Четвертый параграф потребовал лошадей получше и пришлось мне уехать в Докукино неизвестной волости, где меня приветливо и добродушно встретили честь и слава краса и гордость прекрасный товарищ Савоськин да знакомый крестьянин из простонародья Яков Карягин кулугурского вероисповедания. Повели меня вновь народный дом под заглавием Улыбка Свободы или театр деревенского развлечения с безплатным входом, где повстречался в пьяном виде продагент печальный товарищ Синичкин и начал проверять мандат, на каковом основании нанес мне политические побои горько и обидно арестовал меня. Я как солдат врешь думаю не поддамся и заарестовал его шкурника позорящего под корень нашу драгоценную власть. По заявлению населения, сей коварный товарищ жизнь ведет распутную, пьянствует день и ночь, и в порыве бешеного разгула ходит по селу с растегнутой ширинкой и громогласно требует прекрасный пол, чем крестьяне ужасно возмущены.
Пятый параграф прихватив с собой милиционера Козобоева пошел я с обыском к кулугуру товарищу Карягину где после тщетных усилий нашел я ведро кумышки, нашел в печке загримировано заслонкой. Сын Карягина, имя не упомню, - рассказал в старом кооперативе открылся вновь народный дом, а старики поголовно против и ночью взломав дверь залезли в вышеозначенный нардом, ободрали шпалеры, лавки переломали все до одной, громофон топором посекли и девок актерок тоесть актрис черезо всю деревню нехорошими словами величают. Все кулугуры и безразлично молокане не обращая внимания на советскую власть крепко за бога господа держутся, а вчера, чтобы умилостивить стариков сажали их в первый ряд на мяхкие стулья, артистам на сцене было запрещено целоваться, а что будет не знай.
Шестой параграф старик Карягин клялся божился будто пожертвовал в нардом на вывеску старую дойницу и кумышку накурил на торжественное употребление по случаю женитьбы меньшака. Не откладывая устроили мы с Козобоевым вдвоем собрание и вдвоем порешили передать кумышку в исполком под расписку, посуда не виновата, посуду воротить хозяину, наглядевшись на его мученические слезы на первый раз вину простить, а в нарсуд передать уголовное дознание о подломе замка в нардоме.
Седьмой параграф собираются по избам мужики и от скуки ругаются матом. Я к ним с инструкциями они и меня матом. Их нельзя наслаждать одними инструкциями, нужны гвозди, соль, керосин и так далее. Бабы ходят по деревне и ругаются матом. Мальчишки бегают по деревне и ругаются матом. Да здравствует нардом, в котором днем ребятишки учутся плохо дров нет, а село степное к примеру кнутника взять негде, воровать казенный лес крестьяне не подписываются и учитель хочет наниматься в больницу фельдшером, который голубятник упал с крыши и разбился вдребезги.
Восьмой параграф в школе ох какая картина, окна паутиной подернуло, двери выломаны и даже убитого гражданина мешочника подкинули в ту школу, тоесть в учелеще. Продагента печального товарища Ласточкина не довелось мне еще раз увидать и внушить, а чека обязана взять его на заметку за обидное отношение к ответственным работникам.
Девятый параграф доношу в тот же день в деревне Кузькиной состоялся чемпион - китанический бой побоище. И старики и молодежь дрались полюбя, но горячка возвышалась до кольев и поленьев побитых и покалеченных множество. Спрашиваю из-за чего увечите друг дружку, с плачем отвечают обычай у нас милый человек такой не нами заведен не нами и кончится. А я так думаю от темноты это на них наслано, головы у них деревенские и выходит что деревенский дурак во сто раз дурее городского потому что хотя бои и в городе случаются но когда наши слободские режут терзают и всячески убивают соплевских или дубровских ребят, это уже будет не бой, а драка каковая и при старом режиме каралась всеми статьями уголовного закона. Прошу и низко кланяюсь нашему честь и слава хвала и гордость товарищу Старчакову громыхнуть декретом в трезвом виде драки тяжелыми предметами запрещаются. Время я провел в деревне очень весело и множество народа как мужиков так и баб высыпало на улицу провожать меня и по моей просьбе хором спели похоронный марш в честь моего отъезда, а также провожая меня народ кричал ура ура…
Десятый параграф дорываясь заехать в коммуну графа Орла Давыдова до нитки разграбленную неизвестными личностями, к великой жалости мне проведать не удалось и дурак ямщик с пьяных глаз завез меня в деревню Пустосвятовку с мордовским народонаселением бедного состояния и пришлось мне собрать сход. Есть у вас совет? Нету. Есть комбед? Тоже самое нету. Чего же у вас есть? спрашиваю. Ничего товарищ нет, мякину пополам с дубовой корой едим, на пять дворов одна лошаденка осталась, голодная тоска задавила нас.
Одиннадцатый параграф и пришлось мне собрать всех грамотных человек шесть на всю деревню и выбрал я из них председателя и секретаря, остальных членами назначил и объявил о присоединении ихой деревни к советской России. Бабы давай плакать, мужики креститься, а председатель солдат Судбищин закрутил ус смеется не робей православные помирать так всем вместе и открытым голосованием на месте порешили переназвать в мою честь Пустосвятовку деревню в Великановку.
Двенадцатый параграф тогда пришлось мне тряхнуть портфелем и вытащить инструкцию о комбеде…"
Дальше больше, лопатой не провернешь!
Напрасно старался Филька, напрасно пот точил, не вставая с табуретки с пятницы до понедельника.
Горько и обидно вытряхнули Фильку из инструкторского тулупа, на краткосрочные курсы сунули; три месяца, даром что краткосрочные, а тут день дорог - распалится сердце, в день сколько можно дел наделать… Не понравились Фильке курсы: чепуха, а не курсы.
Умырнул Филька в милицию.
В степи
Партизанский отряд матроса Рогачева замирил восставших казаков Ейского отдела и возвращался ко дворам. Дотошные разведчики пронюхали, будто в недалекой станице в старой казенке хранятся запасы водки.
Весть мигом облетела ночевавший в степи отряд.
Самовольно собрался митинг.
Рогачев, гарцуя на коне в гуще партизан, кричал:
- Ребята, контрики подсовывают нам отраву! Долой белокопытых! Напьемся - быть нам перебитыми! Не напьемся - завтра будем дома! Кто за бутылку готов продать совесть и свою драгоценную жизнь? Долой прихлебателей царизма! Я, ваш выборный командир, приказываю не поддаваться на провокацию! Казенку надо сжечь, водку выпустить в речку!
- Правильно, - подпрыгнул корноухий вихрастый мальчишка и завертелся на одной ноге.
- Неправильно, - отозвался другой партизан, - чего же ее жечь, не керосин.
- Спалить таку-сяку мать! - взвизгнул пулеметчик Титька.
- Жалко, братцы.
- Яд, - убежденно сказал подслеповатый старичишка Евсей. - Сорок лет пью и чувствую - яд.
- Комиссары сами пьянствуют, а нас одерживают. Суки!
- Верно. Ты, Рогач, на себя оглянись.
Рогачев, происходивший из крестьян станицы Старощербиновской, действительно прославился по Тамани не только незаурядной храбростью, но и разгулом.
- Братцы, - обрадовавшись догадке, заговорил рассудительный печник Нестеренко, - как мы с победой и как мы сознательные, то должны ее, эту треклятую зелью, разбавить водой, чтоб не так в голову ударяла, и с криком "ура" выпить всю до капли.
- Совесть ваша, дядечка, серая, - с сожалением глядя на Нестереико, сказал вихрастый мальчишка.
Приподнятый над кучкой хуторян рябоватый матрос Васька Галаган махнул бескозыркой:
- Уважаемые, и чего такое вы раскудахтались? Дело яснее плеши. Забрать водку - раз, выдать по бутылке на рыло - два, остатки продать и разделить деньги поровну… Тут и всей нашей смуте крышка.
Командиру удалось настоять лишь на том, чтобы не ходить в станицу всем табуном. Были поданы подводы. Выбранные от рот делегаты, возглавляемые каптенармусом, двинулись в поход.
В томительном ожидании прошел и час и два - посылы не возвращались. На выручку была послана конная разведка. Разведчики, божась страшными божбами, ускакали и тоже пропали.
Солнце покатилось за полдень.
Партизаны загалдели:
- Делегаты называются… Выглохтят все сами.
- Известно, темный народ.
- Товарищи, а не пахнет ли тут изменой? Может, их там перебили давно, а мы тут ворожим?
К возу Рогачева подходили все новые и новые партии партизан, требуя отправки.
Трубач проиграл сбор.
Отряд построился и, выставив охранение, в полном боевом порядке двинулся на станицу.
В станице перед казенкой гудела тысячная толпа. В помещении перепившиеся делегаты горланили песни и плясали гопака. Из распахнутых на улицу окон производилась дешевая распродажа водки. Партизаны всю дорогу уговаривались бить своих выборных, но, дорвавшись до цели, забыли уговор и, сшибая друг друга, кинулись к ящикам.
Гульнули на славу.
Горе подружило Максима с Васькой Галаганом.
Проснулся Максим первым, - его испугала тишина, - схватился за пояс: кобуры с наганом не было. Он огляделся… Просторная горница, в окнах зелень и солнце, на столе острыми огнями искрился пустой графин. Рядом, локоть в локоть, спал матрос.
- Э, слышь-ка, - принялся он его расталкивать, - слышь-ка, морячок!
- А! - открыл тот затекшие мутные глаза и сел. - Ты чего?
- Где мы?
- Где ж нам быть, как не у попа?
- У меня наган сперли.
- А? Наган? - Матрос цоп: кольта не было. - О, курвы, срезали!
Дверь скрипнула. В горницу заглянул поп.
- Самоварчик прикажете?
- Где наши? - грозно спросил моряк, спрыгнув с постели и став в боевую позу.
- Ушли.
- Почему не доложил, лярва?
- Будил, не добудился.
- Давно выступили?
- На заре.
- Куда затырил наши самопалы?
- Не ведаю.
- Врешь, лохмач! Вынь да выложь. - Васька уцепил его за бороду. - А также где мой карабин?
- Не ведаю, - еще смиреннее ответил поп, стараясь высвободить бороду. - Вы вчера пришли ко мне пеши и безоружны, из карманов одни бутылки торчали.
- Это хуторские хапнули, больше некому, - сказал Максим. - Они тут свой партизанский отряд собирают, а оружия нехваток… Беда, с голыми руками пропадем ни за понюх табаку.
Васька выдернул из-за голенища бомбу.
- Есть одна.
- Мало.
- Мало? - Матрос свистнул. - Да я тебе с этой самой штукой любой кубанский город завоюю. Лошади есть? - повернулся он к попу. - За лошадей мы заплатим.
- И рад бы услужить, да нету. Жена с работником на хутор за рассадой уехала.
Босая девка внесла кипящий самовар.
- Долой! - приказал матрос. - Некогда чайничать. Прощай, батя, молись угодникам за доброту нашу.
Безоружные партизаны прошли из конца в конец всю улицу в поисках подводы, но подводы им никто не дал. Изрыгая складную, как псалмы, ругань, они покурили за околицей, переобулись и бодро зашагали по пыльной дороге.
Под солнцем курилась степь, свистали суслики, дремали курганы, омываемые полынными ветрами.
- Переложил, - поморщился моряк, - брюхо крутит и крутит.
- С перепою, - знающе сказал Максим. - На кружку кипятку намешай горсть золы и выпей, первое средство.
- Надо попробовать, а то несет меня, как волка. Вскакиваю ночью, сортир не знаю где, забегаю в чулан, вижу, на гвозде поповы праздничные сапоги висят… Ну, в один я напорол с верхом, а в другой не хватило.
Оба заржали так, что пахавший за версту мужик остановил лошадь и перекрестился.
Подошли, поздоровались.
- Будь добрым человеком, дай воды.
- Угорели? Пойдемте на стан, угощу.
На стану, спрятавшись от жары под телегу, пуская сладкую слюну, спала дряхлая репьястая собака.
- Што за люди будете и далече ль путь держите? - спросил мужик, оглядывая гостей.
- От полка отстали, - сказал Максим. - Не видал, не проезжали?
- Какой, дозвольте узнать, партии будете? По разговору, похоже, свои, кубанцы?
- Мы свои в доску, - ответил матрос. - У меня отец кубанец, дед кубанец, и сам я тут в окрестностях безвыездно сорок лет живу.
- Та-ак… Полка не видал, а банда у нас гуляет.
- Где?
- Вон, хуторок. Вторую неделю стоят.
- Чья банда?
- Шут их разберет. Какие-то полтавские… И с белыми дерутся и красным спуску не дают.
Васька, скроив престрашную рожу, пропел с пригнуской:
Ох ты, яблочко
Ананасное,
К ногтю белого,
К ногтю красного…
Так, что ли? - спросил он
- Во, во! - обрадованно просветлел мужик. - В станице потребиловку расчудесили… Сахар, мыло, свечи, керосин - все народу даром роздали, себе только топоры и хомуты забрали. Хорошая банда, народ ублаготворяет.
Распрощались с мужиком и по распаханному полю напрямик поперли к маячившим вдали тополям. За разговорами и не заметили, как вышли к полотну железной дороги. Совсем рядом, около будки, увидали лакированный с желто-голубым флажком автомобиль.
- Стоп! - зашипел матрос. - Ложись… Штаб ихний или разведка.
Залегли и после короткого совещания, прикрываясь насыпью, поползли вперед.
В Максиме кровь стыла, ноги путались, в груди билось большое - в пуд! - сердце.
- Вася.
- Чшш…
- Вася, погибель наша.
- Отдала родная? - обернул матрос перекошенное злобой лицо. - Замри.
Подлезли ближе.
Васька осмотрел бомбу, вскочил и, подбежав к будке, метнул бомбу в окошко.
Взрыв треск пламя из окна клубами повалил густой дым.
Матрос кинулся к радиатору.
Застучал мотор.
- Вались! - крикнул он Максиму, сам вскочил за руль. Машина рванула, понеслась в горячем вихре, в кипящей пыли.
Максим от страху и удивления долго не мог ничего выговорить, потом нахлобучил шапку, откинулся на мягком сиденье и захохотал.
- Почихают… Друг, угостил. Почихают!
Галаган, припав к рулю, зорко смотрел на летящую встречь бешеную дорогу. Автомобиль шел ходко, виляя со стороны на сторону.
- Разобьемся?
- Никогда сроду.
- Чего она вихляется? Приструнь ты ее.
- Машина с капризами… Гоночная, фиат.
- Жми.
- Торопимся, как черти на свадьбу. Почихают, говоришь?
- Шарахнул, до горячего, поди, достало.
Догнали старуху. Она сбежала с дороги и нырнула было в канаву. Матрос затормозил, лихо остановил своего трепещущего катуна.
- Бабка, сюда.
Старуха подошла, кланяясь.
- Куда, бабуня, божий цветочек, топаешь?
- Молочка зятю на пашню несу.
- Молоко? - спросил Максим. - Давай.
Он отпил, сколько хотел, матрос докончил и, прищурив лукавый глаз, с напускной строгостью спросил старуху:
- Сколько тебе?
- Да ничего, сынок, кушай на здоровье.
- Ну, на горшок.
Начали расспрашивать ее про дорогу. Она, заплетаясь с перепугу, принялась растолковывать:
- Дорожка ваша, родимые, прямым-прямешенька. Будет вам мост, а за мостом Левченков юрт, то бишь не юрт, а греческа плантация… Мост, сыночки, в позапрошлом году от грозы сгорел, нету там никакого моста… Стоит при дороге хата казака нашего Петра Кошкина, сам он еще в холерный год помер, а сыны, толсты лбы, казакуют… Будет вам колодец при дороге…
- Вижу, бабуха, ты врать здорова, - перебил Галаган. - Садись с нами, будешь дорогу показывать.
- Помилосердствуй, касатик. Мати пречистая, зять на пашне дожидается.
- Брось сопеть. - Он сгреб старуху в охапку и подал ее Максиму. - Держи!
Машина, прыгая по ухабам, помчалась. Моряк подкачивал, развивая скорость. Ветер плющил ноздрю, шумел в ушах. По сторонам, подобна играющей реке, стлалась степь. Пыль буйствовала за ними, как дым пожара.
Далеко впереди оба увидали чумацкий обоз и не успели еще ничего сообразить, как испуганные, взвившиеся на дыбы лошади промелькнули рядом и скрылись в крутящейся пыли.
За бугром блеснул церковный крест.
- Станица…
Хаты улица куры и утки - в стороны.
Максим крепко держался за борта. Старуха сползла с сиденья на дно кузова и беспрестанно крестилась. Так, на удивленье жителям, прокатили они через станицу.
Машина стлалась, как птица в стремительном лете.
- Стой, дура-голова, - взмолился сомлевший от страха Максим. - Лучше пешком пойдем!
- Ты не беспокойся.
Дорога вильнула…
Машина, мотнувшись, чиркнула лакированным крылом о столб и покатилась мимо дороги прямо по степи. Моряк к рулю - руль отказал.
- Останови, пожалуйста.
- Черт ее остановит, не кобыла! - Выказывая полную невозмутимость духа, Галаган выпустил руль, закурил и повернулся лицом к Максиму. - Горючее выкачается, сама встанет.
Машину валяло с боку на бок, из-под колес выметывались комья черствой земли.
Пересекли распаханное поле. На меже, упустив лошадей, стоял босой старик. От удивления он не в силах был поднять руки, чтоб перекреститься.
С большого разгона, ухнув, в широком веере брызг перелетели мелкую речушку.
Донесся разорванный собачий лай. Впереди качнулся курган, за курганом шарахнулась потревоженная отара, и навстречу, вырастая в угрозу, начала быстро надвигаться новая станица.
Машина, сбочившись, промызнула по косогору.
Невдалеке, раскинув сухие руки, проплыли кладбищенские кресты.
Под напором силы прущей рушились жердяные изгороди. Плетень был повален с сухим треском.
В передних шинах спустили камеры.
Автомобиль, оставляя рубчатый след на глубоких грядах огорода, замедлил ходи уткнулся мордой в глиняную стену хаты. От резкого толчка из навесной рамы вылетело зеркальное стекло, с Васьки слетела фуражка.
Выпрыгнули оба враз.
Нахлыстанные ветром лица их были черны, а глаза полны дикого блеска.
- Номер! - скрипуче засмеялся матрос.
Из двора в огород заглянула девчонка и, взвизгнув, пропала. Потом появился нечесаный мужик с винтовкой в руках. Увидав автомобиль, он стал в оцепенении.
- Здравствуй, дядя, - миролюбиво сказал Васька.
- Вы, товарищи, или как вас… чего тута?
- Извиняюсь, - сказал Васька и пошел было к хозяину.
- Я тебе, туды-т твою, пальну вот в бритый лоб, сразу всю дурь выбью. - Он принял наизготовку и передернул затвор.
- Не смей, - крикнул Максим и вытянул перед собой руки, точно защищаясь. - Мы не с худом…
- Пошто хату тревожите?
- Извиняюсь, - повторил матрос тоном, полным сожаления. - Я сам своей голове не рад. Приключился с нами полный оборот хаоса. Ты и сам виноват: зачем хату близко к дороге поставил? За нас, между прочим, ты можешь жестоко ответить. Завтра придут полчане и поставят тебя к стенке, а шкурой твоей, ежели догадаются, обтянут барабан.
Максим, видя, что перебранка грозит им бедою, отодвинул речистого друга и, стараясь придать словам мягкость, обратился к хозяину:
- Почтенный, какое вашей станице название будет?
- А вы сами откуда? - попятился тот.
- Мы из города Кокуя, - сказал матрос и разразился похабной приговоркой, такой кудреватой да складной, что по угрюмой роже мужика скользнуло подобие усмешки. Только сейчас он заметил, что гости безоружны, и опустил винтовку.
- Какая у вас, позвольте, в станице власть будет, кадетская или большевицкая?
- Мы сами по себе.
- А все-таки?
- Я из-под Эрзерума недавно вернулся и порядков здешних знать не знаю.
- Какой части?