Е-го-ров?
- Е-го-ров? Лей-те-нант?
Это было слишком невероятно. Это было сверх всяких сил. Это было сверхъестественно. Но майор не верил в Бога, был чужд мистике, тем более - граничащей с порнографией. А потому, осознав, что речь идет именно о лейтенанте Егорове, он резко выкрикнул в ответ:
- Не может быть!
Из Управления милиции сообщили, что полчаса назад, в 10.30, лейтенант милиции Егоров, сотрудник уголовного розыска и непосредственный подчиненный майора Наганова, совершил преступную попытку изнасилования. И - кого? Пенсионерки-девственницы Щукиной, бывшей работницы библиотеки, 65 лет.
Майор не верил. Нет, никак не мог поверить своим розовым, видавшим всякие виды ушам.
- Не верю! - кричал он в телефонную трубку. - Не верю! Может быть, этот Егоров - не наш Егоров? В седьмом отделении тоже есть Егоров и тоже лейтенант.
- Этот, этот! Ваш Егоров. Не отпирайтесь, - злорадно кричали Наганову в ответ. - Мы проверили. Ваш он! Ваш!
Среди бела дня, вернее, в половине одиннадцатого утра, лейтенант Егоров подошел к пенсионерке Щукиной, попросив ее на минуточку задержаться. А затем, отведя ее в скверик, предпринял попытку изнасиловать.
Старушка звала на помощь. Лейтенант был в форме, и на первых порах никто к ним не подошел: думали, задерживает преступника. Потом любопытствующие окружили лейтенанта и Щукину. И, наконец, нашелся сообразительный человек и позвонил в милицию. Лейтенант Егоров был взят с поличным и доставлен в Управление, на предмет выяснения всех обстоятельств. За этими обстоятельствами и звонили Наганову.
Но Наганов не верил: ни своим ушам, ни даже Управлению милиции. Он, как родного сына, изучил лейтенанта Егорова. Он доверял ему самые рисковые дела. Совсем недавно лейтенант с блеском провел операцию по задержанию рецидивиста Фанатюка… И вдруг - насильник?
Кроме того - и это усиливало неверие майора, - лейтенант Егоров был счастливым мужем, имел диплом с отличием об окончании Лен. опершколы и сынишку двух с половиной лет. На кой ляд ему старушка-девственница? Да еще средь бела дня, в общественном месте? Нет, Егоров ни за что бы не решился на такую глупость…
…А когда майору позвонил постовой Угрюмов и сообщил, что только что на гражданку Мальцеву напал инвалид Бугров "на предмет покушения на женскую честь Мальцевой", Наганов окончательно понял: все половые происшествия во время его дежурства являются звеньями одной цепи, цепи преступной, хитроумно замаскированной. И нужно ее срочно распутывать, эту преступную цепь.
Финита ля комедиа
- Распуталась цепочка!
Майор Наганов облегченно вздохнул. Сумасшедший день дежурства причинил ему много хлопот. Но зато к концу его все преступники были надежно заперты в камеры. Ни один не ушел.
Титов, из сундука, сознался, что убил свою жену и пытался скрыть это пожаром. Впрочем, признание Титова не удивило майора. Наганов догадался о его вине сразу же. Ведь кто, кроме Титова, мог позвонить о пожаре по 01? Сам поджег, сам и позвонил.
Майор позвонил в Управление, чтобы убийцу поместили из КПЗ в ДПЗ.
"Посиди, дружок, - думал он, оформляя передачу в дом предварительного заключения. - Получишь не меньше червонца, голубчик… А то и пулю в лобик… Как суд решит. А он тебя, мерзавца, тунеядца, не помилует… Садист, сундучник, иждивенец".
С насильниками все было не так-то просто. Но и тут майору удалось распутать половой клубок, выяснив детально - и персонально! - зачем и почему были совершены посягательства на женское достоинство и честь.
Первый насильник, оказавшийся Одинцовым Николаем Павловичем, сотрудником конторы "Зеленлес", был отправлен в психбольницу как "застарело-сексуальный половой эротоман" (так было записано в протоколе). Его ждали пункции, а не тюремные санкции. Клава Белая, потерпевшая, останется ни с чем. Майор при этой мысли усмехнулся, но усилием воли пресек все дальнейшие мысли о Клаве Белой и ее расстегнутом насильником хозяйстве.
Инвалид Бугров и гражданка Мальцева помирились по-хорошему. Оказалось, что гражданка Мальцева уже давно обещала Бугрову любовь ("побаловаться", говоря словами Мальцевой) и крик об изнасиловании подняла лишь потому, что не хотела ложиться на жесткую скамейку, а Бугров настаивал. В милиции их помирил майор, предварительно взяв штраф за нарушение общественного порядка и пригрозив статьей за хулиганство.
Оставались двое насильников - лейтенант милиции Егоров и сотрудник газеты "Совесть" Петухов, люди ничем себя прежде не запятнавшие и, по всей видимости, вполне достойные. И тут-то проницательному майору пришлось расшифровывать далеко идущий и коварный план врага.
Оба насильника - и Егоров, и Петухов - находились в гостях, на дне рождения у некоего Крекотнева, и совершили свои нелепые насилия утром, возвращаясь домой после бессонной ночи, проведенной в дружеском застолье.
Дальнейшее не представляло особого труда. Домработница Крекотневых, Глаша Тульская, по ее словам, "самолично видела, как хозяйка, змея, гостевую одежду чем-то натирала". При обыске, предпринятом тотчас же сообразительным майором, у Крекотневых была обнаружена и изъята настойка из шпанских мушек, "возбудительниц половых животных чувств", как записал майор Наганов в протокол обыска.
Майор передал гражданку Крекотневу вместе с ее мужем, завмагом, в другие органы - госбезопасности, вместе с "шпанской настойкой" и микропленками (их обнаружили на самой гражданке Крекотневой). Налицо были диверсии и шпионаж, органам милиции неподведомственные.
"Половая провокация сорвалась!" - устало улыбнулся майор.
День дежурства, сумасшедший, крэйзи день (майор учил английский язык), подходил к благополучному, разумному концу. Все узелки удалось распутать, кого надо - выявить и посадить. Майор предвкушал сытный обед, заранее приготовленный женой Шурой, - и теплая, мягкая радость заливала все его существо, с головы до ног. Особенно ликовал пустой желудок: он почти пел.
Резкий телефонный звонок прервал блаженные раздумья майора. Наганов вздрогнул и посмотрел на часы: ровно 16.00!
В дежурную комнату вошел старший лейтенант Козявкин.
- Здравия желаю! - сказал Наганов, не поднимая трезвонящей трубки. - Узнай, в чем дело.
Майор кивнул на телефон, расписался в книге дежурств и протянул ее старшему лейтенанту Козявкину:
- А мне пора! Бывай, всего хорошего!
Пожав руку оторопевшему Козявкину, затем отдав честь, майор Наганов быстрым шагом вышел из дежурной комнаты. К Шуре. Домой!
Эпилог
Съев борщ по-флотски, а на второе - большую котлету, запив все это компотом и закурив любимый "Беломор" ("сушами"), майор расстегнул пуговицы кителя. Хотелось спать. Раздеваясь, майор думал о Шуре: как спала она минувшую ночь, одна?
Майор доверял жене. И если иногда ему в голову приходила опасная мысль и закрадывалось подозрение, он прогонял их, предварительно проверив (дворники были начеку).
Майор погасил папиросу, лег в постель и, засыпая, подумал: "Как они могут? Психопаты, преступники? Гнусно глумясь над женской честью… Подлецы!.. Но ничего, по камерам сидят…" - И майор незаметно уснул.
Ему снилось разное: хорошее и непристойное, пионеры и преступники, девочки с бантиками и мужеложцы, старшина Могучий с пешкой во рту и шахматные слоны, слон и веровочка, слон и Моська…
Майор часто видел во сне слонов.
Он спал долго, шестнадцать часов кряду. И просунулся лишь в десять часов наступившего завтра.
Продолжение следует
Обязательно в три
Начало эпилога
Вдохновение явилось в семь тридцать пять вечера (время московское). Сергей Слугин, сотрудник журнала "Совесть", сел за письменный стол: работать, творить.
Он давно уже задумал приключенческую повесть о милиции, особо опасных преступниках, побегах, лагерях, назвав ее условно "Колыма". Щекотливая тема требовала вдохновения… И вот оно, вдохновение, пришло!
"Стасик Арап, а по паспорту Станислав Заблоцкий (Слугин не определил еще точно, как писать - через "ц" или "тс") отбывал положенный срок наказания в одном из благоустроенных исправительно-трудовых лагерей, столь многочисленных в суровом Колымском крае…"
Слугин задумался, не поставив точки.
- Гм! "Благоустроенном"… Все же не пионеры там сидят, - рецидивисты, отщепенцы общества. Отбросы, которые надо перековать.
Сергей Слугин решительно перечеркнул слово "благоустроенный" и написал, подумав, вместо него слово "оборудованный". Уж этот-то эпитет не вызывал никаких сомнений, отводил начисто подозрения в неискренности и лакировке действительности. А с другой стороны, давал необходимый тонкий подтекст. Наши лагеря и в самом деле были прекрасно оборудованы.
Полюбовавшись фразою, Слугин продолжил:
"Ежедневный осмысленный труд, физзарядка, холодные обтирания, политбеседы - все способствовало перековке матерых рецидивистов в честных и скромных тружеников. Многих, очень многих перевоспитал и вывел в жизнь, на большую дорогу, простой колымский лагерь п/я № 67–002, но…"
Слугин заменил прилагательное "простой" на более уместное - "образцовый", потом перечеркнул и его, поставив "обычный". Но и "обычный" ему не приглянулся, так же как и "рядовой". В конце концов Слугин остановился на "показательный колымский лагерь". А затем продолжил фразу:
"Но… не таков был Стаська Арап, осколок старого мира! Он упорно не хотел работать, на все увещевания друзей и конвоиров отвечая наглой и циничной бранью. Даже самые строгие меры воздействия не могли заставить преступника встать на правильный путь. Люто ненавидя лагерное начальство, рецидивист задумал побег".
Только ли начальство? Слугин перебрал в уме другие варианты. "Органы милиции"; "мусоров" - естественно, в кавычках; "честных простых людей", слабо!.. "Справедливость", "мирный труд"… Что еще мог так люто ненавидеть преступник-рецидивист под кличкою Арап?
Поразмыслив, Слугин решил оставить все как есть. Сойдет и так. Не то получится слишком долгий перечень: тут тебе и "мусора", и "начальство", и советская власть, и мирный труд.
"Бежать в одиночку Арап не хотел: в его преступной голове созрел коварный и опасный план побега. Арапу были нужны соучастники. И - пища…"
Сергей Слугин содрогнулся, представив замысел преступника воочию. Затем продолжил:
"Один соучастник был найден скоро: одноглазый насильник Веня Потапченко, такой же наглый нарушитель лагерного режима, окончательно и бесстыдно разложившийся элемент".
Подумав и посомневавшись, Слугин не стал менять прилагательное "наглый" на "бессовестный". Зато заменил "окончательно" на "бесповоротно", "бесстыдно" - на "безнадежно". "Одноглазый" также решил не менять, как и "наглый". С одним глазом выходило колоритней, образней. Для журнала "Совесть" следовало держать марку, это тебе не газета "Совесть".
"Но где найти еще одного? Ведь таких, как Потапченко, в лагере больше нет. Все довольны своей судьбой, отбывают срок, искупая вину, выдают стопроцентную норму - и выше ста…"
Слугин усмехнулся сытою писательской ухмылкою, счел лишним "искупая вину" и продолжил:
"Арап решился на контрпропаганду. Они нам - одно, а мы им - другое. Они нам - про труд, а мы им - дудки!.. Свой выбор Арап остановил на Леньке Мартынове".
Тут Слугин поставил точку, попил кофейку и немедленно перешел к следующей главе, повествующей о преступлении Леньки Мартынова.
Руки вверх!
В гастрономе стихло вечернее оживление. Электрический свет, желтый, как дыня, заливал пустые прилавки, немногочисленных посетителей и скучающих продавцов.
- Руки вверх! - негромко крикнул губастый парень в кепке, несколько минут безучастно созерцавший прилавок с банками морской капусты. В руке у крикнувшего блестел свеженький черный наган.
Все послушно прилегли на пол. Грабитель подошел к кассе, забрал у кассирши дневную выручку и тотчас же ушел, бросив через плечо:
- Надеюсь, не свидимся!
Граждане перевели дух и шумно заговорили. Кто-то, самый смелый, предложил бежать за милицией. Продавец Полушкина, перепугавшись, с трудом поднялась с пола. Ведь это около нее стоял, глазея, парень в серой кепке.
А грабитель, выйдя из магазина, сел в такси и небрежно кинул водителю:
- На Финляндский вокзал.
Машина мягко двинулась вперед. Парень в кепке нервно закурил, потом буркнул:
- Побыстрее, шеф!
Проехав две минуты, машина остановилась.
- Что, уже вокзал? - спросил грабитель, выглянув в окно.
- Приехали, - сказал водитель и, усмехнувшись, протянул ему маленькую красную книжечку.
- Сотрудник уголовного розыска, - прочитал, бледнея, грабитель. Второй рукой сотрудник держал пистолет, приставив его к виску парня, чуть ниже кепки.
- Майор милиции Наганов, - дочитал налетчик. И с тоской подумал: "Вот она, тюрьма!"
Агитация и пропаганда
- Вот так я схлопотал пятнадцать лет, - закончил свой рассказ Ленька Мартынов и оптимистически добавил:
- Ничего! Четырнадцать осталось.
Арап цинично сплюнул на пол барака. Потом процедил:
- Я этого майора знаю, гада… Он меня сюда и упек… Дела-а-а…
Потом добавил, как бы невзначай:
- Так думаешь, ждет она тебя, твоя Нюша?
Ленька Мартынов вздохнул. Сказал, пытаясь скрыть неуверенность:
- Она мне в любви навек поклялась.
- "Четырнадцать лет осталось"… "Ждет…" Ты фраер, что ли? Подумай сам, обмозгуй хорошенько: что она эти пятнадцать лет делать будет? Бабе-то твоей семнадцать лет, только-только в силу входит. Что ж ей, без тебя-то…
Слугин подзадумался. "Пальцем ковырять?" Но, разумеется, писать такую непристойность не положено. В журнале для молодежи "Совесть" непристойностей быть не должно. Даже в речах матерых уголовников самыми страшными словами были "гад" и "сука" (слово "мусора" запрещалось из дипломатических соображений). Слугин решил после слов "без тебя-то" ограничиться многозначительным отточием:
……………………………………
А затем продолжил:
- Бежать надо с зоны, понял? Иначе - сгниешь. Понял? - жарко зашептал Заблоцкий, наклонясь к Мартынову. - Понял? Понял?
Ленька Мартынов неуверенно кивнул.
В ночь на 8 февраля
Часовой Андрей Бойцов бдительно нес службу на вверенном ему сторожевом посту. Ночь была морозная, лютая… Свет мощных прожекторов освещал колючую проволоку, заботливо окружавшую лагерь со всех четырех сторон.
"Спите, люди, - думал Андрей лирически. - Врагу не пробраться к вам в лагерь, за зону. Как поется в песне: "Кругом тайга, глубокие снега"… Спите крепко, спите спокойно. Ведь завтра - снова за труд. Пусть снятся вам жены и близкие. Ничего, потерпите. Отбудете срок - и вновь вернетесь в родные дома. Поседевшие, но молодые духом. Порвав с преступным прошлым, перекованные, честные…"
Но тут раздумья комсомольца Бойцова кончились. Все-таки он был на боевом посту! Его внимание привлек небольшой бугорок. За два года беспорочной конвойной службы Бойцов отлично изучил местность. И этого крохотного бугорка он не мог припомнить. Не было его здесь в прошлое дежурство, не было…
Тем более - или это только показалось? - холмик медленно продвигался вперед, к колючей проволоке зоны.
- Будет что будет, а бдительность прежде всего, - решил Бойцов и дал по холмику очередь из автомата.
Дикий вопль последовал в ответ. Андрей Бойцов увидел, как взметнулся замаскированный преступник… и тотчас же рухнул на землю, прошитый пулями.
Бойцов дал вторую очередь. Потом еще… Увлеченный стрельбой, он не заметил, как к нему подкрались еще два таких же холмика. Не почуял сержант-комсомолец, как вскочили убийцы. Не увидел - блеснули ножи. Он только почувствовал внезапную резкую боль. И замертво упал на снег. Преступники вытерли кровь с ножей о шинель часового. Один из них попробовал взять автомат из рук Бойцова. Но мертвый сержант изо всех сил сжимал вверенное ему оружие. Казалось, никакая сила в мире не могла бы его отнять.
- Вцепился, мусор, - процедил сквозь зубы один из убийц. - С руками, что ли, взять. Отрезать перышком.
- Тревога! - крикнул второй. - Рвем когти!
И, не выдержав издевки над павшим героем, Сергей Слугин вычеркнул слова "вцепился мусор", потом всю фразу с "руками" и "перышком".
Теперь концовка главки стала звучать так:
- Не выпустит… Рвем когти!
Убийцы покинули лагерь п/я № 67–002.
При минус сорока
Бойцова хоронили с музыкой. Сияли пуговицы, но лица были сумрачны и хмуры. Начальник лагеря, полковник Прикокошкин, сказал личному составу:
- Наш товарищ пал от руки убийц! Их было трое, кровавых подонков, кровавых наймитов, кровавых пережитков кровавого прошлого (полковник Прикокошкин очень любил эпитет "кровавый"). Одного убийцу наш товарищ пригвоздил своей умелой и мужественной рукой. Покарал бы и остальных, но святое дело возмездия пресекла подлая рука кровавых убийц.
Тут полковник Прикокошкин сделал паузу, чтобы личный состав осознал кровавое дело кровавых убийц. Потом продолжил, перейдя на лирику:
- Перестало биться честное сердце младшего сержанта конвойных войск. Заплачет старая мать в вологодской деревне, а седой старик отец ее утешит: "Не горюй! Сын погиб героем, на боевом посту".
Полковник Прикокошкин сделал еще одну паузу, на сей раз трагически-героическую, и закончил:
- Мир праху твоему, младший сержант Андрей Бойцов!
Залпы прощального салюта прорезали сухой колымский воздух. Скупые, мужественные слезы конвоиров мерзли на щеках при сорокаградусном морозе.
Мир праху твоему, сержант конвойных войск!
Бой в Косом овраге
Мороз бил словно молот, не останавливаясь, не щадя. Заблоцкий и Мартынов были третий день в пути (труп Потапченко, застреленного Бойцовым, для назидания был выставлен в зоне - как наглядный кровавый урок).
- Ша! - прервал вдруг Арап разглагольствования Леньки о прелестях своей Нюши.
В морозной тишине, издалека, донесся яростный собачий лай.
- Погоня!
Ленька Мартынов обомлел на холоду. Розыскные собаки преступников не миловали… Да и за что щадить их, миловать, отщепенцев? Предателей, беглецов, убийц?
- Держи-ка перышко, - сквозь зубы процедил Арап (в "образ" Арапа, - Слугин решил это окончательно, - непременно должно входить цежение сквозь зубы, верный признак преступной неисправимости).
Мартынов взял финку Заблоцкого. Арап обмотал свою левую руку шарфом. Затем взял у Леньки нож.
Ожидали недолго. Мощная, серая, поджарая овчарка, сверкнув рыжими подпалинами, с размаху прыгнула на преступников.
"Теперь не уйдешь! - мелькнуло у нее в голове. - Попались!"
Арап стремительно сунул левую, обмотанную руку в пасть овчарки, стараясь миновать страшные клыки. И тут же, со всего размаха, воткнул отточенное лезвие в горячее сердце служебно-розыскной собаки.
Альфа упала на снег, заливая его своей честной служебно-розыскной кровью…
…Ленька Мартынов растерянно улыбнулся: на снегу валялись трупы шестерых собак. Лая больше не было слышно.
- Рвем когти, - привычно процедил сквозь зубы Арап.