- Нет-нет... Что вы делаете? Нельзя, это родник волшебный.
Отошли, сели на траву, держа лошадей за повод. Они стояли полукругом, покачивая головами, тоже приготовились слушать дедушку, который, размахивая рукой, увлеченно говорил:
- В давно-давние времена в конце южной степи жил богатырь. Все его славили, построили ему золотой дворец. Состарился богатырь, ослаб, все его забыли. Жил он во дворце, одинокий и заброшенный. Как-то взглянул в окно, идет по степи красавица, звали ее, как и тебя, Цэцэг. Полюбилась она старику: не ест, не пьет, не спит - о ней думает. Надел лучшие одежды, шапку, шелком шитую, взял свой меч богатырский, пришел к Цэцэг: "Выходи за меня замуж, будешь жить в светлом дворце, иметь сто небесных халатов, носить красные сапожки, кушать жирную еду на золотом подносе". - "Где ты видел, чтобы резвая козочка усидела в золотом загоне рядом с обглоданным козлом? Морщинистый, седой, безобразный, уходи!" - и Цэцэг убежала.
Богатырь голову зажал, стоит в зеркало на себя смотрит. Цэцэг не ошиблась. Схватил зеркало, разбил его о каменный пол. Позвал мудреца: "Помоги, скажи, можно ли спастись от старости?" - "Можно. Садись на верблюда, поезжай на восток за сто холмов: поверни на север, отмерь еще сто холмов, миновав желтые пески Гоби, спустись в долину, остановись, оглядись, увидишь в ногах скалы Серебряный родник. Утоли жажду".
Так богатырь и сделал. Едет обратно молодой, красивый, радуется, песни распевает, славит солнце, степь, горы... Долго он ехал. Встречает Цэцэг, поглядел на нее, отвернулся - жалкая старуха, облезлая коза, плюнул и ушел, не желая с ней говорить.
Первым перебил дедушку Эрдэнэ.
- Сказка!
- Ты, дедушка, выпил больше всех серебряной воды, а почему же не омолодился? - смеялась Цэцэг.
Пили еще из родника: старое не омолодилось, молодое не состарилось. Сели на коней, разъехались. Цэцэг склонилась в седле в сторону Гомбо:
- Знаю хорошее местечко: рощица, тень, ветерок - там и позанимаемся.
Ехали, ехали. Цэцэг так и не могла найти хорошее местечко. Остановило их солнце - оранжевый шар, плывущий в густой синеве. Горело полнеба, оранжевым пологом накрылась степь, и все вокруг оранжевое, даже Гомбо, Цэцэг, их лошади. Над головой метались черные беркуты - они оранжевые... Старики знают, если беркуты беснуются над степью, - худая примета. Гомбо и Цэцэг этого не знали. Цэцэг запела песенку, но голос ее прервался, на желтой полосе взвился столб пыли. Вмиг все вокруг потемнело. Оранжевое солнце померкло, стеной упала мутная марь. Обрушился сильный порыв ветра, лошади разгорячились и понеслись. Сдержать их удалось только у густой рощи. Надвигался степной буран. Повернуть бы обратно, поспешить к юрте. Цэцэг опять смеется: испугался! Ветер свирепел. Посыпалась снежная крупка. Закружился белый вихрь. Лошадей Гомбо и Цэцэг, как волной лодку в бурю, понесло и прибило к нежданному берегу - отвесной стене горы. Спрыгнули с лошадей. Пригибаясь, ограждая лицо от ударов снежного ветра, шли ощупью, пока не наткнулись на углубление - небольшая пещера с каменным карнизом над головой. Гомбо оставил тут Цэцэг, поспешил к лошадям. Цэцэг заждалась. Он принес седла, расстелил кошмовые подстилки. Прижавшись друг к другу, они сидели под завывание бури, вглядываясь в непроглядную снеговерть... Цэцэг дрожала, кутаясь в халат.
- Гомбо, я замерзла, закрой мне ноги.
Завернулись плотнее в халаты. Цэцэг дрожала. Взял ее руку, холодная, не выпустил, спрятал под свой халат. Ветер злился, холодно и Гомбо. Голова Цэцэг на его плече, горячая ее щека прижалась к его щеке. Ему стало жарко. Вскоре Цэцэг заснула, у самого уха слышно, как она сладко посапывает. Гомбо застыл, не двигался, дышал осторожно, чтобы ее не разбудить. Что такое? Вглядывается в плотную муть, перед глазами оранжевое солнце, зажмурился. Все равно оно светит еще явственнее и жарче. Жаль, уснула Цэцэг, может быть, и она увидела бы оранжевое солнце. Вспомнилась дедушкина сказка: солнце поспорило с луной; луна стала светить днем, а солнце ночью... Что же было дальше? Забылось. А сейчас ночь или день? Открыл глаза, нет оранжевого солнца, темнота стала еще плотнее. Буря бушевала, свирепея. Цэцэг прижималась, ее рука в его руке, тепленькая рука, гладкая, как шелк халата.
Погода в пригобийских степях коварная, переменчивая. Чем бешенее буря, тем быстрее ее пронесет. У монголов есть пословица: не злись - погаснешь, не горячись - устанешь. Ветер внезапно утих, проглянули синие полосы неба, прорвались через поредевшую муть лучи солнца, и степь трудно узнать. Одетая в белое, она будто бы никогда не была зеленой. Едва ветер расчистил небо от тяжелых туч, солнце разгорелось и жарким огнем своим охватило степь от края до края. Степь быстро стала снимать свою белую одежду и, как красавица после короткого сна, засияла с такой яркостью, словно ее вымыли и заново подзеленили. Гомбо лежал не шевелясь. И когда пучок света ворвался под каменный навес и упал на лицо Цэцэг, он залюбовался. Щеки ее пылали, одна коса распустилась, волосы слегка прикрывали лоб, вторая лежала на плече, а кончик ее щекотал подбородок Гомбо. Он смотрел, точно впервые видел красивое очертание ее губ, они чуть приоткрыты, Цэцэг дышит спокойно, ровно.
Ну, что это? Где светло-зеленый халат Цэцэг? На ней розовый с лиловыми отсветами, да и на нем не синий, а тоже такой же халат. Вновь шалит солнце: поглядите вокруг. Даже лошади, пасущиеся на полянке, холмы и увалы, убегающие в степную даль, розовые... Гомбо встревожился: солнце уже низко, его розовые отсветы - приближение заката. Цэцэг потянулась, приподняла голову, ладонью уперлась в грудь Гомбо, открыла глаза, но от солнца тут же зажмурилась, и Гомбо услышал:
- Ты что прижался ко мне, отодвинься!..
Он вскочил. Цэцэг, подбирая волосы, смущенно попросила:
- Отвернись, я похожа на ведьму... - стала поправлять волосы, застегивать халат. - Я уснула, почему не разбудил? У, нехороший! Что мы ждем? Ночь, да?
Он промолчал, взял уздечки, пошел ловить лошадей. Они паслись недалеко, насытившись, выискивали вкусную траву мелколиственник, лениво ею лакомились. Гомбо привел лошадей, остановился удивленный. Цэцэг ползала по мокрой траве, плакала:
- Где же они? Ведь это подарок дяди...
Подбежала к Гомбо:
- Нет моих часиков... Потеряла...
Стали искать, перебирая каждый камешек, травинку. Часы нашел Гомбо, когда отодвинул седла, приподнял кошмовый коврик. Цэцэг просияла, выхватила часы из рук Гомбо, приложила к уху:
- Идут! - подскочила к Гомбо, обняла, приложилась щекой к его лбу. - Умница! Хороший!
Оседланные лошади стояли, понуро опустив головы, ожидали хозяев, а они сидели на траве и, казалось, не торопились, хотя солнце упало низко, вот-вот спрячется за темную кромку гор.
- Хорошо, что ты меня не разбудил... Сладкое приснилось. Сижу, напевая, а надо мной оранжевое солнце.
- Какое? - выкрикнул Гомбо.
- Что кричишь? Говорю, оранжевое, но краснее красного... Да, забыла, ты тут же, весь оранжевый. А потом... - она закрыла глаза, шумно вздохнула, - а потом... Нет, не буду рассказывать...
- Ты дрожишь, Цэцэг...
- Промочила коленки, совсем замерзла, поедем скорее!
Сели в седла. Цэцэг вздрагивала, вяло держала поводья. Гомбо спрыгнул с лошади, отвязал притороченные к седлу кошмовые подстилки, обернул ими колени Цэцэг.
- Вечереет. Держись крепче в седле, поедем быстро.
...К юрте подъехали, когда совсем стемнело. Встречала озабоченная Дулма. Приметила, что Цэцэг тяжело спрыгнула с лошади; едва двигая ногами, пошла в юрту - там тепло, пылает огонь в печурке, а Цэцэг холодно. Пришли дедушка и Эрдэнэ, они пригнали отару овец, поставили на ночь в загон.
Ужинать Цэцэг не стала. Сидела на бабушкиной лежанке, высунулась из-за занавески. Эрдэнэ положил ей ладонь на лоб.
- Бабушка, у Цэцэг жар!
- Простыла, - засуетилась Дулма.
Дедушка взглянул на Гомбо.
- Ты не простыл? Голова не болит? Не стыдно ли, простудил девушку, мужчина!
Эрдэнэ тоже грудью вперед на Гомбо:
- Не мог костра разжечь?
Гомбо вяло отбивался:
- Какой костер? Ветер сшибал с ног...
Дедушка постукивал по столу пальцами - сердился.
- Куда вы ускакали? Мы вас разыскивали! Ты что, не видел, каким было солнце?
Гомбо отмалчивался. Дулма натерла грудь Цэцэг бараньим жиром, дала выпить настойку из травы, накрыла дрожавшую от холода больную двумя одеялами. В юрте стихло, только потрескивал огонь в печурке да под бараньей шубой не умолкал приглушенный шепот. Дедушка ухо насторожил.
- Эх ты, жирный суслик, перепугался? В бурю страшно было, да?
- А ты за дедушкин халат спрятался... Не страшно было, да? Еще пищишь, как придавленный козленок!
Послышалась возня. Дедушка громко закашлял. Юрту накрыла тишина; даже под бараньей шубой стихло.
В полночь юрта всполошилась. Цэцэг, пылая жаром, вскакивала с постели, рвалась бежать, кричала:
- Солнце! Оранжевое солнце! Лови его, Гомбо, лови!!!
Бабушка едва с ней справилась, успокоила Цэцэг, положив ей на голову мокрое полотенце. Утром все еще были в постели, Цэцэг уже на ногах. Затопила печурку, налила воды в котел. Бабушка поднялась с лежанки, схватила Цэцэг за руку:
- Ложись в постель! Зачем вскочила, ты же больна!
А Цэцэг смеется:
- Что вы, бабушка, это вам приснился сон, - и она, красиво изгибаясь, будто танцуя, легко проплыла по юрте.
Ярче всех сияли глаза Гомбо.
Дулма недоумевала, подошла к Цого, глаза ее испуганно спрашивали: что же будет? Он бородку пощипывает, хитрая улыбка скользит по его лицу:
- Не тревожься, Дулма, молодое - кумыс крепкий, кипит, пенится; старое живет покашливая, идет прихрамывая... Гомбо, Эрдэнэ, пошли, юрту будем разбирать, кочевать надо на новые пастбища...
У Дулмы глаза расширились. Постояла молча и принялась свертывать одеяла, кошмовые коврики, складывать посуду. Цэцэг помогала ей. Гомбо и Эрдэнэ вынесли печку. Цого уже развязывал веревки, натянутые на покрышку юрты.
...По голубой поляне неба плывут одинокие облака, по степной равнине медленно двигается на юг караван. Солнце светит в полную силу, и облака горят веселыми отсветами, голубеет бескрайняя степь. Караван поднимается на песчаный холм, посмотрите на него: в небесную голубизну врезаны живые силуэты, они плавно покачиваются. Впереди на рослом верблюде едет Цого, за ним шагают шесть тяжело навьюченных верблюдов и шесть лошадей. Дулма тоже на верблюде, между горбами которого торчит труба от печурки, а по бокам в просторных сумках позвякивает посуда. В руках Дулмы узелок, она бережно держит его. Гомбо, Эрдэнэ и Цэцэг на лошадях. Они гонят стада. Собаки, зная свои обязанности, ревностно помогают, не умолкает их отрывистый лай.
Солнце уже давно склонилось к закату, а караван идет и идет. Цого без шапки, приложив ладонь ко лбу, смотрит в сторону гор, перерезанных пополам белой полосой. Обошли каменистую россыпь, пересекли полосу, заросшую высоким бурьяном. Цого остановил верблюда, внимательно вслушивается, словно степь должна сказать ему какое-то свое слово. Караван вновь двигается. Перевалив небольшой хребет горы, Цого вновь остановил верблюда; перед глазами широкая долина, по склонам ее нетронутая зелень. Цого заставляет верблюда опуститься на колени и сходит на поляну. Дулма тоже ставит своего верблюда на колени, идет к Цого.
- А где вода? Речка, родник, озеро?
Цого отмахивается:
- Найдем, найдем!
...Уже стемнело, когда на пригорке поставили юрту, когда дымок тонким столбиком поднялся к небу, когда луна окрасила белую покрышку юрты прославленного чабана Цого в зеленовато-серебристый цвет...
Часть II
СИНИЕ КОНВЕРТЫ
Школа, школа... Как мчится время - скакун, не знающий усталости. Трудно пересечь степь из конца в конец, а разве легко отмерить девять школьных лет? Даже близкие родичи удивлялись, глядя на Гомбо и Эрдэнэ, когда-то малышей - пугливых степных сусликов. Вот они: выросли, раздались в плечах, храбро смотрят вперед.
Есть ли что-нибудь на свете сладостнее мечты? Большекрылая птица - не она ли переносит тебя на неведомый край земли? Не ты ли орел, парящий над белыми вершинами гор? Эти сладостные мечты не миновали Гомбо и Эрдэнэ, но братья нетерпеливо ждали школьный прощальный звонок, и не потому, что школа опостылела; каждый знает - всему бывает конец. Нельзя забыть захватывающее, радостное: любимых учителей, интересные предметы и все-таки самое дорогое - учебные мастерские. Если бы учителя не напоминали, что пора уходить, братья простояли бы у станков до глубокой ночи.
Школа готовилась к выставке изделий учащихся. Всех это захватило. Эрдэнэ и два его друга под руководством молодого инженера увлеченно занимались сборкою водяного насоса собственной конструкции. На столе стопка книг, чертежи, листки с колонками цифр. Цель - бледный свет утренней звезды, она далека, чуть приметна, а радостно, есть технические находки, близок успех. Какое счастье давать воду жаждущим степям и в летний зной, и в лютые морозы. А Гоби? Вода в пылающих песках Гоби...
Гомбо, Цэцэг и ее подруга трудились над макетом детского сада, оборудованного красивой мебелью, затейливыми игровыми сооружениями для малышей.
И учителя и родители узнали, что победители школьной выставки со своими изделиями поедут на аймачную, потом республиканскую выставку в Улан-Батор. Нашлись и хвастунишки. Еще не подводились итоги, а они поспешили написать письма родителям: мы едем в Улан-Батор, пришлите нам новенькие халаты.
Гомбо и Эрдэнэ сидели за столом в комнате общежития и трудились над письмом дедушке. Писал Эрдэнэ, прочитали написанное, порвали в клочки и выбросили. Писал Гомбо, прочитали и тоже выбросили. Сердились, молчали, смотрели в окно.
Плыли по небу облака, какие же они забавные: вот спешат овечка, козочка, за ними телочка и мохнатый верблюжонок. Ветер гнал их с востока на запад. Минуя горные увалы, они потерялись, растаяли. Едва очистилось небо, на восточной кромке его вновь причудливо заклубились облака. Эрдэнэ задумчиво щурился, голос у него тихий:
- Думаешь, откуда плывут?..
- Вчера были над дедушкиной юртой, а сегодня здесь...
Плывущие по небу облака терялись в молочной дали; братьям казалось, что и они далеко, в родных степях: все близкое, все дорогое... Вот и юрта дедушки, и верблюд на сером увале возле чахлого куста. Прислушались, где-то близко свистнул сурок, потом второй, еще громче. Эрдэнэ соскочил со стула, смешно подпрыгнул.
- Ты что? - засмеялся Гомбо.
- Смотри, смотри! - закричал Эрдэнэ. - Мой буланый обогнал твоего серого на две головы!
- Ох ты! Когда это было, чтобы буланый обогнал? Спроси дедушку...
- Спроси, спроси!.. Вот он сидит у печки, курит трубку...
Оба расхохотались.
Гомбо выпрямился, схватил за плечи брата, повалил на пол.
- Орешь, что твой буланый обогнал моего серого? Да?!
- Ору и орать буду!
Братья вцепились друг в друга. Возились, пыхтели, опрокинули стулья. Эрдэнэ победил. Сидели на полу красные, вспотевшие. За окном темнело небо, звезды, густо рассыпанные по нему, насмешливо перемигивались. Гомбо отвернулся, Эрдэнэ тоже. Одолевали их вновь воспоминания. Побывали у Красного озера, собрали в плотную отару непослушных баранов и коз, вытаскивали из капкана тарбагана, и он оцарапал руку Гомбо, ели сладкие пенки и творог, запивая густым чаем. Громко спорили, что лучше: холодная баранина с кумысом или хорхок - кусочки баранины, уложенные в шкуру козла, плотно зашитые и зажаренные на углях костра. Хорхок никто не умел готовить так вкусно, как дедушка. Это знали пастухи ближних и далеких степей.
Лишь поздно вечером родилось письмо.
"Милые дедушка и бабушка, перед вашими глазами только степь и стадо, а мы учимся и работаем в мастерской. Знаем, дедушка спросит: а накормит ли всех бараниной ваша мастерская? Не сердитесь, после окончания школы мы торопились в юрту помогать вам. Не вышло. Правительство нашей Родины направляет выпускников школ на производство - на фабрики, шахты, заводы, транспорт, в мастерские. Разве вы против? Мы долго выбирали себе дорогу, выбрали... Самое красивое впереди. А что? Не скажем. Ты ведь, дедушка, всегда обрывал сказку на самом интересном и говорил: "Завтра, завтра..." Пусть бабушка пошлет нам немного вяленого мяса, сухого творога и сыра. В столовой мясо жирное и в обед и в ужин, но вкусней бабушкиной еды нет..."
Письмо готовы были подписать, да заспорил Эрдэнэ:
- Вычеркни, обжора! Никакой еды не проси! Зачем?
Эрдэнэ переспорить брата не смог. Гомбо слово "немного" заменил словом "побольше". Конверт запечатали и утром опустили в почтовый ящик. Гомбо потер ладонь о ладонь, шумно выдохнул:
- Эх, пожуем вяленого мяска!
...Красива степь в зимней одежде. Белоснежная долина, склоны ее в серовато-желтых плешинах. Косяк лошадей двигается медленно, бьют они копытами, разгребая снег, выискивают корм, за ними двигаются коровы, а за коровами - овцы и козы выщипывают остатки. Юрта Цого на холмике. Если бы не темная струйка, которая вьется из трубы ввысь, то увидеть юрту нелегко. Конечно, кому надо, тот найдет.
Дулма сидит у печурки. Цого рядом, он уже в третий раз перечитывает письмо. Почерк Гомбо; Эрдэнэ, видимо, сидел рядом и как всегда вставлял свои слова, их узнать нетрудно... Сердце Цого подсказывало, что жизнь в его юрте поворачивается, но в какую сторону, он и сам еще не догадался. Много ли прошло времени - и столько перемен. Как лисица на мягких лапках подкралось оно: Гомбо и Эрдэнэ выросли, окончили школу, и юрта им не нужна... Цого отложил письмо, прислушался: где-то близко загудела машина. Вышел из юрты. Черный "газик" петлял между увалами. Нырнул в долину, вновь взлетел на пригорок. Спешит к юрте. Цого крикнул Дулме:
- Подбрось в печурку аргала, наполни котел, к нам гости...
"Газик" фыркнул, миновав загон, повернул в сторону юрты, его встретили неистовым лаем собаки. Из машины вышли двое. Желанные гости: приехал сын Дорж и ветеринарный врач госхоза Дагва. Шоферу он подал синий конверт:
- Поезжай к юрте Бодо, вручи ему это письмо; быстро возвращайся, надо успеть пораньше приехать на центральную усадьбу.
Не успели гости и порог юрты переступить, еще не рассеялся холодный туман, ворвавшийся в нее, наполнилась она новостями. Дорж приехал работать в госхоз ветеринарным фельдшером. Дагва, довольный, схватил за руку Цого:
- Спасибо, уважаемый Цого, спасибо за сына! Ты же знаешь, что стадо в госхозе почти утроилось. Могу ли я один справиться? Дорж мой помощник...
Дорж подсел к Цого:
- Хоть ты, отец, и против больших домов со стеклянными окнами, а я буду жить там, на центральной усадьбе.
- Живи, я радуюсь...
Дагва протянул Цого пачку папирос, дедушка пачку отодвинул, закурил трубку, скосил щелки глаз в сторону гостя: его надо и выслушать и выспросить. Когда сгустилось облако дыма над головой хозяина и гостя, Дагва заговорил:
- Уважаемый Цого, пусть пока Дорж поживет в твоей юрте, окрестных стад много, работы хватит... Потом перекочует на центральную усадьбу.