2
Домой он привез хворосту да щепы, наколотой со старых пней.
- А почему на хлев ничего нет, сынок? - спросила мать, вышедшая помочь ему разгрузить воз.
- Не мог, мама, - рука не поднялась. Там же ничего не осталось. Столько вырубили!
Она повернулась и с нежностью посмотрела на сына.
- И хорошо сделал. Я из-за этого леска так однажды поругалась с Амелькой, что он и сейчас боится встречаться со мной. Посторонние рубят, а ему и дела нет. Что ему колхозное добро? Ему только свое было бы в сохранности… Вон каким забором огородился. Собак целую свору развел…
Слова матери неожиданно успокоили Максима; исчез тот неприятный осадок, который остался на душе от поездки в лес.
Обедали на сундуке, обитом ржавым железом. Сундук этот с тем, что получше из нажитого, больше двух лет простоял в земле.
Мать застелила его чистой вышитой скатертью. Нарезала гору хлеба. На промасленный деревянный кружок поставила сковородку с яичницей. Потом откуда-то из-под кровати вытащила большую бутыль с черничной настойкой.
- Да сколько их там у тебя? - удивился Максим. Мать довольно улыбнулась.
- Эта больше года тебя дожидалась. Летошняя ещё.
Так настоялась, что просто чистый спирт… А ведь сколько я там водки той налила…
Он выпил рюмку и с аппетитом принялся закусывать. Мать сидела напротив, подперев щеку ладонью, и не сводила с сына глаз.
- Ешь, ешь, сынок. А то худой ты какой-то. - А ты, мама?
- Да ты не смотри на меня! Где ты видел, чтобы хозяйка голодная была? Когда готовила, всего напробо-валась.
После того как Максим выпил вторую рюмку и рассказал о своей встрече с председателем и о том, что в воскресенье лес на хату будет лежать перед землянкой, мать вдруг тихо сообщила:
- А я Машу сегодня видела. На улице встретила.
Она не призналась, что сама заходила к ней.
Максим насторожился: за два дня мать ни разу не упомянула о Маше, а тут так неожиданно и, как ему показалось, некстати…
- Она, бедная, даже смутилась. То, бывало, что ни день - заходит ко мне, а то и слов не нашла… Ты бы, Максимка, сходил к ним, проведал бы…
- Схожу, схожу, мама. Не все сразу. - Он хотел скорей окончить этот разговор, но мать не унималась.
- Ведь она тебя так ждала!
- Так уж и ждала? - в шутку усомнился он.
- Что ты, Максимка, бог с тобой! Может, тебе злые языки что наговорили? Не верь, никому не верь. Матери поверь. Маша не девка, а золото. Дай мне бог такую невестку. Она и так была мне что дочь родная. Да и не верю я, что есть у нас люди, которые сказали бы о ней дурное слово. Это же такая семья! Сироты, а как живут! Они ведь остались одни ещё перед войной, когда их мать умерла. Саша и Петя тогда совсем малые были. При немцах они тихо так жили, неприметно. Те и внимания не обращали, что возьмешь с сирот! Перебивались, бедные, с картошки на квас. Хлеб и тот редко видели. А как пришли наши, их - и Машу и Александру-медалями партизанскими наградили. Вся деревня дивилась. Никто и не догадывался, что они все время связными были. А теперь Алеся учится в десятом классе, а Машу и в сельсовет приглашали, и в районе хорошее место давали - она ведь восемь классов окончила, - так нет же, не пошла… В колхозе работает. Я однажды даже поссорилась с ней из-за этого. А она мне говорит: не могу я так, тетечка, - все разбегаются из колхоза, а кто ж на земле будет работать, кто хлеб будет растить? И как работала! И пахала, и косила, и плотникам помогала. И войну вела с Амелькой. Мужчины так не критиковали его, как она. Звено организовала. Весной лен сеяли, а теперь рекордный участок жита у них. "Докажу, говорит, что и мы не хуже людей". Вот она какая! А ты, Максимка, говоришь…
Максим ни одним дзижением не мешал матери, пока она говорила. С интересом слушал он её. Мать разбудила в нем добрые чувства. Взволнованно и радостно забилось сердце. Маша! В самом деле, почему он откладывает встречу?
Летом сорокового года, когда он уезжал в морской техникум, они, счастливые и немного ещё наивные, поклялись тогда, августовской ночью, что будут каждый день писать письма и ждать друг друга хоть десять лет. И они сдержали свою клятву. Правда, после освобождения их письма стали реже, были сдержаннее, более серьезны. Может быть, потому, что и сами они повзрослели. А быть может, делало свое дело время-остывали чувства. И все-таки, едучи домой, Максим всю долгую дорогу с Дальнего Востока до Белоруссии думал о том, как встретится с Машей и, конечно, в недалеком будущем женится. А вот приехал - и почему-то его не тянет поскорее увидеться с ней.
"Хватит ещё времени. Вся жизнь впереди", - беззаботно решил он в первый вечер. Слова матери напомнили ему о его обязанности перед Машей.
"Надо сегодня вечером сходить", - решил он. Мать встала, отошла и начала возиться у печи, такой маленькой и низкой, что для того, чтобы заглянуть в нее, приходилось становиться на колени. Вытащив чугунок и ухватив его фартуком, она вернулась к столу.
- Так что, сынок, не обижай Машу. Сколько к ней женихов сваталось! И учитель, и Василь… Василь, говорят, и теперь ещё по ней сохнет. Всем отказала. Тебя одного ждала…
"Опять Василь… Всюду Василь", - с неприязнью к другу подумал Максим.
Маша писала ему об этом сватовстве. Тогда он не придал этому значения и ответил веселой безобидной шуткой. Но сейчас какое-то непонятное ревнивое чувство зашевелилось в глубине души.
После обеда, усталый, слегка охмелевший, Максим лег отдохнуть и крепко уснул. Проснулся он поздно вечером и никуда не пошел-написал несколько писем фронтовым товарищам и опять лег спать.
А. утром он почувствовал некоторую неловкость от того, что за два дня ни у кого не побывал, не повидался ни с одним другом.
"Приехал и сижу в землянке, как медведь в берлоге.
Чадо нынче всех проведать. А в первую очередь сходить в Добродеевку в сельсовет, и повидать своего старого друга Василя. Познакомиться с секретарем… Как-никак и на партийный учет пора становиться…"
Кстати, был День Конституции. Праздник. В самый раз делать визиты. Максим поставил на сундук чемодан, в крышку которого внутри было вделано зеркало, и начал бриться.
И вдруг в зеркале он увидел, что мать, которая сидела на низенькой скамейке перед печью и пекла блины, незаметно вытирает фартуком глаза. Он быстро обернулся.
- Ты плачешь, мама? О чем?
Она посмотрела на него затуманенным взглядом, попыталась улыбнуться сквозь слезы.
- Ничего, сынок, отца вспомнила. Как он любил этот день! Это у него был самый большой праздник. Ни одного, кажется, праздника он не встречал с такой радостью. Даже точно молодел. - Она с минуту помолчала, склонив голову, потом встрепенулась, выхватила из печи подгоревший блин и заговорила опять. - Он и дома последний раз в этот день был. Пришел измученный, грязный, но веселый такой. Очень жалел, что блинов нельзя было напечь. До утра просидели мы с ним в темной хате. Он мне о боях на Волге все рассказывал, тебя и Алексея вспоминали. А на прощание сказал: "Ну, с тобой, Сыля, отпраздновал, пойду теперь с хлопцами попраздную…" А неделю спустя… - Мать всхлипнула.
Максиму много раз писали о героической смерти отца, но рассказ матери как-то особенно взволновал его. Он ладонью стер со щеки мыло, подошел и нежно обнял мать:
- Не надо, мама, - и сам неприметно смахнул рукавом слезу.
…Возле лавки Максима остановили толпившиеся там мужчины, поздравили с приездом и шутливо потребовали, чтобы он поставил по сто граммов. Пришлось задержаться. Потом подошли новые люди и стали угощать уже его. Поняв, что этому в такой день не будет конца, он незаметно вышел из лавки и быстрым шагом направился в Добродеевку, боясь, что ещё кто-нибудь остановит его и, чего доброго, затащит в хату. На улице с ним здоровались взрослые и дети. Он приветливо отвечал, хотя многих из молодежи и не помнил.
Он уже был в конце улицы, как вдруг встретился с Машей.
Произошло это совершенно неожиданно для обоих. Маша вышла из переулка, который между двух новых хат вел на колхозный двор. В руках у нее были вилы. Она была одета в старый заплатанный кожушок, на ногах - валенки с бахилами, на голове - серый вязаный платок.
От неожиданности девушка даже отшатнулась. Лицо её сначала побледнело, потом залилось краской.
Максим тоже остановился, с холодноватым любопытством разглядывая её.
"Почти не изменилась, пугала только меня в письмах, что постарела…"
Первой заговорила Маша. Спросила:
- Ты-ы?.. - словно не поверила своим глазам. Максим быстро подошел, протянул руку.
- Я. Не узнаешь?
Она сначала растерянно посмотрела на свою ладонь, вытерла её о кожушок, потом счастливо засмеялась и крепко пожала его руку.
- С приездом, Максим.
- Спасибо. Но… давай же хоть поцелуемся..
- Что ты! Смотрят!
И в самом деле, оглянувшись, Максим увидел, что в окнах ближних хат к каждому стеклу прижались лица. Люди с любопытством наблюдали за их несколько необычной встречей. Это смутило их. Маша стыдливо опустила глаза. Да и Максим некоторое время не мог найти нужных слов, начать разговор.
- Ты что?.. Работала?.. Ведь сегодня праздник.
- А мы уже кончили. Мы тут одно небольшое дело сделали… Готовимся к весне.
- Сейчас - к весне?
- А как же… А ты куда? - Она светлым счастливым взглядом посмотрела ему в лицо.
- В Добродеевку иду. Договориться насчет партийного учета.
Маша опять опустила глаза, задержала вздох, вот-вот готовый вырваться из груди, с легким укором сказала:
- А когда же мы встретимся? Приехал - и глаз не ка-жешь.
Он крепко сжал её шершавую руку.
- Приду, Машок, приду.
- Когда?
- Сегодня обязательно.
В её глазах опять блеснула радость. - Значит, ждать?
- Жди.
- Ну хорошо. Иди. Не будем прощаться. - Она нежно, провела рукой по его груди, легонько оттолкнула. А отойдя несколько шагов, обернулась и ещё раз напомнила - Смотри же, Максим.
3
Когда Маша вошла в дом, Алеся читала.
Она стояла коленями на лавке, склонившись над столом, и уголком косынки вытирала слезы.
- Опять? Алеся! Ну и глупо же! Разве так можно? Над каждой книжкой плакать - слез не хватит.
Девушка закрылась ладонью и, не отвечая, продолжала читать. И только через несколько минут, должно быть, окончив она наконец оторвала от книги покрасневшие от слез глаза, посмотрела на сестру и засмеялась. Смех был беззвучный, но из глаз сверкнули сквозь слезы такие искристые лучи, что Маша тоже не выдержала. Она сбросила кожушок, развязала косынку и села рядом с Алесей, обняла за плечи, все ещё вздрагивавшие, неизвестно-то ли от плача, то ли уже от смеха.
- Чудачка ты! Что это у тебя?
- "Три сестры" Чехова. Читала?
- Читала. Но, помнится, не плакала. Жалко их… Но у нас другая судьба.
- Да, какая у них была жизнь, Машенька! Страшная, Ты смотри, какая тоска в словах Ирины, когда она повторяет: "В Москву! В Москву! В Москву!" А вот эти заключительные слова Ольги. Послушай, Машенька, - и Алеся начала читать. Прочитав, она закрыла глаза, шепотом повторила последние слова и вдруг порывисто обняла Машу. - Как мне хочется с такой же силой написать о нашей жизни.
- А ты попробуй.
Алеся отрицательно покачала головой. Они посмотрели друг другу в глаза и засмеялись.
- Знаешь, кого я только что встретила? - спросила вдруг Маша.
- Максима? - радостно воскликнула Алеся.
- Максима.
- И что же?
- Сегодня к нам в гости придет.
- Ой! А у нас… Все ли у нас в порядке? - и они обе долгим взглядом обвели комнату, придирчиво всматриваясь в каждую вещь.
Хата была новая. Прошлым летом её построили на государственный счет. Тесаные желтые бревна ещё не успели потемнеть и пахли смолой. На улицу хата глядела тремя широкими окнами. Правда, внутри ещё бросались в глаза недоделки: в перегородке, отделявшей кухню, не было двери, вторую перегородку, в чистой половине, только начали-к балке на потолке и к полу были прибиты брусья. Но хату уже по-хозяйски обжили, выглядела она чисто и уютно. Во всем видны были заботливые девичьи руки. На окнах висели марлевые занавески. Стол был застлан чистенькой вышитой скатертью. Над окном - портрет Ленина в простой, но красивой рамке, искусно сделанной из молоденькой березки. Над столом в углу - полочка для книг; над ней - отрывной календарь.
Осмотрев все, Алеся спросила:
- Ну как? Не осрамимся? - Думаю, что нет.
- А теперь давай сообразим, чем будем потчевать гостя. - Потчевать?
- Да. Чему ты удивляешься?
Маша на минуту задумалась, потом смущенно сказала: - А может, не стоит, Алеся? Что он - издалека? Только разговоры пойдут…
- Вот тебе и раз! Да пусть болтают! Кому ж это не известно, что мы ждали его, как самого близкого человека? И вдруг через шесть лет он первый раз войдет к нам дорогим гостем, а мы… Нет, нет! И не говори ничего, пожалуйста. Хочешь - сама встречай. А я так не могу.
Слова её убедили Машу.
"Это и хорошо, что мы посидим все вместе, и я присмотрюсь к нему, привыкну", - подумала она.
- Ну ладно… А в самом деле, чем же угощать?..
- Не горюй, Маша! - воскликнула Алеся. - Найдем. Грибы соленые у нас - пальчики оближешь, помидоры - тоже. Огурцы есть, хлеб и картошка есть… А вот сала… Сала нет.
- Сала нет, - повторила Маша и вздохнула, - Пустяки. Займем.
- Займем! Как ты легко занимаешь.
- Машенька, милая! А чего нам стыдиться? Не пройдет и года, как мы будем самыми богатыми людьми. Вот как вырастишь по сто пудов с гектара… А ты вырастишь, - я верю в это так, как, может, не веришь ты сама. Вырастишь!
- На десяти гектарах… - Маша вздохнула.
- А ты хотела бы сразу на пятистах?
- Чтоб колхоз богатым стал… А пока колхоз не разбогатеет…
- Брось! Давай лучше подумаем, у кого занять. Хорошо бы у тетки Сыли.
Маша засмеялась.
- Это здорово! Его же салом и угощать будем. Но Алеся и не улыбнулась.
- Постой… Это я ведь только так, прикидываю… Понятно, отпадает. У Шаройки? Ну его к черту, ещё откажет, жаднюга этакий. Он ведь ключи от амбара и то с собой носит, даже женке не доверяет. У Клавди? Ладно? Значит, решили! Я пошла.
Она быстро оделась и вышла.
Маша несколько минут сидела в глубоком раздумье. Потом взяла со стола маленькое зеркальце, погляделась в него и легко коснулась пальцем едва приметных морщинок у глаз. Вздохнула.
"Двадцать пять! Шесть лет ждала! Шесть лет! А эти вот два дня были самые тяжелые. Почему он сразу не пришел?" - и снова тень задумчивости легла на её лицо. Но через секунду она встрепенулась, пошла к печке, достала теплую воду и умылась. Потом надела праздничное платье, заплела волосы в две толстые косы и села у стола. Достала из ящика его письма, нашла последнее и с пытливым вниманием стала перечитывать. Так она читала, покуда не вернулась Алеся. Маша обрадовалась и сразу же стала делиться своими мыслями:
- А знаешь, Алеся, я очень рада, что его демобилизовали. Не знаю, как он… Он, кажется, насчет этого немножко другого мнения… Но я рада… Помнишь, он писал, что если его оставят в армии, я должна быть готова уехать туда… Признаюсь, мне тогда стало страшновато. Не поехать я не могла - ты понимаешь… Поехать… А вы тут как же?
- Ну, мы как-нибудь прожили бы…
- Все-таки… Да и я!.. Что бы я там делала, на Дальнем Востоке, в военном городке? Конечно, я бы нашла работу. Но я люблю землю, мне хочется работать на земле, в своем колхозе.
Алеся вышла на кухню и, напевая, захлопотала там. Маша минутку посидела одна, задумчиво глядя в окно, потом вышла к сестре - захотелось поговорить.
- Знаешь, о чем я сейчас думала? Буду уговаривать Максима, чтобы он остался в колхозе. Может, даже председателем. Вот - Василь…
Алеся не ответила и запела:
Ле-етят у-утки,
Ле-етят у-утки
И-и два гу-уся..
4
"А она все-таки постарела, - подумал Максим, выйдя из деревни в поле, - В этом своем кожушке похожа на простую деревенскую бабу".
Но ему тут же стало стыдно своих мыслей.
"Ерунда все это. При чем тут одежда? Не в том дело! Она ведь столько перенесла. И сейчас… В праздник - и то нет отдыха… Когда ещё весна, а она уже готовится…"
Ему хотелось как-то опоэтизировать Машу, хотя, может быть, и не так, как в первый год разлуки, хотелось, чтобы вернулась та радостная взволнованность, которую он испытывал ещё в дороге, думая о ней. Куда это все исчезло? Почему, приехав домой, он вдруг остыл? Землянка придавила, что ли?
Он ухватился за эту мысль, как за спасательный круг.
"А все может быть. Какая там к черту романтика, когда вокруг такие прозаические житейские заботы! Да и не мальчик уже я. Сперва надо подумать, как из проклятой землянки поскорее выбраться, а потом уже… Да и вообще нужно устроиться, наладить жизнь… С работой и все прочее. А жениться никогда не поздно. Ждала шесть лет, подождет и ещё".
Успокоив себя этим, Максим зашагал быстрее, вдыхая студеный воздух. Погода была по-зимнему хороша: бодрящий морозец, порывистый ветер, время от времени приносивший откуда-то издалека две-три снежинки - первые вестники и разведчики зимы. Когда снежинки эти падали на руки, на лицо, казалось: ещё минута - и разорвется туча, сыпанет белым пухом, и закружится он в дивном хороводе, покрывая землю мягким, пушистым ковром. Но ветер стихал, снежинки больше не прилетали, и на полях неподвижно лежала поздняя осень, серая, однотонная. Только с одной стороны, где-то в отдалении, зеленел клин озимого, а с другой, за речкой, темнела синяя полоса соснового леса - того самого, где Максим был вчера. Да на лугу, начинавшемся далеко от дороги, между широких и низких стогов поблескивала на изгибах молодым ледком речка.
От Лядцев до Добродеевки около четырех километров, если считать от центра до центра, от лавки до лавки, как говорят местные жители, а если от околицы, то, конечно, ближе.
Максим и не заметил, как прошел это расстояние. Размышлений хватило на всю дорогу.
Только когда он подошел к добродеевскому саду, им на миг овладело то же чувство, что вчера в лесу. Сад пострадал не меньше, чем лес. Но здесь заботливая рука человека уже умело залечивала раны, нанесенные деревьям и земле. Старые уцелевшие деревья были в полном порядке: сухие ветки обрезаны, стволы обмазаны глиной и обернуты соломой. Немало было подсажено новых. Каждое молодое деревцо огорожено, чтоб зимой не повредили зайцы.
Максим вспомнил сад своего колхоза, на который он об-патил внимание ещё в день приезда, и опять подумал с завистью: "Да… чувствуется хозяйская рука… Недаром, видно, его хвалят… Что ж, посмотрим.:."
Здание сельсовета находилось за околицей, между старым садом и лугом. До войны в нем был ветеринарный пункт, почему оно и стояло на отлете. Во время войны из всех общественных строений одно только оно и уцелело. А потому сразу после освобождения в нем обосновались и школа, которая работала тогда в три смены, и сельсовет, и правление колхоза. Теперь остался только сельсовет, да в пристройке - молочносдаточный пункт.