Журнал "Будущая Сибирь", №4, 1934 г.
Ис. Гольдберг
Гармонист
Повесть
1
Никон щегольски поправил гармонный ремень через плечо и пробежал пальцами по ладам. Гармонь залилась веселой тараторочкой.
- У, язвинский! - ласково обругала Никона курносенькая Милитина. - Такой-то ты способный!
Веселая и удовлетворенная усмешка тронула губы Никона и он еще старательней приналег на лады и с шиком стал развертывать гармонь.
По всему поселку Никон считался первым гармонистом. Ни одна вечеринка не обходилась без него и даже порою он выступал в клубе и ребята яростно хлопали ему, гордясь, что в рукописной, раскрашенной афише имя Никона стояло рядом с именами артистов.
- Артист! - говорили ему полушутя, полусерьезно приятели. - Тебе бы на театрах выступать! Большие бы ты деньги огребал. И паек, может, какой самой наивысшей категории получил бы!
Но артистом Никон бывал только в выходные дни и после работы. На работе же не все у него было благополучно. В шахте, в забое, возле вагонетки у него исчезало все его проворство, он становился вялым, невнимательным, рассеянным. Он с неохотой спускался под землю, с неохотой брался за лопату и небрежно накладывал вагонетки блестящим черным углем. И норма его еле-еле стояла на среднем уровне, в то время, как товарищи его, работавшие рядом с ним, в двух шагах от него, выгоняли хорошие заработки и лезли в гору.
Он работал с натугой, как бы отбывая тяжелую повинность. И оживлялся он только к концу рабочего дня, когда подходило время шабашить и можно было, бросив лопату, бежать по штрекам к стволу шахты и дожидаться подъема на-гор а .
И там, при свете еще яркого солнца, он сразу оживал, становился веселым и деятельным, быстро шел в свой барак, переодевался, забирал гармонь и отправлялся куда-нибудь с ребятами, которые тотчас же меняли свое отношение к нему, делались приятельски-ласковыми, хлопали его по плечу и наразрыв таскали его с собою в разные места.
Так жил Никон на шахте около года, с трудом свыкаясь с работой шахтера, опасливо и нехотя спускаясь в забой, находя полную и единственную отраду в своей многозвучной звонкоголосой гармони.
2
Бригады на Владимировском руднике соревновались, шахтеры втягивались в кипучую борьбу за производство, за план, на доске почета появлялись имена все новых и новых героев, а Никон знал свою работу, как нудную и тяжелую обязанность, и все норовил урвать для себя лишний час из рабочего дня. Товарищи примечали это за ним. Упрекали его. Сначала незлобиво, по-приятельски, а потом, когда он однажды явился на работу с тщательно завязанным пальцем и еле-еле ворочал лопатой, они возмутились:
- Ты чего вроде опоенного? Спишь, али работаешь?
- Брось дурочку валять! Работай по настоящему!
Никон плаксиво скривился и, не глядя товарищам в глаза, пояснил:
- Да у меня, ребята, палец болит... Боюсь решить его на-совсем. Как же я тогда играть стану?
- Так ты думаешь в перчаточках уголь наваливать? Что-бы ни-ни? И царапинки тебе не приключилось?!
- Не волынь и примайся за дело, как следует!..
Никон угрюмо приналег на работу. Мрачный и обиженный, он сторонился в этот день от приятелей. А вечером в бараке долго возился с ушибленным пальцем, мыл его, тщательно перевязывал. И взяв в руки гармонь, попробовал играть завязанным пальцем, а когда ничего у него не вышло, осторожно отставил ее от себя, горько пожаловавшись соседям:
- Не действует палец покеда... Зашиблен шибко. Лечить надо.
- Лечи, как же, надо лечить! - поддержал его кто-то.
- Пойду к врачу. Беда мне без пальца!
Он проходил весь следующий день, возясь с пальцем, и не явился на работу. Еще один день у него ушел на дежурство в амбулатории.
В амбулатории осмотрели палец, приложили какой-то мази, перевязали и отказали в бюллетене:
- Пустяки. Если из-за этого освобождать, так производство остановить придется. Дня через два все у тебя, товарищ, пройдет.
Десятник отметил Никону два прогула. А в бригаде парня взяли в крутую обработку.
Бригадир, слегка прихрамывающий, седоусый Антонов, прозванный шахтерами Антон Полторы-ноги, окинул Никона укоризненным взглядом, прислушался к тому, что сказали другие, и коротко заключил:
- Сроку тебе, гармонист распрекрасный, дается одну пятидневку, желаешь в людях по-людски работать, берись за ум, а не желаешь - выметем из бригады. Вполне окончательно выметем!
И было это сказано так веско и решительно, что никому не пришлось ничего добавлять, а Никону осталось только съежиться и уйти поскорее в работу.
3
Пятидневка промелькнула быстро. Никон успел размотать повязку с пальца и снова, как прежде, принялся за гармонь. Проскучав по ней пару дней, он теперь с азартом и взасос стал играть целыми вечерами, собирая вокруг себя толпы слушателей.
А дела в шахте шли у него попрежнему вяло, и попрежнему он был худшим работником в бригаде.
И как раз в один из дней этой пятидневки антоновская бригада вступила в соревнование с бригадой Ерохина, партизана и лучшего забойщика шахты.
Антон Полторы-ноги, вне своего обыкновения взволновавшись, собрал вокруг себя в одну из свободных минут бригаду и проникновенно, но немного путанно сказал:
- Вполне окончательно надо, ребята, не подкачать!.. Они на работу злые. Так понимать надо... А мы, конечно, еще злее!..
Ребята понимали, и налегли на работу. И тут работа всех стала острее и четче определяться работой каждого. И Никон жестоко почувствовал, что отставать от товарищей нельзя. Но все же отставал.
Его медлительность, его вялое и безвкусное отношение к труду раздражали бригадников. Подгоняя его, они становились по отношению к нему все суровее и злее:
- Никакого в тебе товарищества, Старухин, а одно только свинство!
- Катись к лодырям! В рваческую команду!
И по прошествии пятидневки молча присутствовали при том, как Антон Полторы-ноги спокойно и торжественно вытащил из кармана тужурки смятый список своей бригады и, долго мусля карандаш, жирной чертой зачеркнул фамилию Никона:
- Заявляйся в контору и ищи себе других дураков! - сухо сказал он при этом Никону. - Конечно, коли имеется еще на шахте у нас такая привольная бригада, где лодырей обожают, так ты туда в самую точку попадешь...
Никон понуро потоптался на одном месте, сразу не поняв в чем дело. Он оглянулся на товарищей, но те, казалось, не замечали его и были заняты чем-то своим, общим для них всех. У Никона задрожал голос, когда он сказал:
- За что же, товарищ Антонов?
Бригадир хмуро поглядел на него и покачал головой:
- И скажи ты на милость, еще не понимает, за что?! Не маленький, дурачком, пожалуй, прикидываться поздновато!
4
Никон попал в забой, где норма не выполнялась, где работа шла полегоньку, через пень колоду. Забойщик, злой и раздражительный шахтер появлялся в шахте почти каждый день навеселе и свирепо кричал на своих товарищей, вымещая на них какие-то свои обиды и огорчения. Порядка и согласованности в работе, какие были в бригаде Антонова, здесь и в помине не было. Не было и товарищеской спайки между работающими.
В первые же дни работы здесь Никон почувствовал себя одиноким среди этих новых товарищей по забою. Правда, никто не корил его и не попрекал низкой выработкой и вялыми темпами. Но зато не было и того, что отличало спаянную крепкую бригаду Антонова от других бригад: не было хорошей и легкой заботливости друг о друге. Никон с тоскою отметил для себя еще и другое: когда он теперь стал в бараке играть на гармони, его прослушали попрежнему охотно, а когда однажды он кончил одну песню и принялся за другую, кто-то из слушателей насмешливо протянул:
- Полные сто процентов, Старухин, на гармони вытягаешь?! На песни ударник, значит!
Никон остановился, звуки гармони оборвались. По шее и по щекам у Никона разлился жаркий румянец.
- Которым не нравится, - сказал он зло, - могут не слушать. Я для своего для собственного удовольствия играю.
- Он, вишь, с устатку! - захохотал кто-то. - Наробился парень, норму сполнил, а теперь надо же человеку свое удовольствие поиметь!..
Молча и угрюмо поднялся Никон и вышел из барака, небрежно волоча с собой на ремне гармонь. Тихий смех прошелестел за ним и оборвался за дверью, которую Никон захлопнул рывком и яростно.
Летний вечер был тих и пылен. На улице, обставленной двойным рядом бараков, шумели голоса, гудел говор, вспыхивал смех. Веселый девичий голос окликнул Никона:
- Никша, иди к нам песни играть! Иди, Никша!
- А ну вас! - заносчиво оборвал Никон ласковое приглашение и прошел дальше.
Он был зол, ему несносны были его товарищи. И не радовало его даже и то, что Милитина попрежнему льнет к нему и заигрывает с ним.
"Ну их..." - повторил он про себя и пошел бесцельно по сумеречной улице. Сзади он услышал торопливые шаги. Задыхающийся, приглушенный голос попенял:
- Пошто бежишь-то?.. Ишь, какой гордый!
- Отстань, - вяло огрызнулся Никон, но приостановился. Девушка прошла рядом с ним и взялась за ремень от гармони.
- Вяжетесь... - обидчиво протянул парень, искоса взглядывая на смутно блестящее в сумерках лицо девушки. - Поддразниваете...
- Я, Никша, разве поддразниваю?
- А кто тебя знает!..
Никон свернул в переулок, направляясь в открытое поле. Девушка покорно следовала за ним. Когда они вышли из поселка и ступили на неровную пыльную дорогу, уходящую в степь, Никон снова приостановился. Он переложил гармонь с одного плеча на другое и потянулся.
- Уйду я отсюда! - угрожающе сказал он. - Что на самом деле, разве я в другом месте не найду подходящую работу?
- Зачем же тебе уходить? - испуганно возразила девушка. - Тут бы и работал...
- Наработаешь тут!..
Они прошли до темнеющей группы берез, Никон разыскал приметный и знакомый ему пенек, уселся и поставил гармонь на свои колени. Милитина примостилась возле него. В тишине робко и нежно пропели тоненькие голоса. Просыпалась звонкая трель, вздохнули басы.
- Сыграй душевную, Никша! - прильнула девушка к гармонисту.
Не отвечая ей, Никон приложил голову на бок к гармони, словно прислушиваясь к сложному переклику голосов и звонов в мехах, и рассыпал долгую, трепетную трель. Милитина вздохнула. И как бы вторя этому вздоху, охнули басы и запела, залилась тихая проголосная, душевная песня.
Милитина полузакрыла глаза и осторожно прижалась к парню.
Тишина падала на степь. Со стороны поселка глухо и замирающе рокотали невнятные звуки. Отгоревший день кутался в сизую, с каждым мгновеньем все густевшую и уплотняющуюся мглу. Из далеких просторов текли струйки свежего ветра. В темном небе зажигались и мерцали звезды.
Ропот и стенания никшиной душевной песни сливались с насторожившимся вечером.
- Никша, - вздохнула девушка, когда гармонист оборвал песню, - пошто ты, Никша, этакой-то?
- Какой еще? - недовольно спросил Никон.
- Да вот... - Девушка замялась. Но пересилив в себе робость, докончила: - Вот ребята не одобряют тебя... Насчет работы...
- Ступай ты!.. - рванулся Никон и встал.
Тихий вечер был смят. Душевная песня была испорчена.
5
- Артист! - окликнул однажды в выходной день Никона комсомолец Востреньких. - Пойдем на пару слов.
Никон настороженно поглядел на Востреньких. Он знал этого шустрого и везде поспевающего комсомольца и недолюбливал его за задорность и острое словцо.
- Пойдем, поговорим, - настаивал комсомолец. - Не гляди зверем на меня.
- Об чем разговаривать хочешь? - угрюмо спросил Никон.
- Кой об чем по малости, - усмехнулся Востреньких. - Насчет тебя.
Они ушли за бараки, отыскали укромное место. Востреньких вытащил пачку папирос, предложил Никону. Тот отказался:
- Некурящий я...
- Слышь, Старухин, - жадно затянувшись несколько раз крепким душистым дымом, решительно сказал Востреньких, - слышь, не ладно у тебя выходит... Парень ты способный, крепкий, а выкомыриваешь глупости... Неужель тебе самому не совестно?
- Это почему же?! - встрепенулся Никон, неприязненно оглядывая комсомольца.
- Постой... Неужель, говорю, не совестно, что тебя считают самым последним шахтером?
- Ты мне глаза этим не тычь!..
- Обожди... - спокойно проговорил Востреньких, заметив, что Старухин начинает сердиться. - Я тебе не глаза колю, а по-товарищески. Хоть ты и не комсомолец, но жалко мне да и другим ребятам, что ты неправильно ведешь себя...
- В чем же неправильно? - взглянул Никон исподлобья на собеседника.
- А в том хотя бы, что лодырничаешь ты. Парень ты здоровый и способности в тебе есть, - ну, между прочим, слабит тебя от работы. На легкую жизнь надеешься!
- Сказал тоже, на легкую!..
- Конечно. Тебе бы давно надо в ударниках ходить, а ты что делаешь?.. На музыку в тебе талант есть. Если бы ты настоящий, как следует, шахтер был, так и гармонь твоя в пользу бы шла...
Никон удивленно повернулся к Востреньких.
- Гармонь? - переспросил он.
- Она самая! - кивнул головой комсомолец. - Ребята хвалят твою музыку, слушают тебя с удовольствием. Которые тебя не знают, хвалят, удивляются, а как дойдет до них, что тебя из бригады выставили, тут весь твой успех и к чорту летит. Понял?.. Мы, было, думали тебя с бригадой с посевной послать в подшефный колхоз, а потом раздумали. Как бы не осрамиться с тобой. Поедет бригада в колхоз, колхозники послушают твою музыку, а потом и спросят: "Этот, мол, наверно самый сильный ударник?". А как им скажешь, что ты патентованный лодырь!?
Востреньких закурил новую папироску и поглядел смеющимися глазами на Никона.
Никон молчал.
- Видал, как выходит? - продолжал комсомолец. - Ты вот прежде в комсомол даже, говорят, хотел поступать, а теперь ведь тебя не скоро туда допустят. Не достоин ты...
- Не достоин?.. - как-то нелепо спросил Никон и сразу же озлился: - Да я и сам не пойду! Не нуждаюсь.
- Это ты напрасно! - покачал головою Востреньких. - У нас в комсомоле лучшие ребята... Вот нынче и Завьялова подала заявление.
- Какая Завьялова? - встрепенулся Никон.
- Забыл какая? - лукаво ухмыльнулся Востреньких. - На эстакаде которая работает, Милитина.
Встретив хитрый и насмешливый взгляд Востреньких, Никон спохватился и с деланным равнодушием протянул:
- А-а, эта. Ну и что ж. Пускай подает. Мне-то какое дело.
- Ладно, притворяйся! - расхохотался Востреньких. - Да ты об Милитине этой сохнешь! Это многие замечали. И я видел... Вот Милитина эта самая в комсомол просится. Ну, примут ее. Девчонка она хорошая, работает по-ударному, отец старый шахтер...
- Пускай подает! - упрямо повторил Никон и поднялся с бревна, на котором они оба сидели.
- Куда торопишься? - остановил его комсомолец. - Поговорим. Я к тебе по-товарищески. Брось, Старухин, волынку! Примайся за работу на совесть, по-ударному!...
- Я работаю сколь могу...
- Врешь ты, Старухин. Заливаешь самым форменным образом. Твою работу все видят. Не скроешь!.. Чудак ты! Неужель тебе нравится, что тебя кругом просмеивают? Погоди, вот и Милитина оботрется в комсомоле и тоже не погладит тебя по шерстке!..
- Мне дела до вас никакого нету!.. - разозлился Никон. - Да ну вас всех!..
6
Близких приятелей у Никона на шахте не было. Приятели у него были только те, кого ненадолго пленяли его песни. Но песни умолкали, и приятели расходились в разные стороны, и оставался Никон один. Ближе других была Милитина. Девушка льнула к нему и ему это было приятно, хотя он старался сам себя уговорить, что это для него пустяк: пускай, - мол, сохнет, мало ли кругом девушек!
И казалось Никону, что ему вовсе и не нужны приятели, что он может легко обойтись без них. Но за последнее время стало ему тоскливо. Почувствовал он одиночество. У всех были шумные и дружные компании, всем было весело, все были чем-то объединены друг с другом, и только он оставался в одиночестве, лишь на короткие мгновенья привлекая к себе внимание окружающих. И то это было только тогда, когда он играл на гармони и был "артистом". А с недавних пор некоторые слушатели лукаво ухмылялись и порою огорашивали Никона ехидным словцом, в котором звучала острая и злая насмешка.
Разговор с комсомольцем Востреньких раздосадовал Никона. Он смутился и, затаив в себе обиду на кого-то, стал сам себя успокаивать:
"Лезут... Я сколь могу, столь и работаю. Многие еще хуже меня..."
Но когда он стал перебирать этих многих, которые работали хуже его, то наталкивался на самых отпетых лодырей, на пьяниц и постоянных прогульщиков.
"Вот Сенька Емельянов, - утешался он, - не сходит с черной доски, а плюет на всех спокойно и с высокой полки... Также и Ефим Кривой. Он только посмеивается, а ежели станут приставать сильно, так и отшибет, да так, что в другой раз не полезут... Агафонов коногон, от него многим за насмешки попадало"...
Искал Никон оправдания и утешенья себе в том, что и другие не лучше его. Но было самому стыдно, когда вспоминал он и Сеньку Емельянова, и Ефима, и коногона Агафонова. Какие они шахтеры? Они - рвань! Разве с ними равняться можно.
И еще находил Никон себе оправдание: музыка. Знал он, что с каждым днем играет на гармони все лучше и душевней. Знал и радовался. И холил свои руки, боялся, чтоб не огрубели пальцы. А от шахтерской работы как им не огрубеть! И нужно было беречься, стараться, чтоб не зашибить пальцев, чтоб не натруждать черезчур рук.
"Им всем, - думал Никон про остальных шахтеров, - не беда, коли у них вспухнет рука или задеревенеют пальцы. А мне-то каково? Я как буду с испорченными руками играть!"
Разговор с Востреньких разбередил в Никоне нудные и назойливые мысли. И не с кем было посоветоваться, некому было порассказать о своих сомнениях, о своих заботах.
Тогда Никон решил:
- Ладно. Уйду отсюда. Брошу шахту... Разве не проживу я без нее!
7
О своем окончательном решении уйти с рудника Никон снова сообщил Милитине. У девушки потемнели глаза, и дрогнувшим голосом она сказала:
- Куды же ты, Никша?.. Жил бы тут. Работал бы ладно...
- Не нравится мне тут! - улавливая в голосе Милитины испуг и жалобу, со сладостным злорадством упирался на своем Никон. - В другом месте дружков себе найду и заживу лихо!
Милитина подавила вздох и, мгновенье подумав о чем-то, уверенней и смелее возразила:
- В другом месте, думаешь, не надо будет работать? Не спросют, думаешь, с тебя хорошей работы?
- Как наработаю, так и ладно будет... А надоест работать, буду с гармонью промышлять... Меня музыка прокормит!
- Как хочешь! - вдруг вспыхнула девушка. Никон изумленно поднял на нее глаза. Он почуял в ее голосе что-то новое. - Как хочешь! - повторила Милитина. - Уходи. Тебя тут никто и держать не станет.
- А мне плевать!.. - вспыхнул Никон и враждебно отвернулся от Милитины...
И в тот же день, словно кому-то на зло, он пошел в контору за расчетом. Ему выдали причитающуюся ему зарплату и конторщик, прищурившись, засмеялся:
- Летишь?
- Как это? - недовольно переспросил Никон.
- В летуны определился? Ну, катись!...
После расчета Никон прошел в свой барак и быстро собрал нехитрые пожитки.