В эту книгу Н.Я.Самохина (1934–1989) внлючены лучшие произведения писателя, впервые опубликованные на страницах старейшего сибирского журнала и получившие широкое признание
Серия: "Библиотека "Сибирских огней"
Содержание:
РАССКАЗЫ 1
ПОВЕСТИ 57
Примечания 91
***
Кто палку взял…
Сродно рабам желати всех зреть в оковах.
А. Радищев
Кто палку взял -
Тот и капрал!..Как долго это нормой было,
И как - не дай, не приведи! -
Иная палка с ног валила
Того, кто малость впереди.Иль приотстал, изнемогая
(Хоть в честной битве изнемог),
Иль правду резал, не моргая,
И сильному подпеть не мог.И, пусть крупою не богатый.
Согласным гимнам вопреки,
Своей держался - угловатой,
Неподрумяненной строки.Ну, ладно. Было. Пережили.
Теперь вздохнул честной народ:
Не то капралов порешили,
Не то на палки недород.Ну, то есть не совсем чтоб ясность
Полнейшая от "а" до "я".
Однако - гласность, и согласность,
И демократизация.Уже тебя не в хвост и гриву.
Как тех измыленных коней,
А пусть не приторно-игриво,
Но уважительно вполне.Но только - что за наважденье?
Каких проклятие богов?
Вдруг - снова палок размноженье,
Шпицрутенов и батогов!Там "Память" - память изувеча -
Раскручивает грозный кнут.
Там доморощенным предтечам
Бока немилосердно мнут.Там комсомолка с ветераном,
Не в силах ярость превозмочь.
Звезду эстрады и экрана
В пыль предлагают истолочь.Вчера еще капралом битый, -
Свободно откричав "ура", -
Новейший демократ сердито
Сегодня рвется в унтера.Кричит: "Опасно скучковались
Вот энти!"
И наоборот:
"Вон те не с теми целовались!"
И на груди рубашку рвет.Понятно: не свою рубашку
И не на собственной груди…
Оп-пять капральские замашки!
Доколе ж, господи прости?!Иль прав он был, тот философ.
Судьбой израненный сурово.
Сказавши: сродно для рабов
Желати зреть других в оковах?
Детей Арбата растащили…
Детей Арбата растащили
По семьям, кельям и сердцам.
Детей отвыли и отмыли.
Утерли слезы огольцам.Растиражированный шедро.
Чтоб всем хватило - порыдать,
И в хмарь осеннюю, и в вёдро,
Как Арарат, Арбат видать.С его на Набережной домом
И москворецкою водой,
С его Гоморрой и Содомом -
Крутой наркомовской бедой.А между тем, на божьем свете, -
Теперь уж ходоки в собес, -
Сиротствуют другие дети -
Арбатских сверстники повес.Когда-то супчик с лебедою
(Арбатским детям не в упрек,
С иною знавшимся бедою)
Был их "наркомовский паек".И тараканные бараки.
Давно ушедшие на слом.
По горкам тем, где свищут раки.
Был их "на Набережной дом".Кому ж они не угодили,
Что из халуп, как из дворцов.
Сибирской ночью уводили
"Врагов народа" - их отцов.О них романов не нагонят.
Написанные не прочтут,
Ну, а прочтут - не растрезвонят.
Судьба судьбой… чего уж тут?Да впрочем, были те романы,
И вовсе не легли на дно.
Про них не били в барабаны -
И, может, к лучшему оно.Герои их живут. Удаче
Чужой не смотрят жадно в рот…
Они из тех, о ком не плачут.
Они - не дети… а народ.
Песня
Пора достойно умереть,
Пора нам умереть достойно
Не ждать, пока благопристойно
Нас отпоет оркестров медь.Наш бой проигран - и шабаш! -
Хоть мы все время наступали.
Да не туда коней мы гнали -
Промашку дал фельдмаршал наш.Не тех в капусту посекли,
Совсем не тем кровя пущали.
Гремели не по тем пищали,
И слезы не у тех текли.И вот лишь дым… не очагов -
Дым бесталанных тех сражений.
В нем только наши отраженья -
И нет (иль не было?) врагов.Так что ж, солдат не виноват?
Душа солдата виновата!
А ну, еще разок, ребята:
Ура! и с богом! и виват!И в круп коню, в кровавый - плеть!
Туда! На эти отраженья!
В свое последнее сраженье…
Исчезнуть!.. Или одолеть!
РАССКАЗЫ
Дыру мы забили в заборе. Ура!
Ура и тому, что имелась дыра!
Ура! - вот стоит наш забор без дыры.
Ура! - без дыры он стоит до поры.
Ура! - засияет в заборе дыра.
И вновь мы ее победим
на ура.
ПОСЛЕДНИЙ ЧУДАК
Я пришел на обменный пункт, видимо, одним из последних. Народ там, как накануне, уже не толпился. Тихо было.
Голову я принес в коробке из-под шляпы, обложив ее предварительно ватой. Поверх ваты была еще пергаментная бумага, и все это я перетянул бечевкой.
- Господи! - сказала девушка-приемщица, сердито дергая неподдающийся шпагат. - Закутали-то, закутали!
- А поосторожней нельзя? - не выдержал я. - Голова все-таки…
- Не понимаю - чего люди трясутся? - сказала девушка своей напарнице. - Ведь сейчас получит новую. Такую еще голову выдадут вместо этой рухляди.
- У вас так не рухлядь! - обиделся я.
- Нам давно поменяли, - сказала девушка.
- Оно и видно.
- Что вам видно? - спросила девушка. - Напрасно иронизируете, гражданин. Головы очень хорошие. Предусмотрено даже знание трех иностранных языков.
Она порылась в картотеке.
- Вы поэт, значит? Что-то не слыхала такого поэта.
- На иностранных языках не пишу, - отпарировал я.
- Хм, - сказала девушка. - Поэт, поэт… Муся! Что там у нас осталось из поэтов?
- Дна песенника, баснописец и переводчик, - сообщила Муся.
- Какие еще песенники?! - заволновался я. - У меня же совершенно другое направление. Песенники, понимаешь, какие-то!..
- Вы бы еще попозже заявились! - сказала девушка. - Хорошо хоть эти остались… Что же мне с вами делать? Ума не приложу…
- А может, девятьсот седьмую? - посоветовала напарница.
- Еще чего! - оборвала ее первая девушка. - Забыла распоряжения Георгия Суреновича?
Муся испуганно прикусила язык.
- А чем вам, собственно, не нравятся песенники? - спросила девушка. - Будете как этот… "а я все гляжу, глаз не отвожу".
- Нет уж, благодарю, - сказал я, забирая обратно коробку. - Где тут у вас главный?
- Пожалуйста! - дернула плечиком девушка. - Муся, проводи. Кажется, я вам ничего такого не сказала. Сами же… То не нравится, другое не нравится.
- Что вы! Очень мило поговорили! - горячо заверил я ее. - Просто не каждый день приходится менять голову - нервничаешь.
В кабинете начальника обменного пункта меня ждал сюрприз. Из-за стола поднялся Жора Сосискян, старый друг - мы с ним еще в университете учились.
- Здорово, Сосиска! - обрадовался я. - Принимаешь гостей?
- Это кто же к нам пожаловал? - растерянно улыбаясь, сказал Жора (он не узнавал меня без головы). - Кто же это пришел… в сереньком костюмчике?
- Это я пришел, - сказал я и назвал свою фамилию.
- Фу-ты! - облегченно вздохнул Жора. - А я смотрю, смотрю - знакомая… походка. А это вот, значит, кто.
- Жора, - начал я, - тут мне, понимаешь, песенника какого-то сватают. Я, конечно, не Пушкин…
- Да не волнуйся! - сказал Жора. - Не переживай, пожалуйста. Отложена для тебя голова. Номер девятьсот семь. Вот, дорогой! - оживился вдруг он. - Дожили, понимаешь! Могли мы разве мечтать об этом?!
- Куда там! - осторожно сказал я, не совсем понимая, к чему он клонит.
- Раньше как было? - наклонился ко мне Жора. - Полная зависимость от болезней, разных там потрясений, я уже не говорю о возрастных изменениях. Допустим, продырявилась у тебя память. Склероз, так сказать. Куда от него денешься, а?
- Да, склероз, - грустно подтвердил я. - Уж от него никуда…
- А теперь? - сказал Жора, и глаза его засверкали.
- Теперь? - откликнулся я.
- Сдаешь это барахло, - сказал Жора, - и получаешь новую голову, не подверженную заболеваниям, инфекциям, депрессиям.
- Высокостойкую, значит, - заметил я.
- Именно, - кивнул Жора. - А кроме того, с нестареющей памятью и гарантией от временных заблуждений.
- Как? И это предусмотрено? - спросил я.
- Ну, разумеется. - Тут Жора перешел на интимный полушепот: - Послушай, дорогой, я тебя уважаю, но знаешь, какой резонанс получило твое последнее стихотворение?
- Кхм, - кашлянул я. - Интересно. Жора достал уже знакомую мне карточку.
- Так, - прищурился он. - Ну, тут повышение производительности труда на ноль целых восемьдесят три десятитысячных процента в сфере коммунального обслуживания, две парфюмерные фабрики перевыполнили квартальные планы, обязательства сотрудников одного института и кое-что еще - из области положительного воздействия… По вместе с тем! - Жора поднял палец. - Шофер такси Букина Эсфирь совершила преднамеренный наезд на диктора телевидения товарища Бабарышника; учащиеся ГПТУ Мудрик и Полоухин вырезали гладиолусы на городской клумбе; двенадцать ночных сторожей подали заявления об увольнении по собственному желанию, и, наконец, некто Левандовский из оркестра народных инструментов…
- Венька? - перебил я.
- Возможно, - сухо сказал Жора. - Некто Левандовский ударил собеседника по голове домброй… А теперь скажи: можем мы такое допускать?
- Ну-у, - сказал я. - Видишь ли… Что касается Веньки, то вряд ли тут мои стихи… Он их и не читает сроду…
- Не можем мы такое допускать! - твердо ответил на свой вопрос Жора.
- Так, так, - вздохнул я. - Значит, теперь этот Бабарышннк будет спокойно гулять, и никто на него, сукина сына, уже не сможет наехать?
- Ну да! - радостно подтвердил Жора. - Если случайно не попадет.
- Случайно он не попадет, - сказал я. - Чего захотел.
- Скажешь тоже, дорогой! - рассмеялся Жора. - Разве я хочу? Пусть живет… Ладно, - закруглил он. - Сейчас распоряжусь, чтобы тебе выдали девятьсот седьмую…
- Погоди, - удержал я его. - Не торопись. Слушай, Сосискян, ты меня давно знаешь… скажи, я просил когда-нибудь для себя исключительных благ?
- Ну! - сказал Жора. - Знаем твою скромность.
- Может, с черного хода чего-нибудь тащил или по блату доставал?
- Зачем такое говоришь? - расстроился Жора.
- Ну вот, - сказал я. - Не просил до сегодняшнего дня. Это в первый и последний раз.
- Понимаю! - вспыхнул Жора. - Понимаю, - повторил он и заерзал.
Потом перегнулся ко мне через стол:
- Имеется одна невостребованная. Готовили для академика… Только как старому другу…
- Тю! - замахал руками я. - Катись ты со своим академиком! Я о другом. Ты мне только выпиши справку: дескать, гражданин такой-то голову поменял. И все. А я уж заберу эту свою. Тем более её еще и распаковать не успели.
- Справок не даем, - официально сказал Жора. - Отрезали эту бюрократию. Навсегда… Здесь! - он похлопал рукой по какому-то лысому прибору. - Здесь все фиксируется. Обменял - зафиксирует, не обменял - зафиксирует.
- Да-а, - задумался я. - А может, подобрать что-нибудь из брака? Что-нибудь похожее на прежнюю?
- Тебе как лучше стараешься, - обиженно сказал Жора, - а ты… понимаешь. - Он нажал кнопку и спросил в микрофон: - Товарищ Маточкина, как там у нас сегодня? Одна? А что за дефекты? Жора усилил звук, и мне стало слышно, как женский голос перечисляет: "Склероз, депрессивные приступы, головокружения, мигрень".
- Господи, Жора! - вскочил я. - Это же почти моя голова!
- Положим, мигрени-то у тебя не было, - буркнул он.
- Эх, Сосиска! - сказал я. - Уж к мигрени я как-нибудь привыкну!
Через час я вышел из обменного пункта. На плечах у меня была моя новая старая голова. В кулаке я сжимал две таблетки. Это Сосискян дал мне их на прощанье.
- Возьми, - сказал, - они сладкие. Кисловатые такие. После этого дела три часа нельзя думать, а без таблеток все равно думается.
Мимо бежала собака. Я хотел бросить ей таблетки, но пожалел. За что ей такая обида - три часа не думать.
Бросил таблетки в урну.
ВНУТРЕННИЙ ГОЛОС
Недавно с одним человеком по фамилии Мокрецов Федор Степанович (или просто Федя, поскольку Мокрецов еще довольно молодой мужчина) произошел случай, который к числу рядовых явлений, пожалуй, не отнесешь. Он вдруг обнаружил у себя способность слышать внутренние голоса других людей. Причем способность эта прорезалась у Мокрецова сразу, в результате скрытой химической реакции, может быть, или другого какого сдвига. Факт, согласитесь, уникальный. Правда, кое о чем подобном в печати сообщения иногда проскальзывают; о возможности телепатии, например, о чтении книг при помощи пальцев. Но вот про то, что можно чужой внутренний голос услышать от слова до слова, наука пока молчит.
А с Мокрецовым дело было так. Ехал он как-то в почти пустом трамвае. Такой, знаете, новый трамвай с прицепом. И на оба салона - только четыре пассажира. В заднем сам Мокрецов сидел, и рядом с ним, у окна - пожилой интеллигентный мужчина в шляпе. А головы двух других пассажиров торчали из-за спинок сидений далеко впереди.
И вот в такой, можно сказать, разреженной обстановке Мокрецов вдруг явственно услышал, что кто-то поет. Не вслух поет и не шепотом, а как бы про себя. Ну, вот, как если бы репродуктор до конца выкрутить, а потом плотно-плотно ухо к нему прижать - вот такое, примерно, ощущение: когда голоса, вроде, нет, а слова отлично разбираешь.
Но только это было не радио, пусть даже отдаленное. Потому что неизвестно чей беззвучный голос пел неприличную частушку, каких по радио, хоть застрелись - не услышишь. Неприличную, чтобы не сказать - похабную.
Мокрецов оглянулся украдкой туда-сюда и ешё раз убедился, что поблизости, кроме этого в шляпе, никого нет. Вот тогда его и стукнуло: это же сосед пост! Ну, не он сам, конечно, а в мозгу у него что-то такое. Внутренний голос, короче. А Мокрецов этот голос, выходит, запросто секёт.
Голос между тем отбарабанил частушку на три раза, помолчал маленько и начал снова.
"Дает папаша!" - хмыкнул Мокрецов. Он слегка развернулся и уставился на соседа с повышенным интересом. Смотрел, смотрел и вроде опознал его. Ну, точно: этот самый мужик в субботу по телевизору выступал - объяснял, как должен себя культурный человек вести в обществе и дома. А сам он то ли профессор, то ли доцент. Мокрецов хотел еще тогда на другую программу переключиться, да жена не позволила. "Мотай на ус, паразит! - сказала. - А то ведь от тебя кроме матерков сроду ничего не услышишь."
И вот теперь этот культурный профессор сидел рядом с Мокрецовым, смотрел через очки в книгу и пел в уме разную похабель. Жаль, Мокрецов раньше с ним не встретился. А то бы он тот раз показал жене, как не давать переключаться.
"Вот привязалась, сволота! - выругался вдруг голос. - Хоть бы путное что. Хоть бы эта… как она? - "тебе половина и мне половина…"
Профессор откашлялся, глянул искоса на Мокрецова, опять уткнулся в свою книгу и запел внутренним голосом: "Моя милка, как бутылка…"
"Век бы тебя не слышать! - обозлился Мокрецов и встал. - Интеллигенция, падла-мадла!.. Запудрят, понимаешь, мозги народу, а сами…"
Обиженный Мокрецов прошагал аж в передний салон и там остановился, ухватившись за поручень.
Он сначала смотрел перед собой и не сразу поэтому заметил, что остановился как раз рядом с молодой женщиной. Только когда женщина шевельнулась неуверенно, словно бы собираясь подвинуться, Мокрецов увидел внизу ее рыжий начес. И тут же, еще ниже, он увидел круглые белые коленки, выглядывающие из-под кожаной мини-юбки, и не только, будем откровенны, одни коленки.
Теперь Мокрецову полагалось бы сесть рядом с дамочкой, но под каким соусом это сделать, учитывая совершенно пустой трамвай, он не знал. Мокрецов, вообще, при разговоре с прекрасным полом обходился двумя словами. Жене своей он говорил обычно: "Пошла, зараза!" - а чужим женщинам, с которыми его иногда сталкивала судьба, - "Пошли, что ли?" Сейчас пускать в ход такие слова было вроде рановато, других Мокрецов не знал, и поэтому он продолжал остолбенело торчать на месте, не сводя глаз с этих самых не только коленок дамочки.
"Ну, че пялишься, рожа? - сказал кто-то словно бы внутри мокрецовского уха. - Че ты, вообще, здесь приклеился? Мало тебе, козлу, места в вагоне?"
И в тот же момент женщина сердито потянула юбку на колени, но не добилась успеха и прикрыла их сумочкой.
"Она! - сообразил Мокрецов, невольно пятясь. - Во кроет!.. Будь здоров!"
Он попятился через проход и сел рядом с пареньком в болоньевой куртке и дерматиновой фуражке.
Паренек, похоже, дремал, сдвинув на глаза свой картузик. По крайней мере, он совсем ни о чем не думал - иначе Мокрецов услышал бы, раз у него открылась такая способность. Но продолжалось это недолго. Внутренний голос паренька сокрушенно вздохнул и заговорил, словно продолжая прерванную мысль.
"Все люди как люди, - сказал он. - Как люди, понял?.. А ты?.. Ты же нелюдь. Тебе только бы пожрать да накеросиниться - вот и все интересы. Ну-ка, скажи: сколько лет книжек не читал? То-то! Как нз школы выперли, так ни разу и не притрагивался. Скоро уж, наверное, роспись свою ставить разучишься…"
Внутренний голос паренька, хоть и резал напрямик, был, однако, не злой, а какой-то увещевательный, сочувствующий, что ли, и странно действовал на Мокрецова: расслаблял его и словно бы опечаливал.
"Вон парк культуры проезжаем, продолжал зудеть голос - Ты зачем в него ходишь - вспомни? На карусели покататься? Фигу! Пивная там рядом с каруселью. Рыгаловка твоя любимая. И у тебя это, у жеребца, называется: "на карусели прокатиться". Остряк, понял, самоучка!.. Про театры уж я не говорю. Какие там театры, когда ты шахматными фигурами в уголки играешь. В уголки! - не в шашки даже. Насчет шашек у тебя извилины не волокут… Нет, озвереешь с тобой. Честно, озвереешь."
"Верно! - крутнул головой Мокрецов. - Верно, в елкин корень!"
Паренька, видать, внутренний голос тоже пробирал - он все ниже клонил голову и сутулился. Мокрецов же, видя его переживания, размяк совершенно и в конце концов дошел до такого сложного состояния, в котором смешались и жалость к этому пассажиру, и уважение, и собственные какие-то надежды, и черт его знает что еще. Впрочем, сам Мокрецов так подробно объяснить не сумел бы, он только чувствовал непривычную расслабленность и телячью нежность.
Они вышли па одной остановке, и ноги сами понесли Мокрецова вслед за пассажиром в картузике, хотя ему было вроде не по пути. Где-то под ложечкой у Мокрецова шевелилась тревога, что вот если сейчас парень скроется из виду, то он так и не узнает чего-то важного, не докумекает, упустит.