- А вы не находите, господа, что лучшее место для Всероссийского правительства - Петербург? Или Москва? - иронически усмехнулся генерал Вишневский. И словно ушат холодной воды опрокинул на горячие головы - разговор о переезде правительства из Омска в Томск тотчас скомкался, оборвался, хотя Авксентьев и попытался еще как-то сгладить резкость слов генерала, намекающего на то, что-де истинные столицы России находятся в руках большевиков… Возразить, к сожалению, было нечего - это действительно так. Но Авксентьев все же оставил за собою последнее слово:
- Ничего, придет время - и в Петроград вернемся. Потом заговорили о другом.
- А вы слыхали, господа? Профессор Масарик назначен президентом Чешской республики.
- Слава богу! На Масарика положиться можно…
***
Столько слов было сказано за эти дни, столько речей произнесено, что даже ночью, во сне, Авксентьев продолжал разговаривать и выкрикивать какие-то слова, призывы и лозунги… И просыпался от собственного крика, весь в липком поту, пугаясь и вздрагивая, тревожно вглядываясь в темноту и постепенно приходя в себя, успокаиваясь и с облегчением думая: "Слава богу, пока все идет, как надо, все складывается удачно! Как-то дальше пойдет?"
Иногда мысленно он уносился далеко вперед, пытаясь вообразить себе, что же будет через десять-пятнадцать лет в России - картина получалась невыразительной и смутной… Иногда мысли уносили его в прошлое: перед глазами отчетливо и мило возникали тихие переулки старой Пензы, где он родился и рос, учился в гимназии… Потом были годы учебы в Москве, студенческие волнения, исключение из университета, эмиграция… Берлин, Лейпциг, Галле, где он снова учился, избрав специальностью философию. Те годы кажутся ему самыми счастливыми. Он работал в то время над докторской диссертацией на тему "Культурно-этические идеалы Ницше" и защитил ее в Галле у профессора Риля, доброго и милого старичка, который, кажется, еще жив и по сей день. Профессор Алоиз Риль предсказывал ему большое будущее. "И что же… сбылись его предсказания? - мысленно спросил себя Авксентьев и не решился ответить утвердительно. - Наверное, сбудутся, - уклончиво подумал. - Дай бог, чтобы сбылись!.."
Голова побаливала и слегка кружилась - то ли от выпитого вина по случаю сорокалетия (Николай Дмитриевич вернулся из Томска как раз ко дню своего рождения), то ли от горячих и невеселых разговоров на "юбилейном" вечере, в доме заведующего департаментом полиции (бывшего петербургского градоначальника) Роговского, где собрались самые близкие и надежные люди: кроме хозяина, Авксентьева и Зензинова, были еще члены эсеровского ЦК Гендельман и Раков, а также трое гостей из Архангельска, привезших новости, хотя и утешительные - все образовалось у них и встало на свои места, благодаря вмешательству англичан, по и настораживающие: в любое время этот официальный путч может повториться… Тогда Соловками не отделаешься! Гости были взволнованы и горячо убеждали Авксентьева утроить бдительность, а главным образом - укрепить дисциплину в армии. Без этого трудно рассчитывать на стабильность положения.
- Да, да, - согласился Авксентьев, - мне об этом и Керенский писал. Нельзя выпускать армию из-под контроля. Повторение корниловского прецедента может окончательно добить Россию. Это главное сейчас - не допустить повторения… - еще раз он сказал. Затем стал рассказывать о только что завершившейся поездке в Томск. И хорошо, удачно завершившейся, по его мнению, потому что главную свою задачу - "самороспуск" Сибирской областной думы - выполнил блестяще. - Что касается дисциплины в армии, - вернулся к прежнему, - тут все мои надежды на адмирала. Военный министр находится сейчас в войсках…
- Военный министр сегодня вечером вернулся, - уточнил Роговской. Авксентьев удивленно посмотрел на шефа полиции, подумал и сказал:
- Тем лучше, что вернулся! Предосторожность не помешает.
О чем еще говорили? Вспоминали прошлое, но больше склонялись к будущему: все-таки человек больше думает о будущем, тем и живет… Ах, будущее! Оно, как спасательный круг, который бросили тебе - держись! Но до него еще доплыть надо, добраться…
- Ничего, выплывем. Выплывем, если будет единство, - вздохнул Авксентьев. И невольно опять вернулись к архангельскому "уроку", из которого следовало извлечь самое важное: никакой соглашательской политики, никаких компромиссов…
- Но Директория держится пока на компромиссах, - вздохнул Авксентьев. - Политика должна быть гибкой.
Никто не возражал. Было уже за полночь, все устали. Авксентьев, сидя в кресле, изредка забывался в коротком полусне, и как только он закрывал глаза, тотчас возникал перед ним спасательный круг, раскачивался на волнах… Авксентьев плыл к нему, плыл изо всех сил и никак не мог доплыть…
Вдруг раздался стук. Все вскочили. Дверь с грохотом распахнулась, и в комнату, громыхая сапогами, весь в ремнях, морозно поскрипывающих, вошел полковник Волков. Авксентьев испуганно и непонимающе смотрел на него: начальник гарнизона… прямо к нему, а не к военному министру…
- Что? Что случилось? - спросил Авксентьев каким-то не своим, враз осевшим голосом. Полковник переступил с ноги на ногу, туго скрипнув ремнями:
- Ничего особенного… Прошу одеваться, господа. Рядом стояло еще два офицера. Авксентьев, увидев их, начал догадываться об истинной причине ночного визита, но поверить до конца в это пока не мог и был несколько даже оскорблен тем, что все делается так просто, грубо и буднично.
- Кто вам дал право бесцеремонно врываться? - пытался он еще воздействовать своим авторитетом. - Соизвольте объяснить!
- Все, что полагается, вам объяснят. А сейчас прошу одеваться.
- А вы не забыли, с кем имеете дело?
- Нет, не забыл. И советую не терять время на излишние разговоры. Вы арестованы.
Авксентьева охватил озноб. Дверь, видимо, притворили неплотно, и холодом тянуло понизу.
- Кто вас уполномочил? - слегка заикаясь, спросил Авксентьев. - Кто?
- Россия, - ответил полковник с усмешкой, глядя прямо в глаза Авксентьеву. Опыт по части всевозможных провокаций, арестов и убийств у него был немалый - Авксентьев это знал. И понял: спасательный круг приснился ему не случайно. "Теперь вся надежда на этот круг…" - думал Авксентьев, пытаясь надеть пальто и никак не попадая в рукава…
Мглистой холодной ночью восемнадцатого ноября 1918 года в Омске пало еще одно "всероссийское" правительство - и на смену ему пришло новое. Постановления и указы, как видно, заготовлены были загодя, должно быть, еще тогда, когда Авксентьев находился в Томске, отпечатаны в достаточном количестве - и утром расклеены по всему городу.
Тем же утром, еще до рассвета, в шестом часу, был созван Совет министров. Морозный туман окутывал улицы. Громада собора, а рядом с ним губернаторский особняк, в котором размещался Совет министров, едва угадывались в густой сизой мгле. Патрульные сновали по всему городу. Неясно, тревожно было. Министры, поднятые с постелей, явились заспанные, злые. Позевывая, спрашивали друг друга, зачем в такую рань, какая необходимость?
Собралось двенадцать человек.
Вологодский, взволнованный и бледный, объявил об открытии экстренного заседания. В помещении было холодно, сидели, не снимая пальто. Сообщение Вологодского об аресте Авксентьева и других членов Директории повергло в крайнее замешательство. Как? почему? когда? - спрашивали министры. Некоторые, действительно, не были осведомлены, другие притворялись неосведомленными…
- Что же делать? - воскликнул министр путей сообщения Устругов.
Сидевший рядом с ним министр финансов Михайлов язвительно заметил:
- Ноев ковчег сооружать…
Шутка показалась неуместной. Вологодский нахмурился, разгладив роскошную бороду:
- Нам, господа, необходимо высказать свое отношение к свершившемуся факту и принять разумное решение.
- А жертв много? - кто-то спохватился.
- Жертв нет, - ответил Вологодский. - Один солдат ранен.
- Только и всего?
Кто-то осторожно заметил (кажется, тот же Устругов), что арестована только часть членов Директории, стало быть, ни о каком распаде не должно идти речи. Речь только о том: кто возглавит Директорию? Другие не соглашались: о какой Директории можно говорить, если Директория во главе со своим лидером не смогла ничего противопоставить грубой силе!..
Генерал Розанов, начальник штаба Ставки, высказался еще более резко и определенно:
- Директории нет - и речь сейчас не о ней.
- Да, да, это так, - согласился Вологодский. - Директория изжила себя, и возрождать ее нет смысла. Слишком слабо держала она в руках руль управления… А нам сегодня, как никогда, нужно исходить из принципов жизненной необходимости. Иначе потеряем не только Директорию, но и Россию.
Сам же он, член вчерашней Директории, сегодня уже говорил о ней в прошедшем времени. Наступила заминка. Вологодский беспокойно поерзал в кресле и напомнил:
- Выбирайте, господа. Никто за нас не решит этого вопроса. - Помолчал и добавил: - Политике претит нерешительность.
- Лично я думаю о политике с точки зрения рубля, - с неизменной своей язвительной усмешкой сказал Михайлов. - И как министр финансов, и как человек, считающий прочность рубля основой и незыблемостью государства.
- Верно, - поддержал его министр продовольствия Зефиров. - Потому и мне в интересах рубля хотелось бы знать определенно: кому отныне будет принадлежать власть?
- А вы как полагаете?
- Полагаю, что власть должна быть устойчивой и твердой.
- Как нынешний рубль, - ехидно заметил Устругов.
- И как порядок на железных дорогах, - парировал Михайлов. Вологодский постучал карандашом по застывшей чернильнице:
- Согласен: власть должна быть устойчивой и твердой. Но что для этого необходимо? Что? - повторил вопрос, как учитель на уроке истории. Опять наступила неловкая пауза. И первым нарушил ее, подал голос, а может, и саму идею генерал Розанов:
- Диктатура - вот что необходимо! - и посмотрел на Колчака. Колчак сидел, положив нога на ногу, и не проронил пока ни единого слова. Тонкие, слегка обветренные губы презрительно поджаты, лицо спокойно, как будто все, о чем тут идет речь, никак не трогало и не касалось военного министра. Адмирал и сейчас, когда генерал Розанов предложил диктатуру, невозмутимо и выжидательно промолчал.
- Значит, диктатура, - повторил Розанов, пристукнув себя кулаком по колену. И Вологодский с излишней поспешностью поддержал его:
- И я не исключаю этого. Да, да! Если мы действительно думаем о возрождении России… Но кто? - вопросительно обвел всех обволакивающим своим взглядом. - Кого можем мы предложить на эту роль?
Министры молчали. Наконец, тот же Розанов сказал:
- Генерала Болдырева.
- Исключено, - решительно возразил Михайлов.
- Почему?
- Да потому хотя бы, что Болдырев - член павшей Директории…
- Простите, но я тоже член Директории, - обиженно заметил Вологодский. Михайлов как будто и не слышал его.
- А во-вторых, - продолжал он, - не будем забывать: генерал Болдырев является главнокомандующим, в армии знают его и любят… Разумно ли сейчас заменять его другим главкомом?
Аргументы показались вескими. И все согласились: Болдырева не стоит трогать. Но кто же в таком случае, кто?…
"Генерал Хорват", - написал в блокноте Устругов и показал Михайлову. Министр финансов взял блокнот и долго рассматривал, словно там значилась не одна фамилия, а целый список. Наконец, вернул блокнот и, усмехнувшись, шепнул министру путей сообщения на ухо: "Спрячьте и никому не показывайте".
А вслух сказал:
- Адмирал Колчак. Другой кандидатуры я не вижу. Вологодский вздохнул облегченно, разгладил бороду.
Устругов поспешно вырвал из блокнота и скомкал злополучный листок с фамилией генерала Хорвата.
Колчак сидел все в той же спокойной, невозмутимой позе - казалось, для него это не явилось новостью, и он заранее знал об исходе министерских "дебатов".
Когда окончательно рассвело и город проснулся - новая власть уже вступила в силу, о чем извещали постановления и указы, расклеенные на всех главных улицах и видных местах.
"Вследствие чрезвычайных событий, прервавших деятельность Временного Всероссийского правительства, совет министров, с согласия наличных членов, постановил: принять на себя всю полноту власти.
Председатель Совета Министров Петр Вологодский. Члены Совета: Устругов, Гатенбергер, Колчак, Ключников, Гинс, Серебреников, Старынкевич, Зефиров, Михайлов, Щукин, Краснов, Петров, Шумиловский.
Управляющий делами Совета Министров Тельберг".
Одно было неясно: отчего же события, "прервавшие деятельность правительства", не коснулись Совета Министров?
Второе постановление не только не проясняло, но еще больше запутывало ситуацию:
"В виду тяжкого положения государства и необходимости сосредоточить всю полноту верховной власти в одних руках - совет министров постановляет: передать временно осуществление верховной государственной власти вице-адмиралу Александру Васильевичу Колчаку, присвоив ему наименование верховного правителя".
И, не давая опомниться, на голову обывателя обрушился целый каскад постановлений, указов, приказов и обращений - и все это в один день, в один час. Указ Совета Министров о производстве вице-адмирала Колчака в адмиралы. Приказ самого адмирала о своем назначении верховным правителем. И его же, верховного правителя, обращение к народу:
"Приняв крест этой власти в исключительно трудных условиях гражданской войны и полного расстройства государственной жизни, объявляю, что я не пойду ни по пути реакции, ни по гибельному пути партийности. Главной своей целью ставлю создание боеспособной армии, победу над большевизмом…"
Колчак надеялся поставить дело так, чтобы к весне девятнадцатого года Россия была свободной от большевизма. И все свои надежды - тайные и явные - связывал с армией, которую призывал "сковать свои ряды железной дисциплиной", а главное - "отказаться от всякой политики". Солдату, как он считал, политика ни к чему, ибо она отвлекает от главного: умения хорошо стрелять и беспрекословно выполнять приказы, на которые адмирал в те дни не скупился. Однако уйти от политики не удавалось. И первым, кто напомнил об этом, был генерал Болдырев, явившийся вскоре после утверждения диктатуры отнюдь не с поздравлениями. Главнокомандующий прибыл прямо с фронта, и вид у него был далеко не парадный.
- Что в войске, какова обстановка? - спросил его адмирал.
Болдырев отвечал холодно и сухо:
- Обстановка сложная. А для меня, должен сказать, и вовсе неприемлемая.
Колчак не понял:
- Что значит - неприемлемая?
- А это значит, что при создавшейся обстановке не вижу дальнейшей возможности оставаться в Сибири…
- Как? Вы отказываетесь остаться в войсках? Но это же, генерал, это… - не находил слов Колчак. Лицо его слегка побледнело и вытянулось, крупный с горбинкой нос казался еще длиннее. - Не вынуждайте меня, Василий Георгиевич, ставить вас на одну доску с атаманом Семеновым… - мягко предупредил, поднимаясь из-за стола. - Вы меня удивляете.
- Простите, но я член Директории, которая незаконно упразднена… Как прикажете мне вести себя?
- Незаконно? - усмехнулся Колчак, быстро прошелся по ковровой дорожке от стола к двери и обратно, жестко переспросил: - Незаконно, говорите? А по каким законам действовала Директория, доведя страну до ручки? До ручки, генерал! А вы решили ее оплакивать. Обидно и очень жаль, Василий Георгиевич, что и вы поддались партийному влиянию. - Он помедлил секунду и прибавил: - А вот генералы Деникин и Юденич, в отличие… от атамана Семенова, ставят освобождение России выше мелкопартийных интересов…
- Мое решение ничего общего с отказом Семенова признать вашу диктатуру не имеет. Ничего общего!
- Спасибо и на том, генерал, - помрачнел Колчак. - Семенова же, как вы знаете, я объявил изменником Родины. Надеюсь, мой приказ известен каждому солдату?
- Да, с приказом номер шестьдесят я знаком, - сказал Болдырев и только сейчас заметил на плечах Колчака новые адмиральские погоны. "Ну вот, - подумал с горечью, - о своих приказах пекутся, а мой приказ о порядке присвоения воинских званий обошли или вовсе отменили". - Что касается России, она мне дорога не меньше, чем Деникину, - обиженно добавил Болдырев и встал, готовый откланяться.
- Тем более! - воскликнул Колчак. - Тем более, Василий Георгиевич, вы не имеете права в такие минуты оставлять войска. Подумайте хорошенько.
- Все уже продумано. Решение мое твердо.
- Ну что ж… - Колчак проводил его до двери, особенно и не пытаясь уговаривать. - И куда же вы теперь, генерал?
Болдырев еще раз окинул взглядом кабинет верховного правителя, довольно тесный и неуютный, с письменным столом, парой кресел и дюжиной стульев вдоль стен; узкая солдатская кровать, стоявшая в углу, казалась тут неуместной: должно быть, адмирал с некоторых пор опасался ночевать дома, в своей квартире… "Флагманская каюта, - усмехнулся про себя Болдырев, вспомнив отпущенную кем-то колкость в адрес новоявленного правителя. - Уметь управлять кораблем - это еще не значит уметь управлять Россией. Господи, чем же все это кончится?"
Болдырев прямо и твердо посмотрел на адмирала и несколько запоздало ответил:
- Поеду пока во Владивосток. А позже, наверное, в Шанхай.
- Зачем вам Шанхай? Мне думается, в Японии вам будет лучше.
- Благодарю, я подумаю. Колчак протянул ему руку:
- И не держите на меня зла, Василий Георгиевич. Мы люди военные, и у нас единственный вексель за душой - наша любовь к Отечеству.
- Простите, адмирал, но сегодня вы подписали чужой вексель, - сухо сказал Болдырев. - К тому же, как мне кажется, фальшивый. Честь имею!
Они расстались холодно-вежливо. И навсегда.