- А почему бы им быть незнакомыми? - И, минуту помолчав, прибавил: - Я их сам протоптал, когда дом восстанавливали. Я, брат, много тут стежек протоптал. За войну все было позарастали.
С минуту они шли молча, локоть к локтю. Овца наконец умолкла, липы остались позади, было тихо. Максим вдруг попросил:
- Если не секрет, расскажи о своих планах на будущее, Личных.
Василь ответил не сразу.
- Готовлюсь быть председателем колхоза.
- Я серьезно спрашиваю.
- А я серьезно отвечаю. Хорошим председателем хорошего колхоза. Думаю, что недалеко то время, когда колхозы наши полностью электрифицируются, механизируются, станут крупными фабриками хлеба, молока, мяса. Руководить таким колхозом не всякий сможет. Для этого нужно подготовиться как следует. Вон директор небольшого районного кирпичного заводика - техник, льнозавода - инженер. Их учили, готовили. Так не пора ли нам и председателей готовить? Вот я и готовлюсь… Буду заочно учиться.
- Да-а, - задумчиво произнес Максим. - А тебя вдруг возьмут и не выберут?
- Значит, был плохим председателем. Но это рассуждение слабых. Все равно как если бы, например, студент подумал: "А вдруг для меня не хватит места?" - и, испугавшись этой мысли, бросил учиться.
- Однако ты самоуверен.
Василь ничего не ответил, помолчал минуту, потом спросил;
- Ну, а ты с чего решил начать?
- Я? С женитьбы.
- Умно, - засмеялся Василь.
Шли по улице. Из хат сквозь окна струился свет, и потому здесь было не так темно. Длинные полосы с контурами рам наискось пересекали улицу, перекрещивались. Одни из них были ярче, другие - темней; кое-где горели даже не лампы, а ночники, сделанные из гильз мелкокалиберных снарядов. В одной из хат такая коптилка стояла почему-то на окне и хорошо видна была с улицы.
Василь на мгновение остановился против нее, потом повернулся к товарищу:
- Скоро "мигалки" эти электричеством заменим… Максим свистнул:
- Фантазия Ладынина. Тебе не кажется, что он слишком много говорит? Я люблю людей, которые меньше разгон варивают, а больше делают…
- Ладынин как раз из их числа. У тебя плохая привычка судить о людях с первого взгляда.
В голосе Василя послышалась обида за своего партийного руководителя.
- Ладынин двадцать лет в партии. Дай бог нам с тобой прожить такую жизнь…
- Я сказал тебе, как другу, о своем первом впечатлении. Поживем - увидим…
- А я уже вижу… Мне куда легче стало работать с тех пор, как он приехал. А прошло всего каких-нибудь три месяца. Ты говоришь - много разговаривает. Хорошо разговаривает, умно. С любым человеком умеет поговорить. А это, брат, сила. Я, например, чувствую, что у меня это, может, самое слабое место. Подчас так хочется от души поговорить с людьми, а начнешь и скомкаешь, не умеешь выразить того, что чувствуешь и думаешь. А ты говоришь…
- Я молчу и слушаю, - шутливо ответил Максим. Остановились перед большой хатой, глядевшей на улицу тремя окнами; два из них были ярко освещены, а в третье свет доходил откуда-то сбоку.
- А вот и мой дом. Ты бы сам не нашел, правда? Максим вышел из полосы света, поднял голову, начал осмотр почему-то сверху. Белел совсем новенький фронтон; тесовая крыша была чуть темнее, но тоже ещё достаточно ясно вырисовывалась на фоне черного неба. Хата была срублена из толстых, чисто обтесанных бревен. У Максима опять в глубине души шевельнулась зависть. Злясь на себя за это, он сказал:
- М-да, и ночью видно, что дом председателя колхоза. Василь не выдержал.
- У нас полдеревни таких домов, - в сердцах сказал он.
- Так уж и полдеревни!
- А почему ты все берешь под сомнение? Такой скептицизм, знаешь ли, не к лицу…
- Ну, ну, начал уже… И пошутить нельзя.
В большой комнате, куда они вошли, стояли два новых стола, покрытые красной материей, и вместительный шкаф. На ещё не оштукатуренных стенах были аккуратно наклеены плакаты, диаграммы, таблицы. В новых рамках висели портреты. На одном из столов, в углу, стоял радиоприемник.
- Вот здесь пока что и наша колхозная канцелярия и наш клуб. Зайди в любой день - тут по вечерам всегда полно народу. - Василь включил приемник, через минуту комнату заполнила далекая музыка. - А вон в той комнате живет председатель, - он отворил дверь в боковушку. - Тут и мой кабинет. Старики - через коридор, на другой половине.
6
С пятого по седьмой класс Василь и Максим учились вместе, из года в год сидели на одной парте, дружили. Иногда, правда, и ссорились, а случалось, и вовсе носы друг другу разбивали, но детская дружба их от этого только становилась крепче. На выпускном вечере они тайком, спрятавшись в саду, выпили четвертушку водки, опьянели и поклялись, что будут друзьями до смерти. В этот же вечер, возвращаясь из школы, Максим силком вытащил Машу из стайки девчат, задержал, пока все отошли, и, заикаясь от волнения и робости, сказал, что любит её одну, на всю жизнь, и попытался поцеловать. Она испугалась, оттолкнула его, вырвалась и, догнав девчат, громко крикнула:
- Девочки! Максим пьяный!
Он услышал это и от страшной обиды, огорчения и стыда отстал от компании, лег на вспаханное поле и пролежал до утра. А потом почти год не мог смотреть Маше в глаза - стыдно было.
После семилетки Василь уехал в сельскохозяйственный техникум - куда-то за Жлобин, Максим начал ходить в восьмой класс. И очень скоро они забыли о своей клятве в школьном саду - интересы их и жизненные дороги разошлись. Письма по два написали они друг другу - и все; даже на каникулах встречались редко и случайно.
Но в то лето, когда Максим окончил девять классов и подал заявление в военно-морское училище, где учился его старший брат Алексей, они снова подружились, и подружились при странных обстоятельствах. Как-то после одной вечеринки, на которой Максим не присутствовал, хлопцы передали ему, что студентик этот… Вася Лазовенка, весь вечер увивался вокруг Маши и так был красноречив, что все просто диву дались. У Максима вспыхнуло новое, незнакомое ему ранее чувство. Через несколько дней он встретил Василя и прямо сказал ему:
- Ты вот что… не очень-то вертись вокруг наших девчат, а то я могу показать, где раки зимуют. Подумаешь, студент! Видали мы таких студентов.
Василь удивился и начал доказывать, что это глупо, что такие взгляды не к лицу комсомольцу. Максим грубо прервал его: Ты мне философию не разводи. Я знаю её, не хуже тебя.
Тогда Василь удивленно посмотрел на него и серьезно спросил:
- Подожди, да ты что, любишь Машу?
- А тебе какое дело?
- Вот чудак! Так бы сразу и сказал. А то ругаться начал. Я, брат, никогда не позволю себе отбивать девушку у товарища.
С этого началась их вторая, юношеская дружба. И переписывались они теперь аккуратно.
Василь прямо из техникума (он кончил в тот год третий курс) пошел в истребительный батальон. Защищал Жлобин, Гомель, отступал с Красной Армией, стал бойцом-пехотинцем. Он прошел через всю войну. Вырос от рядового до капитана, командира роты. Трижды был ранен, заслужил десять наград.
Максима в военно-морское училище не приняли, и он из упрямства пошел в речной техникум. Из техникума, с первого курса, он попал в противотанковую артиллерию.
После первого же боя, в котором батарея понесла большие потери, командир назначил его старшиной, и он целых два года должен был заниматься хозяйственными делами. Старшина он был расторопный: все умел раздобыть, все получить и доставить раньше всех, обвести вокруг пальца любого интенданта. Ему нравилось, что к нему на переднем крае, в батарее и даже в дивизионе с уважением относились не только солдаты, но и офицеры. Со многими из них, выше себя по званию, он был запанибрата: доставал им лучшие папиросы, предназначавшиеся для самого высокого армейского начальства, хорошее белье. Если у него иной раз спрашивали, откуда у него, молодого парня, эта хозяйственная жилка, он с гордостью отвечал: "От отца, видно, передалась ой отец был лучшим председателем колхоза".
Но, несмотря на все это, он, как и многие армейские старшины, проклинал свое положение и рвался в бой, под огонь, к орудиям.
Он завидовал, когда его товарищи, сержанты, младшие лейтенанты становились героями, получали награды. Его же за все это время наградили только двумя медалями.
На третьем году войны Лесковца послали в военное училище. Курсантом он был не очень дисциплинированным - имел несколько взысканий. Но командир взвода из него вышел смелый. За первый же бой в Пруссии он был награжден орденом Отечественной войны. Вскоре ему присвоили звание старшего лейтенанта. Во время войны с Японией он уже командовал батареей и получил ещё один орден. Ему везло: пуля его обходила, за всю войну только однажды его легко контузило.
- В сорочке ты родился, Лесковец, - шутили фронтовые товарищи.
Он собирался совсем остаться в армии, и поэтому неожиданный приказ об отчислении в запас поразил и обидел его: неужто командование считает его слабым офицером?
Василь демобилизовался летом сорок пятого года, после госпиталя. В то время ещё почти половина Добродеевки жила в землянках, хотя многие уже поставили срубы. Урожаи на колхозных полях были плохие. Не хватало даже на засыпку семенных фондов. Руководила колхозом добросовестная, но болезненная женщина - Наталья Седая; во время блокады партизанского отряда у нее погибли муж и двое детей. В райкоме, куда через несколько дней после приезда Василь пришел, чтобы стать на партийный учет, ему сказали:
- А мы тебе уже и работу приготовили, как только узнали, что ты приехал.
Сказал это веселый толстый человек, сидевший в кабинете секретаря райкома. Василю уже было известно, что это председатель райисполкома Николай Леонович Белов.
- Выбирай: либо моим заместителем, либо начальником земельного отдела. Одно из двух, - решительно предложил Белов.
Василь растерялся от неожиданности. - Почему сразу так высоко?
- Кадры, братец ты мой, кадры! - кричал Белов. - А ведь ты почти агроном, офицер, герой… Вытянешь, не бойся. Поможем.
- Дай человеку подумать, - остановил председателя секретарь райкома Прокоп Прокопович Макушенка и обратился к Василю: - Подумай серьезно об этом предложении.
Дома Василь рассказал обо всем отцу. Шестидесятилетний Мина Лазовенка задумчиво почесал затылок и сказал:
- А зачем тебе, сынок, лезть туда? Ты бы вот лучше взялся за свой колхоз да колхоз поднял бы, на ноги поставил. А туда всегда успеешь.
Слова отца удивили и обрадовали его. Удивили потому, что он не ожидал этого от отца: старик гордился тем, что сын - офицер, герой и, казалось Василю, должен был ещё больше возгордиться, что ему сразу предлагают такие высокие посты. А вышло наоборот.
Решение Василя пойти в председатели такого отсталого колхоза понравилось в райкоме. Его сразу поддержали.
Трудно было решить новому председателю, с чего начать. Задач было много, все они были тесно связаны друг с другом, и решать их нужно было все безотлагательно и умело, чтобы добиться, подъема колхозного хозяйства, обеспечить богатый трудодень. Василь вспомнил ленинское учение о цепи и главном звене. Но основная трудность в том и заключается: найти его, это звено, за которое следует ухватиться, чтоб вытащить всю цепь.
Дело было осенью, и он решил в первую очередь отстроить деревню, чтобы к весне вывести колхозников из землянок в светлые и просторные хаты. И очень может быть, что именно это обеспечило ему дальнейшие успехи.
Он никогда не решал внутриколхозные вопросы единолично - всегда созывал правление, общее собрание. Это как-то сразу активизировало людей, объединило их, заинтересовало делами колхоза. Колхозники, как и до войны, начали радоваться каждому успеху и болезненно переживать каждую неудачу. Упорство председателя, его спокойная настойчивость, его беспощадность к нерадивым воодушевляли их. Он добивался исключения лодырей из колхоза и в то же время возвращал в колхоз тех работников, которые ушли на сторону без разрешения общего собрания.
Потом он ополчился против управляющего банком, который заставлял людей, желающих получить государственный редит на постройку дома, приходить к нему по пять - десять раз. Делалось это для того, чтобы получить взятку. Белов, не разобравшись по существу, взял управляющего под свою защиту. Дело дошло до обкома. Управляющего сняли-с работы и исключили из партии, а Белову записали выговор.
Василь объявил в колхозе ударный месячник, мобилизовал людей и за это время заготовил нужное для строительства количество лесоматериала. Но как его перевезти за двадцать с лишним километров? Колхозные лошади были заняты на сельскохозяйственных работах. Главным образом на заготовке удобрений. Сорвать это дело было нельзя - от него зависел будущий урожай. Да и лошадей надо было щадить - не перегружать до сева.
Василь отправился в областной центр и два дня ходил по учреждениям - пытался купить машину. Безрезультатно. В то время это нелегко было сделать. На третий день он пошел к секретарю обкома и без обиняков попросил:
- Помогите.
Секретарь оценил настойчивость молодого руководителя. Помог. Вызвал директора лесопильного завода, который как раз оказался в обкоме, и предложил ему взять шефство над колхозом.
Директор согласился, казалось, с энтузиазмом.
- Все будет сделано, Павел Степанович. А по дороге на завод недовольно ворчал:
- Богадельня у меня, что ли? Свой завод ещё в развалинах. Кто тащит, на того и наваливают.
Лазовенка искоса посмотрел на него, улыбнулся.
- Что для вас значит, Лаврен Корнеевич, две машины, когда их у вас двенадцать?
- Две? - директор даже подскочил. - И не думайте и не надейтесь. Одну.
- Пятьдесят семейств в земле, Лаврен Корнеевич. Послушайте только, как люди живут…
- Сам знаю! - отрезал тот, однако машины дал.
Василь так организовал работу, что за полмесяца вывезли лес на все пятьдесят домов. И ещё для общественных построек навозили. В районе удивленно покачивали головами. Директор завода не поверил и сам приехал с парторгом посмотреть. Василь использовал этот приезд. Быстро собрал колхозников. Они сердечно поблагодарили гостей за машины и предложили и дальше крепить дружбу. А конкретной просьбой было-помочь им напилить досок. На прощанье директор с ласковым укором сказал:
- Ну и хитрый ты человек, Василь Минович.
Через месяц с помощью шефов Василь приобрел для колхоза трехтонку. В то время это было великим богатством.
Одновременно шла подготовка к севу. Всю зиму Василь перечитывал учебники, освежая свои знания по агротехнике. Не выпускал из колхоза участкового агронома.
Государство предоставило семенную ссуду.
За трактор пришлось побороться. Директор МТС Крыло-вич встал на дыбы:
- У тебя лучшие в районе лошади, волы.
Василь добился своего - заключил с МТС договор. Директору сказал:
- Не хочешь, чтоб неприятности были, обеспечь меня всем необходимым. Не забудь о предплужниках, лущильнике, культиваторе.
- Не забуду. Но посмотрим, как ты будешь со мной рассчитываться.
- А я и не собираюсь рассчитываться с тобой. Будем рассчитываться с государством.
Его заслушали на бюро райкома и поставили колхоз в пример другим.
Весной он предложил колхозникам мероприятия, которые должны были резко поднять экономику колхоза: засеять под огород вдвое больше, чем засевалось до войны, отвоевать у болота пятьдесят гектаров осушенных, но за время войны снова заболоченных торфяников. Собрание проходило бурно.
Выступали против главным образом лентяи, которые знали, что и огород, и в особенности весенняя осушка потребуют чрезвычайно напряженной работы. В этом они были правы. Работать пришлось так, как, может быть, многие не работали за всю свою жизнь.
Но труд их не пропал даром: огород и хорошо ухоженный сад дали богатый урожай. Все лето возили огурцы, помидоры, капусту на колхозный рынок.
- Живем ещё не богато, как видишь, - говорил Василь Максиму, когда они через часок шли в школу, где должен был состояться вечер, посвященный Дню Конституции. - Но главное - люди верят, что скоро будем жить как следует… А это великая сила - такая вера. Люди у нас замечательные. С такими людьми можно горы перевернуть. Одним словом, поживешь - увидишь…
7
- А все-таки это свинство! - Алеся со злостью швырнула учебник тригонометрии. - Не перевариваю эту противную тригонометрию. Косинус, синус, тангенс, котангенс… Слишком он воображает…
Маша, сидевшая по другую сторону столика, тоже за книгой, подняла голову, и невеселая усмешка на миг осветила её лицо.
- Кто? Тангенс?
Алеся сначала не поняла, потом, поняв, возмутилась:
- Не прикидывайся, пожалуйста. Я же вижу. Ты битый час читаешь одну страницу.
Маша взглянула на книгу и покраснела, убедившись, что это действительно так.
- Максим твой, вот кто! Потерял он, видно, там, на сопках Маньчжурии, совесть.
- Алеся!
- Что - Алеся? Мне больно это, оскорбительно, наконец! Так готовились, так ждали.
Маша сдержала вздох, прикусила губу и покачала головой;
- Ты слишком сурово осуждаешь его. Ведь надо понять. Там столько друзей, родичей, он с ними не виделся шесть лет. Один позовет, другой… И попробуй потом от них вырваться. Особенно когда выпьют… Надо же понимать…
- Не утешай ты себя, пожалуйста… Не люблю я этого твоего смирения. Кому нужно твое наигранное спокойствие? Я ведь прекрасно знаю, что у тебя на душе. Человек должен уметь не только сдерживать свои чувства. Он должен уметь и возмущаться, протестовать, ругаться, когда это нужно. Я вот не могу молчать! Я с ним ещё поговорю!
- Ну, ну! Начала… Позволь уж мне самой с ним договориться.
- Увидишь - и опять раскиснешь, - Вот ты какого мнения обо мне.
- О тебе-то я хорошего, а вот о нем…
- Брось, Алеся, - недовольно поморщилась Маша.
- Бросила.
Алеся опять раскрыла учебник, быстро перелистала несколько страниц, потом минут на пять углубилась в одну из них и вдруг тихо запела:
Косинус - синус - синус…
И котангенс - тангенс - тангенс…
Маша попросила:
- Перестань. Что за глупая привычка распевать все, что попадает на язык.
- Я люблю переливы звуков. Ты послушай, какая здесь аллитерация. Кос-с-синус-с-синус… Точно сыплется. И вдруг ко-тан-генс, - она по-детски радостно засмеялась. - А ты брось свои агрономические книги - это не для сегодняшнего вечера. Давай лучше стихи читать, - и тут же вздохнула. - Я тебе завидую, что ты с таким интересом можешь читать "Жизнь растений", Маша. А Для меня прямо пытка химию или эту вот тригонометрию учить.
Алеся вытащила откуда-то из-под стола томик любимого поэта, раскрыла наугад, прочитала: Хочу я грозовою тучей лететь В одежде сверкающих молний…
Задумчиво повторила, подняв глаза, наслаждаясь каждым звуком.
- Какая у человека власть над словом: так просто, обыкновенно, и слова обыкновенные. Почему я не могу так написать? Я ведь чувствую это умом, сердцем.
Алеся прочитала ещё: Не встречалися с тобою мы ни разу за войну, Но мои с твоими письма помнят встречу не одну.
Маша поднялась.
- Я выйду. Голова болит.
Сестра проводила её опечаленным взглядом и, когда она вышла, тяжело вздохнула.
На дворе темно и тихо. Только ветер доносит шум хвои недалекого леса. Ветер морозный, колючий.