогда они не пойдут к Бокову. А какая может быть торговля без покупателя? Вот и конец, как ты говоришь, купчишкам.
Василий, опустив голову, молчал.
- В прошлом году ты помог им продлить жизнь, - продолжал Поморов. В этом году от тебя тоже многое будет зависеть. У них мануфактура есть, а у нас нет.
- В шкуре ходить буду, но меня шиш теперь заманишь!
- Этого мало, Василий. Надо с эвенками поговорить, чтобы и они не шли. Тебя они уважают, как большого охотника.
- Поговорю, Михаил Викторович. Бывайте здоровы.
Василий проулком вышел из села и направился к поскотине.
Тайга… Веками стояла она глухой ко всему. Но шальным ветром заперло весть о войне с Германией, высекла она горькую слезу у матерей и жен, проводивших своих сыновей и мужей в чужие, неведомые края. В двадцать третьем году вернулись первые парни в шинелях, пропахших потом и пороховым дымом. А через два года пришел Степан Воронов. Избрали сельский Совет, создали Госторг, организовали товарищество "Красный охотник" и начали перекраивать жизнь на новый лад.
Глава II
Василий похлопал по черной лоснящейся шее Орленка и пустил повод. Орленок вынес его на тропу. В лицо Василию ударяй ветер. Замелькали с боков кусты. Испуганно вспархивали птицы.
"В красные рядишься, - сверлили мозг слова Генки. - А сам в зятья к Бокову метишь". Василий на ходу сломал прут и огрел Орленка. Конь вздрогнул и с удивлением покосился на хозяина. "Взвоет твой. Боков от такого зятя, - подумал Василий. - Из-под носа уведу Капитолину. И чихать я хотел на вас".
Быстрая езда немного успокоила Василия. Как на крыльях, взлетел он на Красный Яр с зеленой лужайкой. На скаку спрыгнул с седла. Орленок, остановился.
- Не пришла.
Василий вышел на берег. Внизу, прикрытая бледной северной ночью, плескалась вода. Пониже яра виднелись костры: люди возле домов варили ужин. Василий повернулся к Орленку.
- Что делать будем? - Он обнял за шею коня. Вспомнилась первая встреча с Капитолиной. Два года назад он в сумерках возвращался с охоты и вдруг услышал песню. Осторожно вышел из лесу. Вот здесь, у обрыва, сидела Капитолина. На вечеринках он ее часто встречал, но не смел подойти к гордой дочке лавочника. А тут в ее голосе было столько тоски, что Василий не выдержал, окликнул, и потянулось сердце…
Орленок поднял голову и заржал. На поляну выбежали Капитолина.
- Узнал, Орленок. На, сладкоешка. Она прочинила, ему кусочек сахару и подошла к Василию.
- Прилетел. А я кое-как вырвалась, Весь день отец с Урукчей гулял. Сейчас пошли на стойбище оленя резать.
Василий и Капитолина сели у обрыва. Над лесом разлилась тишина. По небу крупной лесистой росой рассыпались звезды. Под яром бились о берег волны. В кустах перекликались птицы.
- Ждала меня? - спросил Василий.
Капитолина вздохнула.
- Я и сама не знаю, что со мной делается. др раз такая тоска возьмет, хоть волком вой. Приду сюда. Тебя дождать не могу. Приедешь - и с тобой тошно, хоть с яра бросайся. А раз сижу здесь, и на той стороне, и девушка вышла. Руками машет, мол, уходи. Это Хозяйка тайги меня прогоняла.
Много разных легенд таежный народ, сочинил о Хозяйке тайги.
Говорили, где-то на Холодной реке, в глухомани, есть деревня Вольная. Жила там девушка - стройная, как елочка, глаза большие, синие, как озера, русая коса до пят. Пришло время ей замуж выходить. Сватают парни, один другого лучше. Как быть?
Вдали от деревни за хребтами стояла Шаман-гора. Серые скалы упирались в небо. Было там ущелье, в нем жил злой дух шаманов. Это ущелье охраняли чудовища. Многие смельчаки пытались побывать в их логове, но никто не вернулся. А там, где они бились с чудовищами, появлялись поляны, и на них круглый год росли красные цветы.
И вот девушка говорит парням:
- Кто принесет с Шаман-горы красных цветов, за того и выйду замуж.
Испугались, люди. Погубит девчонка парней. Отговаривать ее стали. Но гордая невеста стояла на своем.
Ушли парни. Вернулся только один. В руках красные цветы держит. А из ран кровь хлещет. Отдал парень девушке цветы и говорит:
- Цветы эти - кровь наша. У тебя жестокое сердце, ты никого не любила, потому и посылала нас на смерть, - В деревне мало осталось охотников, но надо кормить детей и женщин. Теперь ты будешь жить в тайге и помогать людям промышлять зверя.
Он упал замертво. А девушка в белом подвенечном платье ушла в горы. С тех пор и бродит она по лесу. Только сердце у нее по-прежнему жестокое, потому и скупа тайга на дары. Так просто у нее ничего не возьмешь. Решил спромышлять зверя - до седьмого пота ходить будешь. А ослаб душой и телом, не бери ружья в руки, даже рябчика не найдешь. Таежная удача приходит только к сильным.
- Вася, а ты Хозяйку видывал? - спросила Капитолина.
- Видел раз, когда с охоты шел. Зимой это было. Устал, кое-как на ногах стою, в глазах темно. Смотрю: меж деревьев платье белое замелькало. Все ближе, ближе. Останавливается. Сама Хозяйка, Лицо белое, как из кости вырезано, глаза печальные, смотрит так, будто ищет кого. Увидела меня, руки протягивает. Я на нее пальмой замахнулся. Она отскочила, захохотала, как куропатка, и убежала. Только чудилось мне это: заморился сильно.
Капитолина некоторое время сидела молча, потом сказала:
Тебя тятя увидеть хочет.
- Это зачем я ему вдруг понадобился? Давно ли грозился с яра спустить.
- С прошлой осени он к тебе подобрел, говорит, не в отца пошел, помог пушнину у эвенков взять.
Словно огнем обожгло щеки Василия.
- Велел тебе поговорить с эвенками, чтобы и в этом году пушнину к нему несли.
"Вот гад, - Василий стиснул зубы. - Помощника нашел".
- И теперь против свадьбы не возражает, - продолжала Капитолина. Только, говорит, пусть жить к нам переходит и торговать помогает.
- Больше он ничего не предлагал? - сдерживая бешенство, спросил Василий.
- Нет, а что?
- Не любишь ты меня.
- Не сердись, Вася. Я как в тумане. Надо мне что-то, а что - сама не знаю.
Василий встал.
- Так вот, Капа. Скажи отцу, плевать я хотел на его лавку. И ты кончай волынку тянуть. Люди в глаза тычут дочерью лавочника. Давай махнем в горы.
- Да ты в своем уме? Отец проклянет меня. Да и что он нажил, наше будет.
- Боишься, что не прокормлю?
- Лишнее не будет. А выйду за тебя, когда жить к нам и придешь.
Василий с укором посмотрел на Капитолину.
- Я-то думал, человека встретил. А ты просто… торговка. Прощай.
С яра большой черной тенью метнулся Орленок. Сердито простучали копыта, и все замерло.
В окно осторожно заглянул рассвет. Поморов зарядил ружье, вышел из дома, а к двери поставил палочку (здесь не знают замков, палочка означает, что в доме нет никого), и направился к лесу.
Деревня утопала в густом тумане. Где-то басовито горланил петух, мычала корова, с реки доносился стук - кто-то вычерпывал воду из лодки.
В лесу было еще сумрачно. Терпко пахло свиным багульником. В наволоке клокотала тетеря, собирая птенцов на кормежку. У тропинки на тонкую листвянку сел дятел, ударил по стволу граненым клювом, деревце вздрогнуло, на Поморова дождем сыпанула роса.
- Фу, черт - пробурчал Поморов. - Места тебе больше не нашлось.
Дятел оглянулся на голос, с шумом снялся и перелетел на другое дерево.
На Матвеевой горе Поморова встретило солнце. Обняв полнеба пламенем, оно выплеснуло поток холодного света на землю. На ветках заискрилась роса. Над рекой, которая хорошо была видна с хребта, качнулся туман и пополз в распадок. Будто из-под облака вынырнула деревня. Ее дома стрижиными гнездами были налеплены вдоль берега. Чуть поодаль, у опушки леса, стояла школа.
Первый год Поморов преподавал в старой избе, но на другой год таежники выстроили хорошую школу и домик ему для жилья, снабжали продуктами. Часто он даже не знал, кто это делал. Придет в кладовую, а там лежит стегно мяса или стоит бочонок рыбы, чуман с ягодой. Женщины приходили мыть полы и белить.
Поморов как-то сказал Степану: "Кому-то я должен платить за продукты и работу". Тот нахмурился: "Ты брось счеты сводить, Учи хорошо ребятишек, из нашего брата темноту выгоняй, а в остальном - не твоя печаль".
На стоянку эвенков Поморов пришел в полдень. Возле чумов горели костры, в медных котлах варилось мясо. Эвенки в засаленных ровдужных платьях орудовали большими деревянными поварешками. У некоторых юрт в зыбках лежали младенцы.
В стороне, в окружении ребят, с пальмой в руках стоял Кайнача. Вот он подал пальму Урукону. Мальчик взмахнул ею и опустил на ствол сосенки. Пальма вырвалась у него из рук и упала на землю. Ребята засмеялись. Кайнача поднял ее и одним взмахом, как соломинку, срубил сосенку. А пока она падала, перерубил ее еще в двух местах. Ребята закричали в восторге.
- Box это да! - вскрикнул Поморов.
Почуяв чужого, на него с лаем бросились собаки. И тотчас рядом с учителем оказался Кайнача, он крикнул, взмахнул пальмой, и собаки нехотя поплелись к чумам.
- Учитель! Здравствуй, бойё.
- Здравствуй, Кайнача. Ох и ловко ты орудуешь пальмой.
Кайнача заулыбался.
- Ребятишек учу. Без пальмы охотнику в лесу худо. Чем медведя колоть будет? Как дрова рубить? Худые ребятишки: ничего не понимают, как палку пальму держат. Медведь таких охотников давить будет, - сердито заключил Кайнача.
- Научатся, - успокоил его Поморов. - Пойдем посмотрим, как твои сородичи живут.