Иван Михайлович Шевцов участник Великой Отечественной войны, полковник в отставке, автор 20 книг, среди которых получившие известность произведения "Тля","Бородинское поле", "Семя грядущего", "Среди долины ровныя" и др.
Роман "Лесные дали", посвященный вопросам охраны природы, поднимает острые экологические проблемы, воспевает рачительное, бережное отношение людей к дарам земли. Роман отличают острота и актуальность социальных конфликтов, внимание к духовному миру нашего современника.
Содержание:
ПРОЛОГ 1
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЗИМА 2
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ВЕСНА 14
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ЛЕТО 28
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ОСЕНЬ 42
ЭПИЛОГ 48
Иван Михайлович Шевцов
Лесные дали
ПРОЛОГ
Репродукция картины Ивана Ивановича Шишкина "Лесные дали" висит в квартире Серегиных с тех пор, как Ярослав помнит себя. Без нее Ярослав не представляет своей семьи, как не представляет ее без папы, мамы, сестренки. Может не быть дивана, на котором он спит, - подумаешь, и на раскладушке неплохо спать, может не быть письменного стола, за которым он делает уроки (ну и что - и за обеденным можно решать задачки и писать упражнения по русскому языку), и даже без радиоприемника можно обойтись, а вот чтоб без "Лесных далей" - нет уж. Тогда это будет не их дом, а совсем чужой. Хотела как-то мама перенести эту картину к себе в спальню, а на ее место, чтоб гвоздь зря не торчал, повесить другую - "детскую", с названием "Опять двойка", на которой были изображены девочка-отличница, мальчик-шалопай, принесший из школы двойку, и их мама. И Ярослав так расплакался, так разрыдался, как никогда еще не плакал за все свои школьные годы - а он уже как-никак в третьем классе учился. Мама очень удивилась и даже напугалась, поведение сына показалось ей странным. Нет, это совсем неестественно, ненормально, чтоб ребенок до истерики убивался из-за какой-то картины.
- Да что ж с тобой такое, Славочка? - успокаивала его не на шутку встревоженная мама. - Ну, не буду, не буду перевешивать, все останется, как было.
И она торопливо водрузила "Лесные дали" на старое место напротив дивана, а репродукцию картины Федора Решетникова унесла в спальню. Сначала она не понимала, в чем тут дело, но потом ее осенила догадка: мальчику не нравится картина "Опять двойка", она ему что-то напоминает. И когда Слава успокоился, мама, гладя его мягкие светло-русые волосы, ласково приговаривала:
- Я ж думала, как лучше. Я ж не знала, что она тебе так не нравится.
Но ответ сына был для нее неожиданным:
- Та мне тоже нравится, - проговорил, утирая слезы, мальчик. - Только моя лучше. Моя мне больше нравится. - И, помолчав, добавил: - Ты, мамочка, дай мне слово, что мою картину не будешь больше трогать. Хорошо?
- Не буду, не буду, - поспешно ответила мама.
- И папа не будет. И никто не будет. Это моя картина, - настаивал Слава.
И как бы ни было чутко материнское сердце, оно не могло до конца проникнуть в смысл простой фразы "моя картина", добраться до сути, не могло постичь того, чем были для мальчика шишкинские "Лесные дали". Не знала мама, что в этой картине была частица жизни ее сына, что в синеющих лесных далях, в голубом заозерье, созданном кистью великого художника, в этом волшебном царстве русской природы странствовали детские грезы, создавая свой мир, наполненный реальным и фантастическим. Еще в раннем детстве Славик Серегин часто, отвлекшись от игрушек, останавливал завороженный взгляд на "Лесных далях", долго всматривался серыми изумленными глазами в неведомый ему мир, который, словно магнит, привлекал сердце, обещая раскрыть нечто необыкновенное и самое-самое дорогое. Для него это был мир не только красок, но и звуков, живой, настоящий, существующий не в золоченой раме, а вполне реальный. Он давал простор детскому воображению, и фантазия мальчика с каждым годом становилась все богаче и затейливей. Глядя на картину, Ярослав спрашивал: а что в том лесу? Ягоды, грибы? Птицы и звери? А какие? А в озере что? Рыбы? И лодки, а возможно, и катера настоящие плавают. И парусники. Вода в нем чистая и теплая, там можно купаться и потом загорать на бережку на солнышке. А что там дальше, за манящими синими далями?
И тогда рисовались ему картины, от которых сердце замирало и мир окружающий раздвигал горизонты.
Однажды, вглядываясь в картину, он вдруг задумался не над тем, что изобразил художник, а над тем, как он этого достиг. Его поразило волшебство кисти живописца. И тогда рядом с восторгом родилось удивление. Он попросил отца:
- Папа, купи мне краски. Только не акварель, а настоящие, в тюбиках. И кисти.
Отец пообещал. В школе от учителя рисования Ярослав узнал, что кроме красок нужен растворитель, который называется "Пинен", нужна палитра, нужен холст, либо специальный картон, или по крайней мере фанера. Отец купил краски, растворитель и кисти. Палитру Ярослав сделал сам из куска фанеры. Нашелся и картон - не специальный, грунтованный, а обыкновенный: переплеты от старых книг.
И однажды, придя из школы, когда сестра ушла во двор гулять и дома больше никого не было, Ярослав снял со стены картину, поставил ее на диван, а на стул вместо мольберта водрузил картон и стал копировать "Лесные дали". Уже первые мазки обескуражили начинающего художника: ничего похожего на Шишкина не получалось. Неудача огорчила, но не повергла в отчаяние; напротив, она усилила удивление и преклонение перед большим талантом живописца. Вместе с тем рождалось глубокое уважение к чародейке-кисти и краскам, а где-то в душе теплился огонек надежды. Палитру он не швырнул, а бережно отложил в сторону. Картину повесил на свое место и посматривал на нее теперь с завистью и смущением.
Как-то внимание его привлекла стоящая на подоконнике герань с розовым бутоном. Тогда он взял чистый картон и стал осторожно накладывать зеленые мазки-листья. Получалось что-то похожее и непохожее. Он лучше присмотрелся к цветку и вдруг обнаружил, что зеленые листья имеют неодинаковые оттенки. Те, что в тени, - темные, а со стороны окна - совсем светлые. Это было открытие, в котором ему виделся ключ к заветным тайнам. Он попробовал смешивать краски, чтоб получить полутона, Это оказалось не так просто. Даже розовый бутон - думалось, чего проще: смешай красную с белилами, - и тот не давался сразу.
Ярослав увлекся. Он воочию увидел, как оживают краски, и эта их удивительная способность вызывала восторг, пожалуй, не меньший, чем тот, когда они всем классом ходили в Третьяковскую галерею. Но там он был просто ошеломлен, растерян и повержен громадой впечатлений. Там он не мог сосредоточиться на чем-то одном, глаза разбегались, мысли рассеивались. Здесь же его чувство и мысль были собраны в фокус, направленный в одну точку, на то, что называется творчеством. В тог день он сделал еще одно приятное для себя открытие: оказывается, куда интересней, хотя и трудно, рисовать и писать с натуры, копировать самое живую природу.
Жизнь в большом городе отдаляет от природы. Городские парки и скверы не заменят леса. А Ярослав жаждал увидеть лесные дали в натуре. В школьные годы десяток раз он выезжал с классом за город в дачное Подмосковье. И хотя во время этих выездов ему так и не довелось увидеть звонкие синие дали, все же это были приятные встречи с природой; белые симфонии берез, голубые зеркала прудов и рек, облака над зеленым шумом, лесные тропинки и разноцветье лугов радовали глаз и пьянили душу.
Но однажды - это было недели через две после получения Ярославом аттестата зрелости - школьный товарищ предложил Серегину поехать за город. За рулем сидел старший брат товарища, студент-дипломник. Ехали они по шоссе в сторону Нового Иерусалима и, не доезжая до города Истры, свернули влево на бетонку. Душный летний день клонился к исходу, в открытые окна машины теплые потоки воздуха вливали запахи свежего сена, березовых листьев и еще чего-то духмяного. По сторонам шоссе мелькали рощи, спеющие хлеба, колхозные фермы, стада коров. И эта стремительно бегущая невесть куда природа не ласкала, не радовала, а утомляла и раздражала Ярослава, которому хотелось выйти из машины, остановить летящие рощи и поля, остаться наедине с миром. Но студента интересовала не природа, а автомобильная гонка. Что ж, как говорят в таких случаях, каждому свое. И вот, когда машина выскочила на взгорье, неожиданно Ярослав торопливо проговорил:
- Остановитесь!.. Пожалуйста…
И если в первом слове его звучала тревога, то второе - "пожалуйста" он произнес мягко, стеснительно, извиняясь за свою просьбу, мол, будьте снисходительны, сделайте одолжение.
Одолжение студент, разумеется, сделал, глядя на Ярослава вопросительно и не без недоуменного любопытства, которое Ярослав не спешил удовлетворить. Он неторопливо вышел из машины и устремил зачарованный взгляд на далекий сиреневый окоем, до которого было, возможно, километров двадцать. Перед Ярославом открылась красочная панорама родных просторов, волнующая какой-то дивной внутренней гармонией, где каждый клочок земли, каждый отрезок пространства был обязателен, неотделим от общей картины. Справа внизу из-за березовых ветвей скромно выглядывали крыши деревни Манихино, впереди, петляя, извивалась река, а дальше мягкими перекатами, с преобладанием зеленого и голубого, полнозвучная и многокрасочная ткань уходила в немыслимо манящую лесную даль. Нет, это не были шишкинские "Лесные дали", то была иная, мало похожая на шишкинскую картина. Но, как и та, она была своя, родная, завораживающая, от которой дух захватывает.
- Ты что увидел? - спугнул Ярослава школьный товарищ.
- Красотища какая! - выдохнул Ярослав.
- Река Истра. Мелкая, искупаться негде. И рыбешка - тоже мелюзга, - пояснил авторитетно студент с нотками недовольства. Мол, стоило из-за такой чепухи останавливать машину.
- Я не в том смысле, - мягко, извиняющимся тоном обронил Ярослав и добавил: - Красиво. Простор и лесные дали…
- Ты на Кавказе или в Крыму бывал? - тоном подчеркнутого превосходства спросил студент. Ярослав молча покачал головой, прикованно глядя в синеющую даль. - Вот там есть на что посмотреть: пальмы, кипарисы, олеандры и море. И горы, между прочим.
Ярослав не слушал студента; он смотрел на мир широко раскрытыми изумленными глазами и всем существом своим постигал красоту родной земли.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЗИМА
Глава первая
Подло, низко, чудовищно! И это называется - любовь. Пустое, ветреное слово, бросовое, как осенний лист. Клятвы, обещания, вздохи, нежные взгляды, трепетный шепот - и все слова, слова. Только слова, которым верилось, а они, оказывается, пустой звук. Вот и верь после этого человеку.
Человеку? Но ведь ты, Ярослав Серегин, тоже человек. Так что ж, выходит, и тебе веры нет?
Ярослав достал из-за комода написанный на картоне масляными красками этюд и поставил его на старый, с вытертой обивкой диван. На переднем плане фигура девушки, обращенная спиной к зрителю, лицом к светло-розовой, величавой глыбе Арарата, вознесшейся в зеленовато-голубую высь. Светлой, чистой юностью веет от всей композиции, незатейливой, но подкупающей искренней непосредственностью. Ярослав писал этот этюд там, на границе, у берегов бурного Аракса в свободное от службы время. Писал не в один, не в два, а в несколько сеансов, потому что это был не обычный этюд любителя-самоучки, а особый, предназначенный для той, единственной, желанной, оставшейся в далекой Москве ждать своего солдата. Той, для которой по заявке пограничника Ярослава Серегина звучали в эфире слова его любимой песни:
Вы солдаты, мы ваши солдатки,
Вы служите, мы вас подождем.
Служите, а мы подождем. Это в песне все складно и трогательно. А на деле? Аня вышла замуж, не дождавшись возвращения Ярослава со службы. Трех месяцев не стала ждать. И даже не предупредила. Просто перестала отвечать на его письма. Он понял, что что-то неладно: написал ее подруге, и та сообщила правду.
С Аней Пименовой Ярослав учился в одной школе: он в десятом классе, она - в восьмом. Он увлекался живописью, она писала стихи. Дружили. Объяснились в любви. После окончания школы Ярослав попытался поступить в художественный институт, но не набрал баллы и был призван в армию. Аня же, получив аттестат зрелости, поступила в медицинский институт. Первые два года пока Аня училась в школе, каждую неделю от нее шло письмо на далекую пограничную заставу. Письма ее волновали солдата. Затем письма стали приходить реже. Аня объясняла это занятостью: выпускные экзамены в школе, потом вступительные экзамены в институт. Ярослав верил. Но и после поступления Ани в институт письма от нее приходили не чаще, пожалуй, даже реже. А главное - что-то улетучилось из них - то самое, что прежде грело солдатскую душу.
Вот тебе и любовь. И верность. А может, и не было ее, может, только одни слова. Или разлюбила. С глаз долой - из сердца вон. И опять на память приходила песня, которую пели пограничники под аккомпанемент гитары:
Знай, дорогая,
Солдатское сердце не камень:
Женская верность
Солдату в разлуке нужна.
Цена женской верности… Он готов был ругать весь род людской, по крайней мере, его женскую половину, для которой и любовь и верность всего лишь пустые слова. Понимал он и свою неправоту, пробовал спорить с самим собой, предостерегал самого себя от крайностей, несправедливых обобщений: в конце концов, как среди мужчин, так и среди женщин разные есть - и легкомысленные, и неверные… Но есть и другие - цельные и прекрасные. Просто тебе, Ярослав, не повезло в твоей первой любви. Ну что ж, утешь себя надеждой, что повезет во второй.
Ярослав не находил для Ани оправданий и не желал ее объяснений, твердо решив не звонить ей, не искать встречи. Он был оскорблен и не хотел прощать вероломства. Временами в нем вспыхивало тайное желание увидеть того, кому Аня отдала предпочтение, но он тут же гасил в себе эту слабость и пытался заставить себя как можно скорей и навсегда вырубить из памяти и сердца ее имя.
Но что делать с этим этюдом, который так нравился всем пограничникам заставы, а сам Ярослав считал его лучшим из всего, что он написал? Он собирался подарить его Ане в день возвращения со службы. Ему казалось, что стоящая на переднем плане девушка и есть его невеста, хоть рисовал он эту фигуру по памяти, и, должно быть, потому она не вписалась в пейзаж, не вошла в него органически в живописном отношении - не было единства красок и светотеней между фигурой девушки и пейзажем. Но это несоответствие, этот профессиональный промах Ярослав по-настоящему видел лишь сейчас. Там, на заставе, он не замечал его. Да, конечно, все смотрелось бы по-другому, напиши он и фигуру с натуры.
Неожиданно для него этот, казалось лучший, этюд теперь терял всякую ценность. Ярослав сунул картон за комод, даже не завернув его в газету: пусть пылится - невелика беда. Точно этим самым он высказывал свое отношение не к собственному произведению, а к нарушившей слово верности девушке. Слишком крепко он свыкся с мыслью, что на пейзаже изображена именно Аня, которую, ему казалось, он уже ненавидит. Подумал: а верно - от любви до ненависти один шаг.
Первая неделя в родном доме после демобилизации пролетела как в тумане. Ну ладно, что случилось, того не поправишь. Нужно было определяться. Надо готовиться на будущий год - и опять в художественный. Он уверен, что живопись - его стезя, его призвание и судьба. Отец советует отдохнуть месячишко, а за это время можно подыскать немудреную работенку до будущей осени, так, чтоб оставалось время для занятий. Работы везде невпроворот, были бы руки да голова на плечах.
Сегодня Ярослав понял, что оставаться в Москве он не может, понял, когда проходил мимо своей школы, потом сидел на скамеечке у бронзового Лермонтова, гулял в Сокольниках. Там все напоминало Аню, вернее, уже не ее, а мечту, юношеские грезы, и теперь бередило душу до физической боли. Он понял, что только время и расстояние помогут ему все забыть.
Вначале Ярослав решил было уехать на Север, в Сибирь или на Дальний Восток, куда угодно, на Сахалин, на Камчатку, к черту на кулички. Потом вспомнил старого лесника Рожнова Афанасия Васильевича, с которым познакомился в прошлом году в поезде. Старик возвращался к себе домой от сына, а Ярослав ехал в краткосрочный отпуск в Москву. Разговорились под стук вагонных колес. Лесник интересно, с увлечением рассказывал о своем заповедном крае, где так много водится всякой лесной живности, да грибы, да ягоды, да красота неземная лесных опушек, полян, прудов. Приглашая Ярослава в гости, когда выйдет срок службы, адрес свой оставил, растолковал, как ехать. О приезде просил телеграммой известить, чтобы, значит, встретить мог как положено, честь по чести.
И подумалось Ярославу: а в самом деле - зачем на край света бежать от кручины, когда можно спрятаться в заповедных владениях Афанасия Васильевича. Старик одинок, и, стало быть, скучно ему в лесной сторожке - так представлял себе Ярослав жилье Рожнова. И еще вспомнил Серегин, что у лесника есть лошадь и собака - мечта многих мальчишек, которую Ярослав сохранил в себе. Настоящая, осознанная любовь к лошадям и собакам перешла в страсть на пограничной заставе, где он впервые сел верхом на коня. "Собака и конь, - рассуждал он теперь, - вот верные, преданные друзья человека".
Вечером за ужином, когда собралась вся семья - отец, мать, сестренка, Ярослав объявил о своем отъезде к леснику, добавил при этом: "На отдых".
Конечно, такое сообщение прозвучало как гром среди ясного неба.
- Торопиться-то ни к чему, я так считаю, - сказал озабоченно отец.
- Да слушай ты его - он шутит, - не поверила мать. - Где это видано: три года не был в родном дому - и уехать к чужому человеку. Как это можно? Шутит он.
Но отец и сестра понимали, что Ярослав решил всерьез и твердо и не отступит от своего.
- Отдохнуть, конечно, надо. Три года послужи-ка на границе. Что говорить, - рассуждал отец. - Только оно, того… маловато дома-то побыл. А с другой стороны, что тут за отдых - слоняться по городу. А там, может, и рыбалка, и грибы, и ягоды. И воздух к тому же.
- Воздух! Тоже сказал, как будто дома воздуха мало, - вспылила мать. - А что твои грибы? Одними грибами сыт не будешь. А ягод и в Москве - сколько душе твоей угодно. Чего он там не видел? Лес он и есть лес. И лесник этот еще неизвестно, что за человек. И кто там им готовить будет, если он бобылем живет? Да что без толку пустое молоть! И не выдумывай, Слава, никуда ты не поедешь.
- Поеду, мама… - мягко, но твердо сказал Ярослав, и ясная улыбка осветила его смуглое от южного загара лицо. - Я не надолго, а спешу потому, что грибы скоро отойдут, к тому ж охота в разгаре. Постреляю немного.
- Да что ж ты, сынок, такое говоришь! Не настрелялся на границе?.. А грибы и под Москвой можно собирать. Бери лукошко, садись в электричку и поезжай километров за пятьдесят. Везут люди, сама видела, и белые и подосиновики.
Ярослав молча и все с той же тихой улыбкой покачал головой, а отец сказал, чтоб прекратить ненужные уговоры:
- Ладно, мать, не надо, пускай съездит. Это полезно. Отдохнет малость и вернется. Никуда не денется.
На том и порешили.