Дулма вытерла повлажневшие глаза, бросилась к печурке, совсем забыла о кипящем котле. Цого пытался спросить о Гомбо и Эрдэнэ. Где они? Какой дорогой жизни пошли? Письма от них были, но по ним трудно что-нибудь понять. Молодые стали хитрее стариков... Окончили школу, заметались, как потревоженные птицы: там хорошо, тут еще лучше, а юрты Цого будто бы и нет на свете. Спрашивают своих дружков, слушают их советы, а Цого, видно, совсем стар, никаких советов дать им не умеет...
Дагва расплылся в улыбке.
- Знаю, многое слышал от Гомбо и Эрдэнэ. Они давно бы нашли свой путь, кое-кто мешает...
- Кто мешает? - вскинул голову Цого.
- Твоя юрта, уважаемый Цого, твоя бородка, трубочка, глаза, весь ты...
- Я?! Значит, я, старый верблюд, им помешал? Убить верблюда, содрать с него шкуру!
- Только подумают куда-нибудь склониться, выбрать специальность и... остановка: понравится ли дедушке, разрешит ли это дедушка?
Цого ущипнул бородку так больно, что скривился:
- Сурки степные, я же им писал: делайте, как подсказывает вам сердце...
Подошла Дулма.
- Родная юрта для них - ласковый очаг. Степь любят. Знаю, они вернутся. Я уже лежанки их обновила, постели мягкие приготовила, сшила новую занавеску. Приедут, приедут...
Дулма радовалась. Около нее Дорж.
- Мама, я спорил с ними. Сердятся. Непослушную овцу легче загнать, чем повернуть их. Гомбо уехал на производственную практику, попал на деревообделочную фабрику, не то в мебельный цех, не то в цех игрушек. Эрдэнэ поступил на курсы техников-бурильщиков. Окончит, поедет...
На печурке разбушевался котел, забулькал, зашипел, запахло гарью. Дулма бросилась к нему, не дослушав Доржа. Котел успокоился. Она вернулась к столу. Все молча курили. Можно ли заставить мужчину повторить им сказанное? Когда-нибудь это было? Слова крылаты, быстролетные птицы, не поймал - потеряются в синеве степей, не вернешь...
Дулма сидела недовольная, Дорж склонился к ней.
- Еще новость слышал. В Улан-Баторе молодой инженер изобрел игрушку, из ее отдельных частей ребятишки легко собирают три двигателя: водяной, песчаный, ветряной. Премию за это получил...
Дулма не слушала, отвернулась, говорил сын о чем-то непонятном, а Цого оживился, смех запутался в его бородке и усах.
- Дулма, такое не осилить нашей голове. В глазах все мелькает, степь дрожит - водяной, песчаный, ветряной!
В юрте тихо, лишь огонек в печурке потрескивает, да молоко в котле кипит, приглушенно всхлипывая. Цого по юрте прошелся, остановился, головой покачал, взглянул на Дагву сердитыми глазами.
- В какие времена живем? Что же будет? Молодые куда хотят, туда и поворачивают... Кто их ведет? Мы, старики, позабыты...
Дагва не ответил, а сам спросил:
- А зачем их вести? Разве они слепые?
Цого глядел удивленно, узоры на халате жены будто видел впервые, их хотелось потрогать. Почему такое полезло в его голову, и понять трудно. Дагва рукой взмахнул:
- Наши молодые идут, куда Родина зовет! Ты, Цого, человек передовой, все понимаешь... - и подумал: "Самое время ему вручить". И он подошел к Цого:
- Привез тебе письмо. Вот получи...
Он вынул из сумки синий конверт и отдал его дедушке. Дулма подала Цого очки. Распечатал он конверт и едва взглянул, улыбка пробежала по его лицу.
"Почтенный Цого! Просим Вас посетить аймачную выставку лучших работ учащихся. Ваше слово для нас очень дорого..."
Цого заторопился:
- Дулма, ставь еду на стол. Хорошо ли потчевать гостей разговорами? Слышишь, уезжаю в аймачный центр. Смотреть буду, что наработали Гомбо и Эрдэнэ. Не бросили бы они тень на нашу юрту...
Дулма промолчала, лишь шумно вздохнула и начала накрывать на стол. Залаяли собаки, загудела машина. В юрту вошел Бодо.
- Сайн байну! В хорошее время живем... И вы новость, как жирную кость, обгладываете со всех сторон? Видишь, Цого, синий пакет?.. Еду на аймачную выставку!..
Бодо поднял над головой синий конверт. Цого взглянул, быстро распахнул ворот халата и выхватил из-за пазухи такой же конверт.
- Видишь, Бодо, и я еду. А как твоя Цэцэг? Вернулась в юрту или стала артисткой, поет? Душевный у нее голосок...
Бодо сел у печурки.
- Цэцэг? Не спрашивайте. Нынче отцы о своих детях разве что-нибудь знают? Как услышал, глазами будто на острый дерес накололся - ничего не вижу, уши мои свист сурка оглушил - ничего не слышу...
- Где же твоя Цэцэг? Кем стала?.. - не терпелось Дулме.
Бодо шею вытянул, рот открывает, а сказать не может.
- Ла-ла...- заикался он, достал из-за пазухи бумажку, поднес к глазам, по складам прочитал: - Ла-ба-рант-ка... Вот кто! - задохнулся он, едва выговорив. - Спросил ее: где же это? Она: "Сказать не могу, секрет..." Громче спрашиваю, ногой топаю, я же отец. С каких же времен родной отец не знает, куда направилась его дочь? Цэцэг и слова мне говорить не дает: "Нельзя, отец, нельзя... Государственная тайна..." Вот какая жизнь наступила...
Дагва и Дорж насмешливо переглядывались. Старики рассердились; Бодо и Цого в один голос выкрикнули:
- Почему смеетесь? Без нас, стариков, еще плакать будете!
Цого брови сжал, трубкой по кромке стола постучал:
- В давние времена было. Старый мудрец Лувсан жил; сыновья и дочери у него выросли. Из юрты его выгнали: "Юрта наша, скот наш! Иди, много ли тебе одному надо... Сам себе еду добывай!.." Мудрец низко поклонился им: "Верно, как я не догадался? Ухожу, ухожу..."
Дети обрадовались. Догадался, сам ушел.
Стали пировать, радоваться, пить крепкую архи.
Старший брат выпрямился, крикнул, чтобы все слышали: "Юрта моя, скот мой, я - старший!.."
Шум поднялся, юрта, как в бурю, задрожала, начали братья и сестры драться, таскать за волосы друг друга. Устали, сели на землю, злобятся, рычат: "Делить будем поровну! Пошли делить".
Выбежали из юрты да к коновязи, вскочили на лошадей. Объехали степь, нет ни стада, ни пастухов. У Черной горы стоит одна рваная юрта. Подъехали, вышла из нее старуха.
"Кого ищете?" - "Ты что, слепая? Мы дети мудрейшего Лувсана. Где его скот: лошади, коровы, овцы, верблюды?"
Старуха желтым пальцем указала на дальние горы:
"За мудрым все идут... Ушли за ним и его стада..."
Дагва громко рассмеялся:
- Уважаемый Цого, это же старая сказка... Разве Эрдэнэ, Гомбо, Цэцэг похожи на детей Лувсана?
Бодо положил руку на плечо Цого:
- Нет, друг, старое остается старым; оно умерло, как дым на ветру... У нас, сам видишь, новая жизнь. Собирайся, поедем в аймак...
Цого забегал по юрте, торопит Дулму:
- Давай, давай! Ехать надо, ехать!..
Дулма спрятала заплаканные глаза; и светилось в них и печальное, и радостное... В кожаный мешок старательно укладывала она вкусную еду для своих любимцев - Гомбо и Эрдэнэ.
ЗВЕЗДЫ ПОСЫПАЛИСЬ В ЮРТУ
Зима выдалась студеная, ветреная. Всю ночь завывала буря, юрта привычно вздрагивала и притихла, лишь когда в дымник пробился первый утренний свет.
Дорж проснулся рано, с трудом открыл дверь, ее замело снегом. Степь, накрытая белым пологом, манила, хвастаясь своей зимней красотой. Вышла из юрты и Дулма. Она помогла выгнать скот из загонов, и Дорж, вскочив в седло, погнал его за Белую гору. Там лучшие зимние корма. Хотя уже рассвело, далекие горы не сбросили пасмурных теней, небо мрачное. Темные островки - стадо коров, табун лошадей, отара овец - казались заплатками на белоснежном склоне горы, а одинокие верблюды торчали на гребне увала, обгладывая промерзлые кустарники. Человеку, не бывавшему в этих местах, померещилось бы - коричневые чудища на ветру. Скот трудно выискивал корм. Дорж метался на лошади, не давая скоту разбредаться куда попало. Его не соберешь, а зимний день короче тарбаганьего хвоста, - чуть замешкаешься, и накроет ночь. Доржу помогали две собаки, умные, ловкие, их любил и берег Цого; они выведены им, достойные отпрыски прославленной пастушеской лайки гобийской породы. Они неотступно следят за непослушными, подгоняют к стаду, отбиваются от волков.
Лошадь под Доржем горела, тяжело дышала, от нее валил пар. Надо ей отдохнуть. Он выпрыгнул из седла, сбросил рукавицей куржак со спины и боков лошади, взял ее под уздцы и тихонько повел. Отчаянно залаяли собаки. Дорж вновь вскочил на лошадь и поспешил на зов собак. Непослушный бык и две коровы оторвались от стада и бежали по крутому склону, за ними торопились овцы. Дорж посмотрел: зря тревожатся собаки, скоту бежать некуда, ищет, где легче копытить - добывать корм. Шел Дорж, ведя за собой усталую лошадь, курил. Злой бык, с ним сплошные тревоги и летом и зимой; всегда ему надо идти впереди - искать что-то. Зимой он смирный, а летом - бедствие стада, любого может поддеть на рога. В прошлом году свалил, затоптал, подбросил рогами рыжую кобылицу. Даже Цого его боится. Давно бык напрашивается под нож. А кто его жалеет? Цого. Бык крупной породы, сильный, бесстрашный, рога как у яка, волки боятся.
...Как эти серые тучи, обложившие холодное небо, надвинулись на Доржа пасмурные раздумья. Он единственный сын, родители его выучили, он нашел свой путь в жизни, пора позаботиться о престарелых отце и матери. Пасти скот им уже непосильно. Всем это понятно, кроме их самих. Разве отец признается? Об этом с ним и заговаривать страшно. Без юрты, без скота он никогда не жил, никогда не проживет. Декабрьские морозы, вьюжный февраль, волчьи налеты... Нужны смелость, уменье, силы... Отцу кажется: все у него есть. Попробуй поверни его, а надо.
И вдруг, как снежная россыпь на ветру, зазвенело в ушах Доржа: "Сурь... сурь!" Это первичная производственная единица в госхозах и сельскохозяйственных объединениях.
Сурь - новое, что принесла аратам социалистическая Монголия. В сурь входит несколько семей аратов - пастухов, животноводов. Каждая семья пасет, выращивает, умножает только один какой-либо вид скота. Дорж увлекся, не заметил, как докурил папиросу до конца, а когда обжег губы, бросил окурок в снег, так вскрикнул, что конь его попятился.
"Сурь! Пусть отец и мать пасут только овец или коров. Так им и скажу... Сурь: юрта отца, юрта Бодо и две юрты Багмы. Хороший сурь, хороший!.. Старшим сури будет либо отец, либо Бодо..."
Дорж вскочил в седло, заторопил коня. Едет, горячится сердце, готов запеть песню. Почему раньше не навестили его такие умные мысли? Другая жизнь наступит у отца и матери... Скоро радостное ветер стал развеивать, как снег с остроконечного холмика. Дорж растерянно мигал, тер рукавицей лоб, думал, и умные мысли его не казались умными. Отец трубкой по столу стукнет: "Кочевал и кочевать буду, ставил юрту с Дулмой и ставить буду..."
...Дулма ждала Цого. Пора бы ему вернуться. Залаяла собака и смолкла. Дулма набросила на плечи шубу и вышла. Дул колючий северный ветер. Собака лаяла на верблюда, он отбился от стада и пришел к загону, стал бить ногой по жердям ворот. Дулма впустила его, задумалась, покачала головой: не зря старый верблюд поспешил в загон, чует - близко буря.
Только она вошла в юрту, сбросила шубу, подкинула в печурку аргал, вновь залаяла собака, громко и отрывисто, вмиг замолчала, весело повизгивая.
- Приехал, - засуетилась Дулма, не успела выйти из юрты, навстречу Цого, заснеженный с ног до головы.
- Ты на чем приехал?
- Скакуна дал Бодо. До его юрты ехал на машине.
- Что же не могли тебя на машине-то подвезти сюда?..
- До юрты Бодо едва доехал. Голова от бензина лопнула. На коне только и отдышался. Три дня болела. У Бодо и гостил.
- Время тебе было гостить, а я жду...
- Кто ждет, тот дождется, - отшутился Цого. - Судьбу свою решали, был и директор нашего госхоза...
- Какую судьбу? Лисицей стелешь, выпил? Раздевайся, чай готов. Что у тебя в мешке? - И она потянулась, чтобы развязать мешок.
- Не трогай, - остановил ее Цого, - успеешь... А где скот? Дорж?
- Пасет за Белой горой. Я не поехала, ждала тебя...
Цого вскочил, быстро оделся, схватил ружье.
- Куда? А чай?
- Какой чай? Загонять скот надо, северный угол неба чернее дыма. Буря будет, буря!..
...Дорж стоял на пригорке, бледный, зажав руками голову: нежданно надвигалась беда. Оторвавшиеся от стада бык, коровы и отара овец уже близко от скалы, над ее отвесной стеной навис снежный карниз, он обрушится и увлечет за собою животных. Отара овец уже недалеко от карниза. Ничто не остановит ее, и она вместе с лавиной снега обрушится со скалы и погибнет. Дорж помчался наперерез, обжигая коня плетью. Лишь бы успеть, не упустить миг, на котором, как на волоске, повисла судьба животных. Вот уже конь Доржа осторожно ступает по кромке - шаг от пропасти... Седок замер в седле, боялся притронуться к поводу, лошадь не ошибется, не просчитается, ей не надо мешать. Отару овец хорошо видно. Надо отрезать ей путь, повернуть обратно. Вдруг баран-вожак с бешенством обреченного ринулся вперед, за ним и вся отара. Дорж опустил голову, зажмурился: гибель... гибель!
Раздался выстрел. Овцы сбились в плотный круг, разноголосо заблеяли, потом лавиной шарахнулись в противоположную сторону. Дорж открыл глаза. Сквозь тусклое снежное облако на другом конце скалы смутно вырисовывалась фигура всадника. И чем больше Дорж вглядывался, протирая глаза кончиком рукавицы, тем удивленнее становилось его лицо. Фигура всадника то терялась, то вытягивалась черным столбом вверх; он мчался, угоняя отару овец дальше и дальше от пропасти. Всадник увидел, что бык оставил в стороне перепуганных выстрелом коров, упрямо зашагал к снежному карнизу. Повернув коня, всадник бросился к нему, чтобы преградить путь, и когда приблизился, конь его вздыбился и не пошел на поставленные в упор гигантские рога. Всадник не стал неволить коня, а вскинул ружье и выстрелил в быка. Заряд угодил в заднюю ногу, бык споткнулся, вскочил и, оставляя на снегу кровавые пятна, хромая и волоча ногу, скрылся за холмом.
Скот был спасен.
Перед Доржем стоял отец, держал лошадь под уздцы, спокойно дымил трубочкой, смотрел в густую муть, нависшую над степью, и говорил как бы самому себе:
- Глухие выстрелы... Глухие... Даже эхо не ответило... Неужели накроет затяжная непогодь?..
Дорж стоял приниженный, смущенный, заикался:
- Отец... Ты с неба упал?.. Успел... Спас!..
Цого с досадой плюнул на снег, выбил трубку о стремя, сунул ее за пазуху.
- Вас, молодых, учить, что луну руками хватать. Все знаете...
Дорж, смахивая куржак с плеч отца, молчал.
Отец чертил на снегу кнутовищем:
- Вот Белая гора, надо скот гнать сюда - равнина; почему же он оказался тут, где беда, гибель?..
Что ответить отцу? Сколько ни ройся в голове, не сыщешь нужных слов, они вылетели, как дым из дымника юрты. Подъехала Дулма.
- Что вы стоите? День на исходе, скот разбрелся во все стороны... Почему-то бык едва плетется, волочит окровавленную заднюю ногу... Уж не волки ли?
Глаза Цого и Доржа встретились, но тайны не выдали, Дулма ничего не заметила. Заторопились, вскочили на лошадей. Расположившись по склону горы полукругом, расставив собак, они сумели довольно быстро собрать скот. Гнали они его к юрте коротким путем, обогнув Белую гору по крутому увалу.
...Буря разразилась позже, скот уже был в загонах. В юрте жарко, наваристый чай пили не торопясь, Цого рассказывал:
- Жизнь монголов повернулась, совсем повернулась... Молодое кипит, пенится. Что я видел своими глазами, что я слышал своими ушами, пересказать не берусь... Ни Эрдэнэ, ни Гомбо в нашу юрту не вернутся. Да и что им тут делать? Для них открылась такая жизнь, нам с тобой, Дулма, и во сне не виделось. Эрдэнэ скоро будет техником, Гомбо - мастером. Будь я молодым, я с ними бы пошел...
Дулма обиделась:
- Комолому быку только рогов не хватает, всех бы забодал...
Цого скосил на нее строгие глаза, она на минутку замолчала, спросила полушепотом:
- Что ты наговорил? Какой техник? Какой мастер?
- Эрдэнэ станет воду из-под земли добывать...
- Что, мало у нас воды в реках, озерах, мало ее дает дождь? - удивленно замигала Дулма.
- В Гоби... Поняла, в Гоби... Откуда там вода? Земля раскалена, песок и камни горят...
Дорж не согласился:
- Все горит, воды нет, как же живут? Монголия гордится Гоби; там много скота, и скот отличный... Ты же знаешь, отец...
Цого поскреб переносицу, вытер ладонью губы, подвигал морщинками на лбу:
- Знаю. Привыкли... Воду находят, но мало, беречь умеют, вот и живут...
Дулма расплакалась:
- Как же будет жить наш Эрдэнэ? Он к Гоби не привык, захворать может... От жары у него всегда голова болела, а гобийскую жару...
Успокоил ее Дорж:
- Живут люди в Гоби, и все довольны, на степь ее никогда не променяют. Учился я с одним гобийцем. Звал меня к себе, говорит: моя солнечная Гоби - лучшее место на земле...
- А Гомбо, какой же мастер? - вздохнула Дулма.
- О, Дулма, такого мастера, век проживаю, а нигде не встречал.
Цого потянул к себе кожаный мешок, развязал его и начал ставить на стол фигурки коров, быков, лошадей, овечек, коз, верблюдов, выточенных из дерева, искусно отполированных.
- Смотри, скот жирный, гладкий, отъелся он к осени...
Дулма застыла удивленная, терла глаза платком, мигала, щупала фигурки. Рассматривал их и Дорж. Все молчали. Хитрые щелки глаз Цого светились. Он сгреб фигурки в кучу.
- Тонкая работа, ставь, Дулма, богатое стадо на комод. Любуйся, славь умелые руки... Мы с Доржем будем пасти скот у Белой горы, а ты - на комоде! - и приглушенно захохотал.
Дулма отшатнулась, у нее голова закружилась, а перед глазами среди чашек и тарелок запрыгали лошадки, коровки, козочки, а золотисто-светлый верблюд стукнул ногой по чашке, она упала со стола.
- Где ты купил это деревянное стадо? Кто в нашей юрте будет играть им? Или мы с тобою уже дети?..
- Дорогой подарочек игрушечных дел мастера, твоего любимца Гомбо...
Дулма совсем растерялась:
- Был маленьким - игрушек не терпел, а вырос... - Она не договорила, приложила кончик платка к мокрым глазам.
Цого и Дорж ее успокаивали; глаза высохнут, тогда все поймет, но глаза у нее тусклы, понять ей трудно: Гомбо мастер, Гомбо прислал игрушки...
Цого, чтобы ободрить Дулму, выхватил из-за пазухи трубку, поднял над головой:
- Где ваши глаза? Гомбо подарил мне трубку... Видите, какие узоры? Она крепче кости, выточена из корня красного боярышника. Ни у кого нет такой золотой трубки!.. Да, совсем забыл. Дулма, возьми свой подарок. Тебе Эрдэнэ и Гомбо послали. - Он вынул из мешка платок, связанный из верблюжьего пуха.
Дулма обрадовалась, однако сомнения не оставили ее:
- Цого, ты не сказал, как жить будет наш Гомбо?.. Накормит ли его деревянное стадо?
- Еще нас с тобой накормит. Головой своей старой прикинь, игрушки для детей. Звезды - цветы неба, дети - цветы нашей жизни... Молодец Гомбо, молодец и Эрдэнэ...
Дулма сидела сгорбившись, поглаживая на коленях пуховый платок, подняла голову, посмотрела на Цого:
- А как живет Бодо? Где же его Цэцэг?
- Цэцэг пошла работать в лабораторию на завод.
- Не поет? Голосок повял?