- Зачем мне твоя шкура? - затрясся старик. - Ты мне полсотни овец отдай, восемь пар волов отдай, коней отдай, дочку отдай, которую замучили кадетские офицеры. Двух сынов отдай, руку отдай! - И он взмахнул из-под кулька пустым рукавом.
- Товарищи, довольно шуметь! - возвысил комиссар голос. - Приказ… Оружие…
- Оружие?.. Получай от меня от первого, - сурово сказал старик, и не успел никто и ахнуть, как он выдернул из-за пояса бомбу и бросил ее комиссару под ноги.
Взлетел сноп огня. Комиссар остался лежать на месте, застава разбежалась.
Бригада Ивана Черноярова отдыхала в селе Промысловке.
Сам Чернояров умирал… Из почерневшего рта его с хрипом вырывалось горячее дыхание, ходуном ходила забрызганная синеватой тифозной сыпью и расчесанная до крови костлявая грудь. У постели третьи сутки бессменно дежурили доктор и верный Шалим. В сенцах и на крыльце, переговариваясь вполголоса, толклись старые соратники, и всякий раз, когда адъютант выбегал во двор, они окружали его:
- Браток, как оно?
- Дишит мало-мало… Говорит: "Ох, ох". Сапсем палахой дела…
- За доктором поглядывай…
- Яры, яры…
Дом был разрушен, окна заткнуты соломой и подушками. В комнате не было ни одного стула. Доктор присаживался на подоконник, и голова его, будто неживая, падала на грудь.
Шалим подбегал на носках и шипел:
- Спышь, ишак?.. Я тебе посплю.
- Чего вы от меня хотите? - раздраженно спрашивал доктор, раздирая слипающиеся, будто медом намазанные веки. - Камфару вспрыснул, температуру измерял…
- Еще меряй! - совал наганом в ребра. - Все время меряй. Умрет он, вся бригада с горя умрет. Из него душа - и из тебя душа.
Доктор подходил к больному, менял лед на голове, щупал пульс, ставил термометр, и синяя жилка ртути быстро взлетала до сорока с десятыми… Этому благообразному старичку, вывезенному откуда-то с кавказского курорта, Шалим не доверял, зорко следил за всеми его движениями и заставлял самого пробовать лекарства, прежде чем давать их больному.
- Скажи, умрет? - шепотом спрашивал он в сотый раз.
- Я не бог. Долго ли вы будете меня мучить?.. От усталости я сам умру раньше вас…
- Пачему глаза закрываешь? Гавари и гляди.
- Пульс сто восемьдесят… Температура… Ннда… - И доктор моментально начинал храпеть с пристоном, пуская пузыри.
Шалим спичкой поджигал ему волосы на голове и шипел:
- Слышь?.. Он умрет, и я умру! Он умрет, и тебя убью! Адын раз тебя, ишака, мало убить, десять раз тебя убью!
Наконец болезнь сломилась и пошла на убыль.
Бригада возликовала: день и ночь в полках гремели гармошки, пляска и песня. Подвыпившие бойцы заходили к любимому командиру, и всем он говорил одно:
- Хлопцы, готовься к походу…
Из Яндык ординарец привез приказ реввоенсовета о разоружении бригады. Чернояров усмехнулся и отдал листок приказа Шалиму:
- Иди, подотрись.
Когда приехал Муртазалиев, Чернояров был уже на ногах.
Они познакомились.
- За моей головой приехал? - спросил Чернояров.
- Ты почему не подчиняешься приказам?
- Я не подчинялся и не буду подчиняться царским шкурам, которые засели в ваших штабах. Повернуть армию назад? Статошное ли это дело?.. Пойдем и спросим последнего кашевара, и он, хотя и не учился в академиях, скажет тебе, что в этих проклятых песках, где нет ни воды, ни фуража, ни хлеба, можно воевать лишь малыми отрядами. Полкам тут могила, бригадам - могила, армиям - могила!
- Получай ультиматум…
- Давай!.. - Повертел в руках хрустящий листок и вернул его Муртазалиеву. - Я неграмотный… Читай сам да погромче, а то я после тифа оглох… В голове ровно шмели гудят.
Муртазалиев начал громко читать:
- "Бывшему командиру кавалерийской бригады Ивану Черноярову. Именем Российской рабоче-крестьянской советской власти приказываем бойцам бригады сдать оружие как холодное, так и огнестрельное, после чего вся бригада будет расформирована по частям…"
Чернояров вскочил, как укушенный, и отбежал в угол:
- Читай! - крикнул он, задыхаясь и не спуская с Муртазалиева горящих глаз. - Читай.
- "Бригада не подчинилась приказу советской власти, самовольно выступила с места стоянки и самовольно двигается по неизвестному пути, разрушая всякий порядок и военную дисциплину…"
- Врешь, лахудра! - От удара задребезжала рама. Муртазалиев поднял голову и увидел в окне горящие глаза. Безгубый парень яростно колотил в раму кулаком и орал: - Врешь, харя черномазая! Пойдем к нам в полки, и мы покажем тебе, какой у нас держится порядок! Найди хоть одну раскованную лошадь… Мы не покинули ни одного своего больного… Нам до самой Астрахани хватит фуража и вина… Проверь нашу кухню и обоз… Посчитай, сколько мы вывезли с Кавказа пушек и пулеметов!
За окнами гудели голоса, взрывались крики.
- Читай! - приказал Чернояров. - Это шумят мои бойцы, не бойся… А это… - повернулся он к порогу и указал на набившихся с воли людей в бурках и нагольных полушубках, - это боевые командиры разных частей, самые храбрые, которых дала Кубань… Читай! Пусть слушает вся бригада, вся армия.
- "В случае неисполнения сего ультиматума добровольно, - продолжал Муртазалиев, - каждый пятый боец будет расстрелян. Черноярову заявляем, что если он не трус, то явится перед справедливым судом советской власти, где и будет иметь слово в свое оправдание. Если он любит своих бойцов и народ, то пусть пожалеет их жизни и исполнит настоящее последнее приказание. На размышление дается тридцать минут".
Густая, придушенная тишина. У порога сопела чья-то раскуриваемая трубка. За окнами - раскрытые немые рты и глаза, круглые, как серебряные полтинники.
- Все? - спросил Чернояров.
- Все.
- Я не верю вашему реввоенсовету, где окопались царские полковники и генералы. Не первый день я с ними бьюсь, буду биться до последнего! Бойцы не покинут меня. Будем стоять по колена в крови, но не сдадимся! Проберусь до батьки Ленина, и он всем этим ползучим гадам прикажет поотвертывать головы.
Муртазалиев, ероша седеющую гриву, пробежал по комнате из угла в угол и остановился перед Чернояровым:
- Ты не прав, дорогой товарищ. В нашей армии забор хорош, да столбы гнилые, менять надо. Военных специалистов мы запрягли и заставляем везти наш воз. Белые сильны, главным образом, крепкой дисциплиной. Мы должны выставить против них свою дисциплинированную армию, которая без рассуждений слушалась бы своих начальников.
- Меня и так слушаются.
- Анархия, дорогой товарищ, погубила партизанскую армию, подорвала ее мощь, и кадеты разгромили вас…
Чернояров задумался, уронив голову на руки. Он был оглушен и подавлен.
От порога один из командиров подал голос:
- Нас не кадеты разгромили, а тиф.
И разом прорвались, заговорили:
- Тиф, он тоже не с ветру…
- Кругом измена и предательство.
- Почему санитарная часть в армии никак не была налажена? Почему на фронте не хватало патронов? Почему нас душила вошь? Не видали ни мыла, ни белья, а в Кизляре целую неделю жгли склады с боеприпасами и обмундированием…
Саженный батька закубанских пластунов Аким Копыто, с лицом угрюмым и рябым, будто шилом исковырянным, кашлянул в кулак и густо вздохнул:
- Мы шли и думали, вот советская власть поймет нас, как мать ребенка, а выходит, и тут пулями кормить будут…
- Дорогие товарищи, - снова заговорил Муртазалиев. - Зачем шуметь? Мы не на базаре. Поговорим спокойно… Железнодорожный транспорт разрушен. Гужевой транспорт разрушен. Из Астрахани мы не успели вовремя перебросить вам на Кавказ все нужное… Скажи мне, товарищ, - обратился он к Черноярову, - правда ли, что ты зарубил Арсланова и Белецкого?
- Правда, - густо покраснев и давясь волнением, ответил комбриг. - Верю комиссарам, которые дерутся на фронте, а которые по тылам на автомобилях раскатывают, тем не верю. И до самой смерти не буду верить.
- Белецкий был боевым командиром, это знает вся армия… Арсланов был старым революционером, это говорю тебе я… Ты, дорогой товарищ, свершил тягчайшее преступление перед революцией.
Чернояров молчал.
- Жалуются вот на твою бригаду, - продолжал Муртазалиев, - барахлили вы много. Это тоже правда?
- Брехня. Зря нигде никого не грабили. Буржуев, было дело, рвали. Восстанцам и кулакам тоже спуску не давали. Не мимо говорит старая казацкая пословица: "Убьют - мясо, угреб - наше".
- Поедешь в реввоенсовет? - спросил Муртазалиев.
- Нет, не поеду. Там вы меня расстреляете… Виноват - пусть меня судит вся армия.
- Так, так… Плох тот красный командир, который боится революционного суда… С тобой в реввоенсовете хотят поговорить… Обещаю, что там никто и пальцем тебя не тронет… С тобой хотят поговорить, поверь мне.
- Тебе, может быть, и поверил бы, - пытливо глянул на него Чернояров, - но тем старорежимным шкурам, что заседают с тобой за одним столом, под одной крышей, с которыми ты ешь кашу из одной чашки, - тем не верю! Режь меня на куски, жги огнем - не верю!
- Двадцать лет я работаю в большевистской партии, ты мне должен верить… Я остаюсь здесь заложником и выкладываю на стол часы. Езжай один. До Яндык семь верст. Если через три часа не вернешься, пусть твои бойцы казнят меня.
- На что ты, старый, нам нужен? - заорал за окном безгубый. - Братва, не выдадим Чернояра!
- Не выдадим!.. Не выдадим!
- Все за него поляжем!
- Братишки, измена!
На улице - под окнами - начался бурный митинг.
- Итак, не едешь? - в последний раз спросил Муртазалиев.
- Нет.
- Тогда - прощай, товарищ.
- Прощай.
Муртазалиев вышел на улицу.
Ночь. Село клокотало. Там и сям летучие митинги - бредовые, истеричные речи. Муртазалиев вмешался в самую многочисленную толпу и некоторое время слушал. Потом протискался вперед и взобрался на зарядный ящик:
- Товарищи… Я - член реввоенсовета…
Вой свист мат.
- Доло-о-ой!
- Стаскивай его за ноги.
- К стенке!.. К стенке!..
- Дорогие товарищи… Подумайте, о чем вы кричите?.. Кого к стенке? Меня к стенке?.. Сукины сыны! Когда многие из вас еще сосали мамкину титьку, я уже гремел кандалами в Акатуе. Царские тюремщики меня не добили, так вы - солдаты революции - хотите добить?.. Чепуха! Поговорим лучше о деле. - Он чувствовал горячее дыхание многотысячной толпы. Лица в темноте были неразличимы, лишь кое-где вспыхивали раздуваемые ветром цигарки. Вначале было несколько моментов, когда ему казалось, что действительно вот-вот стащат и разорвут. Но - мужественно сказанное слово убеждения, - и ярость схлынула. Над притихшей толпой голос его гремел вдохновенно. - Где измена?.. Какая измена?.. Кто кричит подобное, того надо самого потрясти и проверить, кто он - дурак или трус?.. Дураки революции не нужны, а трус - среди нас - опаснее врага! Дорогие товарищи, в нашей семье нет места шкурникам, маловерам и людям растерянным! Кто не хочет или не умеет исполнять приказов, того будем гнать из армии в три шеи… Малейшая попытка сорвать дисциплину будет пресекаться в корне, со всей строгостью военного времени и революционных законов - это каждый честный боец должен зарубить себе на носу… Дорогие товарищи!..
Муртазалиев говорил о советской власти и Деникине, о большевиках и рабочем классе, о Москве и мировой революции.
После него выступали бойцы разных частей. Вот краткое слово одного из партизан:
- Кубанцы… Трудно нам будет мириться с новыми порядками, а мириться надо… Дадут приказ идти сто верст босиком по битому стеклу, и ни один из нас не должен отказаться… Немало в наши ряды затесалось гадов, которым не революция дорога, а своя шкура и свой карман… Немало прохвостов и среди наших начальников и комиссаров, но и они не спрячутся за мандат, пуля найдет… Если в штабах засели таковые, то кулаком их оттуда не выбьешь и горлом не возьмешь - тут треба ум, да умец, да третий разумец… Потом разберемся, кто в чем прав и кто в чем виноват, а сейчас у нас одна советская семья и один враг - тот, кто ходит в золотых погонах…
Ночью же, после митинга, Муртазалиев увел за собой на Яндыки два полка и несколько мелких отрядов. Много пристало к нему и отбившихся от своих частей одиночных бойцов.
А на рассвете, когда степь клубилась морозным туманом, из Промысловки выступила и бригада Черноярова. Шли весело - с песнями и гармошками. Перед эскадронами, гикая, плясуны плясали шамиля и наурскую. В тачанке, обложенный подушками, сидел хмурый Чернояров - сердце чуяло беду.
Перед Яндыками бригада наткнулась на цепь - полукольцом опоясав село, лежали дербентцы, Интернациональный батальон и Коммунистический отряд особого назначения.
Окрик:
- Кто идет?
Из густого тумана выступали конные массы:
- Свои.
- Стой. Стрелять будем!
Бригада остановилась и выслала на переговоры делегатов. С гранатами в руках они подошли вплотную к мелким, наспех вырытым окопам.
- Сдавай оружие, суки! - сорвавшимся голосом крикнул из окопа парнишка, и в наступившей вдруг волнующей тишине щелкнул взведенный курок его нагана.
- Ты, грач, сопли подбери! - метнул на него глазом эскадронный Юхим Закора и обратился ко всем: - Здорово, ребята… С кем это вы воевать собрались и чего тута стоите?
- Нас выставили на разоружение банды Черноярова… Он, стерва, продался кадетам и хочет проглотить молодую советскую власть.
- Какой негодяй натравливает вас на нашу бригаду?.. Какая мы банда?.. Целый год дрались с Корниловым и Деникиным…
- А за что зарубили нашего командира Белецкого? Мы вам за него глотки всем порвем… Почему не подчиняетесь приказам?.. За кого вы, за красных или за кадетов? - зашумел опять парнишка.
- Ты, шпанец, еще молод и зелен… Были бы мы за кадетов, давно бы ушли к кадетам, а то плутаем тут по пескам и кормим своим мясом вшей… Кто вами командует?
- Северов.
- Так это ж царский полковник. Для него народная кровь заместо лимонаду. Эх, вы, адиёты… Нет ли у кого закурить?
- Кури, - протянул астраханец пачку папирос.
- Папироски сосете, а мы забыли, как они и пахнут… Ну, ладно, вы, видать, ребята подходящие… Чернояровцы на своих руку не подымут… Пропускайте нас, пойдем до батьки Ленина, пусть узнает правду неумытую. На Кубани нас продали и пропили. Эх, братва, сколько там сложено голов, сколько пролито крови…
Позади окопов бегал политком и надсадно кричал:
- Прекратить переговоры!.. Открыть огонь! Огонь!
Но его никто не слушал.
По фронту началось братанье, и кое-где бойцы уже менялись шапками и оружием.
Политком кинулся в Коммунистический отряд.
- Огонь!.. Стреляй!
Сам припал за пулемет и та-та-та-та-та-та-та-та-та-та…
Бригада заколыхалась.
По флангу раскатилась зычная команда:
- Эскадро-о-о-он, от-де-ленья-ми, по-вод л е-во, строй лаву!..
К Черноярову подскакал Шалим.
- Прикажи развернуть знамя и - в атаку!
- Не сметь!
Начал стрелять Коммунистический отряд. За ним сначала робко, а потом все смелее и смелее увязались дербентцы, и скоро вся линия заблистала огнями выстрелов. Невидимая в тумане, загремела батарея, ухнул бомбомет.
Шалим рвал коню губы и, свешиваясь с седла, кричал:
- Ванушка… Атака… Пусти нас на адын удар! Мы расправимся с ними, как повар с картошкой!
- Не сметь…
Чернояров приподнялся и оглядел бригаду, потом крикнул не спускавшим с него глаз горнистам:
- Играй отбой!
Бригада без единого выстрела, теряя убитых и раненых, отхлынула обратно на Промысловку.
На плошади митинг.
- Прощай, братва!.. - рыдал Чернояров и, не в силах выговорить ни слова, вскинул руку с маузером к виску.
С него пообрывали оружие, отняли маузер.
- Там нам жизни нету! - начал было он опять говорить, но потерял сознание и упал на руки Шалиму.
Доктор совал ему под нос нашатырный спирт, кто-то тер снегом уши.
Открыл глаза, туго выговорил:
- Добре нас встретили и угостили, добре… Так всех партизан угощать будут.
Его окружили командиры разных частей и зашептались… Наклонился Аким Копыто и загудел ему в ухо:
- Утекать надо… Уходи, пока дело не дошло до большой беды… Армия волнуется и встает под ружье… Подумай, Ванька, сколько может пролиться безвинной крови?
- Утекать?.. Как вору с ярмарки?
- Что ты станешь делать? - развел Аким пудовыми кулаками. - Всяко бывает. - Он посопел и досказал: - Высшему начальству надо покоряться… Промеж себя мы уже выбрали делегацию, пойдем на поклон в реввоенсовет и как один крикнем: "Руби нам, командирам, головы, но не тревожь бойцов. Мы их подняли со станиц и повели за собой. Кругом их бьют, а они ничего не знают".
И командир бронепоезда Деревянко сказал Черноярову:
- Так, Ваня, действовать нельзя… Нам надо держаться друг за друга и всем за одно… А наше одно - это советская власть…
- Да, да, мне лучше уйти… Я среди вас, как волк в собачьей стае! - Обезумевшими глазами он оглядел окруживших его командиров и коротко выругался. Потом опять поднялся на тачанку и, сломав над головой черен нагайки, скомандовал: - Братва, по коням!.. Выступаем… Кто верит мне - за мной!
И сейчас же две сотни всадников - у кого лошади были потверже, - взвод вьючных пулеметов и небольшой обоз оторвались от армии и на рысях пошли в степь, на запад.
Однако на первом же привале бойцы окружили своего командира:
- Куда идем и зачем?
Чернояров развернул карту - исчерченный химическим карандашом лоскут столовой клеенки - и повел пальцем по таинственным значкам, которые одному ему и были ведомы:
- Идем на Эргедин худук (колодец). Хахачин худук, Цубу, Булмукта худук, Ыльцрин, Тюрьмята худук… Отсюда, старым чумацким шляхом, берем направление на Яшкуль, Улан Эргэ, Элисту и выходим под Царицын на соединение с дивизией Стожарова: этот не выдаст, этот постоит за партизанскую честь… А там и до Москвы недалече. Поеду до батьки Ленина. Не верю, чтоб на свете правды не было.
- Все это так, Иван Михайлович, - вздохнул Игнат Порохня, - а скажи нам, сколько наберется верст до того клятого Царицына?
Спичкой и суставами пальцев Иван долго вымерял свою карту и наконец ответил:
- Пятьсот верст, да еще, пожалуй, и с гаком наберется.
Стон изумления качнул бойцов:
- Ой, лишенько… Пятьсот, да еще и с гаком?
- Пятьсот верст дикой калмыцкой степи…
- Не дойдем. Подохнем.
Все долго молчали, собираясь с мыслями… И за всех сказал эскадронный Юхим Закора:
- До Царицына нам не дойти… Кони откажут… Второпях урвали самую малость фуража… Два-три дня, и коней нечем будет кормить. Мало у нас сухарей, мало и вина, а вода в колодцах, ну ее к черту, соленая… Что будем делать?
Чернояров внимательно оглядел приунывших людей, и его выгоревшая в цвет спелого хлебного колоса бровь дрогнула.
- Да, ребята, не дойдем до Царицына - кони откажут… Незачем всем нам гибнуть за зря. Кто хочет - возвращайся. Мне возврату нет… Клянусь, чтоб шашка моя не рубила, никому из вас не скажу ни слова упрека. Не щадя ни своей, ни чужой крови, мы честно прошли свой путь. Спасибо за службу… Останемся живы - опять слетимся под одно знамя, и враги не будут знать, куда бежать от наших шашек!.. Ну, а ежели встретиться не судьба, не поминайте лихом! - Голос его дрогнул и осекся.