185
1) Противник занимает северную окраину города Екатеринодара, конно-артиллерийские казармы у западной окраины города, вокзал Черноморской железной дороги и рощу к северу от города. На Черноморском пути имеется бронированный поезд, мешающий нашему продвижению к вокзалу.
2) Ввиду прибытия ген. Маркова с частями 1-го Офицерского полка возобновить наступление на Екатеринодар, нанося главный удар на северо-западную часть города.
а) Ген. - лейтенант Марков - 1-я бригада. 1-го Офицерского полка четыре роты, 1-го Кубанского стрелкового полка один батальон, 2-я отдельная батарея, 1-я инженерная рота - овладеть конно-артиллерийскими казармами и затем наступать вдоль северной окраины, выходя во фланг противнику, занимающему Черноморский вокзал, и выслать часть сил вдоль берега реки Кубани для обеспечения правого фланга.
б) Генерал-майор Богаевский - 2-я бригада. Без 2-й батареи 3-я батарея и второе орудие 1-й отдельной батареи. Один батальон 1-го Кубанского стрелкового полка и первая сводная офицерская рота Корниловского ударного полка - наступать левее ген. Маркова, имея главной задачей захват Черноморского вокзала.
в) Генерал Эрдели - Отдельная конная бригада, без Черкесского конного полка - наступать левее генерала Богаевского, содействуя исполнению задачи последнего и обеспечению его левого фланга и портя железные дороги на Тихорецкую и Кавказскую.
3) Атаку начать в 17 часов сегодня.
4) Я буду на ферме Кубанского экономического общества.
Ген. Корнилов
Город сотрясался от орудийной пальбы.
В ночном небе пласталось зарево пожаров - горели артиллерийские казармы, кожевенные заводы, дома и лавки на сенном базаре.
К городу - на огонь и гул - со всей Кубани устремлялись партизанские отряды. По степным дорогам пылили подводы с пехотой, летела кавалерия, и к вокзалу то и дело подкатывали эшелоны с Тихорецкой, Кавказской, Тамани, из Новороссийска.
У подъезда штаба обороны дежурили автомобили с потушенными огнями, вестовые держали наготове подседланных коней. На парадном, присев за пулеметом на корточки, покуривал печатник Астафьев. На лестницах и по коридорам спали вповалку.
Штаб обороны заседал беспрерывно.
Покровский перед бегством из города разгромил левые революционные организации. Много рядовых большевиков погибло в застенках, выловленные главари большевистского временного исполкома были уведены как заложники. Городская общественность руками и языками эсеров и меньшевиков помогала раде и сбором средств, и организацией благотворительных вечеров, и сколачиванием ученических дружин. Рада бежала, и политические ваньки-встаньки вызвались служить совдепам. У большевиков своих сил не хватало. Случалось, на должности директоров и управителей посылались люди, еле умеющие подписывать свою фамилию. Торжествующие говоруны были введены и в общественные организации и в штаб обороны… С фронта хорошие вести, и работа штаба кипела - скрипели перья, пищали полевые телефоны, получив назначение, убегали агитаторы, сновали ординарцы и фуражиры, командиры прибывающих частей получали боевые задания. Но достаточно было разорваться где-нибудь поблизости шальному снаряду или пронестись тревожному слуху, и в штабе - паника: кто хватался за портфель, кто за чемодан, секретарь, комкая, рассовывал по карманам протоколы, в задохнувшейся тишине хлопали двери, ящики столов.
В углу зала на диване с мокрым полотенцем на голове лежал юный главком Кубано-Черноморской республики Автономов.
- Вставай, вставай, обормот, - расталкивал главкома его помощник Сорокин, вызванный в штаб на совещание. - На мягких диванах твое дело дрыхнуть да парады принимать, а воевать тебя нет.
- Доктора… - стонал пьяный главком. - Умираю.
- Плетей тебе хороших, поганец. Штатские вон уговариваются город сдавать, а ты и не чешешься.
- Иван Лукич, голубчик, - подступал к Сорокину один из самых влиятельных членов штаба, - вы не так меня поняли. Никто и не помышляет об отступлении. Я лишь предлагаю перенести штаб на вокзал, на колеса. Ведь ежели ворвутся кадеты, то нас, идейных, перевешают в первую голову, и революция, лишившись вождей, надолго заглохнет во всем крае.
- Перебьют, перевешают, бежать надо, бежать, - басил из угла другой член штаба. - Впустим белых в город, как в западню, а потом окружим и прихлопнем.
Сорокин возгорелся гневом:
- Штатская сволочь! Предатели! Забирайте свои зонты, калоши и валитесь к чертовой матери!.. Останусь без вождей, но с верными революции войсками. Город не сдам.
Большевики Петя Рыжов, Фрол и длинноволосый анархист Африканов наперебой кричали Сорокину, что они и сами не согласны со своими товарищами, но тот уже ничего не хотел слушать и, выхватив шашку, кинулся к дверям.
- На фронт, друзья, на фронт! Долг зовет!
Следом за ним, ровно собаки за хозяином, побежали телохранители - казаки Гайченец и Черный.
- Подлец! - кричал Сорокин уже на улице, остановив начальника гарнизона Золотарева. - На фронте кипит святая борьба, а у тебя в тылу убийства и грабежи не прекращаются. Пьяные шайки бродят по улицам, раздевают своих раненых и нагоняют панику на мирных жителей. Часовые на посту курят, разговаривают и никак не соблюдают правил устава. Я сам люблю выпить, но пью, когда боев нет.
Золотарев тянулся и бормотал извинения. Командующий ухватил его за плечи и принялся колотить головой о забор:
- Мерзавец… Всеми мерами рассудка и совести ты должен отрезвлять пропойц и громил, а ты сам пьянствуешь, грабишь и ночи напролет прогуливаешь со шлюхами.
- Прости…
- Ну, иди. На глаза пьяный не попадайся, застрелю. Приказываю немедленно восстановить и поддерживать в городе порядочек. Всякие безобразия подавлять силой оружия.
Начальник гарнизона принял под козырек: из-под широкого рукава черкески блеснул браслет. Сорокин погрозил ему плетью и, вскочив на жеребца, ускакал. Впоследствии по распоряжению ревкома Золотарев был расстрелян. Автономов, вскоре после описываемых событий возомнивший себя Бонапартом, навел дула пушек на кубанский совнарком, за что и был низложен и ошельмован. Главкомом, после смещения Автономова и Калнина, был избран Сорокин.
Фрол вышел на улицу.
По железным крышам домов барабанили осколки лопающихся на большой высоте снарядов. Косо висели сбитые вывески. Из окон сыпалось, всплескиваясь на тротуарах, стекло. На дороге среди разметанных камней торчал скрученный штопором трамвайный рельс.
От вокзала по всем улицам вольным шагом двигались войска.
С Дубинки и Покровки - рабочие слободки - народ валил густо, будто на митинг. Стар и мал встали на ноги, под винтовку. Никому и ничего не было страшно: шли наотмах, грудь на грудь.
Катились, погромыхивая, орудийные запряжки, рессорные линейки Красного Креста и военные повозки с номерными флажками. Партизаны - кто в картузе, кто в треухе, кто в соломенной шляпе. Рваные кожухи, шинели разных сроков, лоскуты и заплаты. На зарядном ящике ехал артиллерист в собольей шубе нараспашку. Матрос с нацепленными на босые ноги шпорами трясся на неоседланной лошади и держал над головой кружевной зонтик.
По тротуарам, обгоняя обозы, на рысях сыпала кавалерия.
Сидит генерал,
Перед ним каша,
Бедняки кричат:
Вся Расея наша…
Улица гремела из конца в конец.
Офицер молодой,
Куда топаешь?
Под лапу попадешь,
Пулю слопаешь…
"Вот оно", - радостно вздрогнув, подумал Фрол. От восторга у него запершило в горле, в глазу блеснула дорогая слеза. Он вмешался в ряды и пошел в ногу со всеми.
Офицерик, офицер,
Погон беленький,
Удирай-ка с Кубани,
Пока целенький…
В дверях прачечной охала и причитала старуха:
- Бедненькие, али у них отцов-матерей-то нет? На погибель идут.
Здоровенная трегубая девка тащила ее прочь.
- Айда, тетка Анна, черт их разберет, не суйся.
- Я, доченька, сама сирота, знаю, какая жизнь без отца-то без матери… Тридцать годиков, как один денек, у полковника Шаблыкина в услужении прожила, белья-то горы перестирала, - она подняла посбитые до мослов кулаки, - выгорбила меня работушка, высушила заботушка, а полюбовница его Аглаюшка и выгони меня под старость на вей-свет…
- Будет тебе, тетка, - не унималась девка, - слушать тошно рвать тянет, айда!
- Выгнала и выгнала. А куда я седую голову приклоню, где кусок добуду? Проучите их, ребятушки, бесов гладких, залейте им за шкуру сала дубового, пускай узнают, какое на свете горе живет… - Изъеденной щелоком красной рукой старуха крестила проходящие роты.
Подкрепления прибывали и прибывали.
Людьми и обозами были запружены все улицы и дворы, прилегающие к берегу Кубани, к сенному базару и садам.
Четвертые сутки бушевал бой.
С позиции вели под руки и несли раненых. Иные брел и сами, волоча подбитые ноги, зажимая горячие раны. Иные отдыхали под прикрытием домов и заборов. По мостовой полз подстреленный мальчишка. "Кровь во мне застывает", - чуть слышно проговорил он подбежавшему санитару и умер, обняв тумбу. Натыкаясь на людей, протрусила заседланная лошадь, - за ней по мостовой волочились вывалившиеся из вырванного бока кишки.
За кирпичной стеной - перевязочный пункт. Похожий на скотного резаку, до усов забрызганный кровью, фельдшер бритвой подпарывал штанины и рукава, спускал с простреленных ног сапоги. Заплаканные и падающие от усталости женщины суетились около раненых.
- Ух, ух! - закричала вдруг одна, узнав мужа: рваная рана на груди, ключом била кровь. Женщина, не помня себя, сорвала с головы платок и принялась затыкать им рану. Санитары еле оторвали ее от носилок.
Раненых окружали, расспрашивали о боях, угощали табаком и хлебом.
Васька Галаган бегло рассказывал:
- На рассвете подлетает к нашим окопам какой-то фраерок в рваной шинелишке и гудит: "Братишки, измена". - "Где, спрашиваем, измена?" - "Все наши командиры дурак на дураке, бить их надо. Сорокин неправильные подает сигналы. И все наши снаряды летят в реку Кубань". - "А ты кто такой?" - "Я, отвечает, подрывник саперного батальона. Бей командиров, они нас продали. Спасайся, моряки, измена". Мы к нему: "Ваши документы?" Он брык и наутек. Мы за ним, он от нас. Догнали, повалили, давай обыскивать. Сдернули сапог - под портянкой флаг белый, сдернули другой - погоны выпали. "Ты что же, дракон, туману нам в штаны напускаешь?" - "Простите, плачет, брати-шечки, я хотя и не сапер, а поручик, но истинный республиканец, люблю революцию и весь простой народ". - "Ты, кричим, нас любишь, а вот нам за что вашего брата любить?" Только мы его кувыркнули под откос, слышим, гу-гу, гу-гу, тра-та-та, тра-та-та. По всему фронту поднялись ихние цепи и на нас в атаку. Ну, мать честная, накатали мы их гору!
Бум! - бьет из переулка пушка и в изнеможении откатывается.
- Перелет! - кричит с крыши наблюдатель.
Бум!
- Есть!
Бум!
- Есть!.. Крой беглым.
Слободской сапожник Ваня Грибов сидел на лафете подбитой пушки и гнул через коленку трепаную гармонь. При каждом выстреле он дергался и хохотал.
- Крой, Микишка, бога нет!
Под забором, раскинув руки, лицом вниз валялся парень в прожженной на спине бекеше. Санитары потянули было его за ноги, намереваясь взвалить на телегу с мертвецами.
- Чо? - зарычал он и приоткрыл серый глаз.
- Живой?
- Катитесь отседова. - Парень повернулся на бок и сразу захрапел.
- Ну, и дьявол, - дивились кругом. - Смерть над ним вьется, над ухом пушка гукает, а он дрыхнет, и горюшка мало.
Фрол, пригнувшись, перебежал открытое место и спрыгнул в окоп, полный людей. Кто постреливал, кто спал, обняв ружье. Двое старых солдат, пофыркивая, пили неведомо какими путями раздобытый чай.
- Кого же ты, Петька, испужался?
- Ой, дяденька, страшно было ночью, - закатил под лоб глаза набиравший пулеметную ленту Петька. - Кругом гудит, огонь блись-блись, земля под ногами трясется, из раскаленных пулеметов льет растопленный свинец, раненые стонут, а тут еще в темноте-то китайцы гогочут. Ой, страшно, я убежал. Дома выспался, а чуть зорька - опять сюда. Мать не пускала, да я через окошко выпрыгнул.
Где-то взвыли рожки горнистов…
Нарастающий с флангов приглушенный крик - ура-а-а-а! - хватил по всей линии.
В окопах все пришло в движение.
- Опять лезут, - сказал солдат, отодвигая жестяную кружку с недопитым чаем, и, схватив винтовку, встал.
Невдалеке по черной пашне огорода ползли офицеры.
- Дяденька, дай стрельнуть, - попросил Петька.
- Я тебе стрельну, паршивец! - цыкнул на него старый солдат. - Сиди смирно и носу не высовывай.
Фрол не успел выпустить и одной ленты, как пулемет отказал. Не умея справиться с задержкой, он бросил его и перебежал к соседнему молчавшему пулемету, за которым дергался и пускал сквозь пушистые усы розовую пену мадьяр Франц.
Артиллерия, точно обезумев, открыла ураганный огонь. Воющий ливень стали остановил наступающих.
Мгновение цепи покатились обратно.
Пулеметы еще выбивали уверенные трели, когда у Черноморского вокзала загремел серебряный оркестр и на виду у неприятеля, окруженный свитой, по фронту пошел Сорокин, танцуя лезгинку и стреляя из двух маузеров вверх. Партизаны за развевающиеся полы малиновой черкески стащили командующего в окопы.
Перед окопами у проволочных заграждений стонали раненые. Петька с бутылками воды на шее полз к ним.
Счастливой рукою посланный снаряд сразил Корнилова. Деникин, принявший командование, снял осаду, и армия пустилась в бегство, бросая по дороге пушки, обозы и сотни раненых соратников.
Блистало солнечное весеннее утро.
Поле битвы являло печальную картину… Всюду валялись расстрелянные гильзы, пустые консервные банки, патронташи, осколки стали, грязные портянки, окровавленные тряпки и трупы, трупы… По реке густо шла дохлая рыба. Покачиваясь и крутясь плыли вздувшиеся лошадиные туши. Далеко несло тухлятиной.
Но живые думали о живом.
- Пехота, на подводы!.. Конница, вперед!..
Паровоз шумит,
Четыре вагона.
Ахвицеры за Кубанью
Рвут погоны…
Музыка рвала сердца.
Сорока наступает,
Усмехается.
Кадеты тикают,
Спотыкаются…
Партизаны, наступая врагам на пятки, снова погнались за ними по степям. В гривы конские были вплетены первые цветы, а на хвосты навязаны почерневшие от запекшейся крови золотые и серебряные погоны.
Пирующие победители
В России революция - пыл, ор,
ярь, половодье, урывистая вода.
Всю дорогу разговоры в вагоне.
О чем крики? О чем споры?
- Все дела в одно кольцо своди - бей буржуев!
- Бей, душа из них вон!
- Братва…
- Земля наша, и все, что на земле, наше.
- А беломордые?
- Не страшны нам беломордые… Винтовка в руке, и глаз наш зорок.
- Правильно…
- Наша сила, наша власть. Всех потопчем, всех порвем.
Навстречу - два эшелона.
- Ура… Ааа…
Машут винтовками, шапками.
- Даешь буржуев на балык!
- Долой погоны… Рви кадетню!
- Поездили, попили… Теперь мы на них поездим.
- Крой, товарищи, капиталу нет пощады!
- Доло-о-ой…
И долго еще за эшелонами гремели матюки, хохот, стрельба вверх.
Горы расступились, впереди стеной встало море, по сторонам замелькали домишки рабочей слободки, и поезд - в клубах пара - подлетел к станции.
- Где комендант? - выпрыгнув из вагона, обратился Максим к пробегавшему мимо с пучком зеленого луку молодому солдату.
- Ах, землячок, - остановился тот и отер шинельной полой вспотевшее лицо, - сурьезные дела. Фронтовики не подгадят. Фронтовики в один момент обделают дела в лучшем виде.
- Я тебя о чем спрашиваю?
- Ну, теперь держись, ваша благородия, держись, не вались! - Солдат махнул луком и побежал дальше.
"С митингу, - догадался Максим, глядя ему вслед, - здорово разобрало, всякого соображения лишился человек".
Народ снует, народ шумит - давка, толкотня… Максим берет направление в вокзал.
- Где комендант, под девято его ребро?
- Я комендант.
- Тебя и надо.
- Кто таков и откуда? - очнулся комендант и поднял от стола, за которым спал, запухшее лицо. - Ваш мандат?
Максим отвернулся, расстегнул штаны и достал из потайного кармана бумагу.
- "То-то… (зевок) варищ ко-ма… (зевок) командируется за ору-жи-ем (зевок). Под-держка ре-во-лю-ци-он-ной вла… (зевок) власти на местах", - вслух читал комендант, потом потер на мандате помуслявленным пальцем печать и, развалившись в мягком кресле, сдвинул на нос шапку. - Не от меня зависит.
- Как так?
- Та-ак… - А сам и глаз не показывает.
- Да как же так?
- Эдак, - мычит сквозь сон.
- Да какой же ты комендант, коли оружия в запасе не имеешь?.. А ежели экстренное нападение контры?
- Мэ-мэ, - тихо мекает он и, уронив на стол голову, давай храпеть во все завертки.
- Га, чертов сынок! - плюнул Максим через коменданта на стенку и, выбрав у него из пальцев мандат, ударился в город.
НОВОРОССИЙСКИЙ СОВЕТ
РАБОЧИХ, СОЛДАТСКИХ, КРЕСТЬЯНСКИХ