Свет всему свету - Иван Сотников 8 стр.


- Возились, но взяли трижды, раз за разом.

- Пока не вмешался Виногоров.

- На всем рубеже дивизии не было "языка".

- Проходов все нет!.. - продолжал полковник.

- Мы не сидим сложа руки, ищем.

- Дисциплины нет!.. Ваш любимчик Думбадзе дни и ночи проводит у Высоцкой. Говорят, и вы бываете там?

- Это ложь, товарищ полковник.

- Правду говорят, что вы всех поедом заели?

- На требовательность жалуются лишь разгильдяи, - не сдержался Жаров.

- Отрицать легче всего, разберитесь, сделайте выводы.

Забруцкий уехал, Жаров раздосадованно шагал из угла в угол. Ничего толком полковник не видел, и все плохо. Уж он теперь распишет Виногорову. Андрей позвонил Березину и попросил его сейчас же зайти в штаб.

Выслушав Жарова, Григорий покачал головой. Многое из упреков - ерунда. Никаких сплетен нет и не было. А вот о проходах надо подумать. Задача очень важная - сесть на коммуникации противника. Надеяться на случай нельзя. Нужно добиваться разрешения на серьезную разведку боем. Пробьем брешь - протолкнем и разведчиков. Надо готовить план. Доложим и Виногорову, и начподиву. Они поддержат.

- И тем не менее, - подытожил Березин, - о всем, сказанном Забруцким, следует подумать, отмахиваться от этого нельзя.

Только ушел Березин, как из дивизии позвонил Забруцкий. Голос взвинченный, накаленный.

- На пути от вас меня обстреляли, побили стекла в машине.

- Как обстреляли, кто?

- У вас орудуют диверсанты. Фашисты вот нашли проходы, а вы все болтаете! - возмущался Забруцкий. - Мне повстречались ваши разведчики, из штаба дивизии возвращались, они преследуют диверсантов...

глава седьмая
БОЕВЫЕ БУДНИ

1

Думбазде подавленно умолк: Вера опять сказала ему свое "нет". Что ж, отступиться? Навсегда похоронить свои чувства к этой женщине? Нет, завоевать ее любовь! Завоевать во что б ни стало!

"Конечно, - признавалась Вера самой себе, - Никола нравится мне. Нравится, и только. Меня привела сюда месть. Месть за убитого немцами мужа, за погибшую дочь, за все ужасы, что видела своими глазами. А он все о любви".

Никола молча глядел на Высоцкую. Как щедро наделена она всем, за что можно полюбить женщину. Красива, умна, сильна душой.

- Запомни, Никола, принимаю только дружеские чувства.

- Самые дружеские, - приложил он обе руки к сердцу.

- На том и порешим.

- Я тебя так ценю, что на все согласен.

- Ты опять?

- Ну чем виноват человек, который любит самозабвенно? Ведь только подумаю о тебе или увижу издали - уже горю, а подойду ближе - весь пылаю. Скажи, виноват?

Вера рассмеялась:

- Довольно, не то рассержусь, даже разговаривать перестану.

- Умолкаю, смиряюсь - снова прижал он руки к груди.

Оставшись одна, Вера задумалась. Как он пылок, Никола! И чувства его самые чистые, но сердце ее холодно. Да и как иначе, если оно полно мук и горя!..

Скрипнула дверь, и Вера обернулась. На пороге стоял Борис Костров. Лицо его дышало энергией, глаза и губы смеялись. Он уселся против нее. Они нередко встречались и много спорили. Но дружба не ладилась. Вера как-то умела держать его на расстоянии. Ей претили разговоры об удовольствиях и наслаждениях. Сейчас он тоже ухаживал и говорил без умолку, много острил, упрекая ее в холодности и равнодушии. Женщина без огня - не женщина. Нет, дело не в причине. Пусть даже боль. Излечивая одну, нельзя причинять другую.

Борис встал и прошелся по комнате.

- Горе все заслоняет тебе. Хочешь счастья другим - будь и сама счастлива.

- Вокруг столько страданий, и облегчить их, побороть - тоже счастье.

- Ах ты поборница счастья, - мягко сказал он, осторожно беря ее под локти. - Обнять бы тебя да зацеловать, чтоб в глазах помутилось!

- Нет, нет! - отстранилась Вера.

- Да, в тебе, видать, трудно разбудить женщину. Или ты из тех, кто на радости жизни тратит много меньше, чем им отпущено?

- А ты, видно, их тех, кто растрачивает больше, чем должно.

- Это от силы жизни, - рассмеявшись, заупрямился Костров.

- А может, от бессилия справиться с собой?

- Все равно я за полюс силы, - не отступал Борис.

- А я за полюс права, - настаивая на своем, использовала Вера его словечко "полюс".

2

Березин давно присматривался к Хмырову. Что он за командир? Ясно, из тех, кого нередко поругивают, подтягивая к общему уровню. Но как ни жмут на него, заметных сдвигов пока нет. Чего недостает офицеру? Опыта, боевой выучки? Или характера? Чем и как разбудить в нем энергию, здоровое командирское честолюбие? Офицер не лишен патриотической гордости, а вот гордости за успехи своего подразделения у него недостаточно.

- А как вы в мирное время работали, Хмыров? - спросил однажды Березин офицера.

- На доске почета месяцами красовался.

- Тогда почему же отстаете теперь?

- Не ко двору пришелся...

- А мне сдается, причина в другом: сами своего дела не любите, с прохладцей относитесь к службе. - И в упор: - А что вы читаете?

- Где тут читать? - развел руками Хмыров. - Бои и бои.

- Вы забываете: если командир лишь начальник, узкий профессионал, он теряет духовную связь с людьми. А ему не только их в бой вести. Быть для них примером. Наша страна - университет для всего человечества. Понимаете, университет! Глядя на нас, о всей стране судят. Ведь каждый шаг наш, любое слово - это политика, большая политика! Тут много лет на нас только помои выливали. Говорили, ты хам, а ты, оказывается, вежлив и культурен. Говорили, ты вор и грабитель, а ты ничего чужого не берешь, скорее, свое отдашь. Говорили, ты насильник, а ты пальцем никого не тронул. Видал, какая политика!

3

В Березине людей привлекало умение проникнуть в душу, затронуть в ней самое дорогое, заветное. За каждой мелочью он видел важное и большое, к любому факту подходил с какой-то особой стороны, так что незаметное и обычное вдруг приобретало большой смысл.

Лишь один Костров по-прежнему относился неприязненно и к Березину, и к Жарову. В то же время он и завидовал им, их умению расположить людей к себе.

Новое столкновение произошло в блиндаже, когда комбат отчитывал Румянцева за проступок недисциплинированного солдата. После ухода командира роты Березин спросил Кострова, много ли у Румянцева таких недисциплинированных.

- Может, два-три, - отозвался комбат.

- Их-то вы, наверно, воспитываете? А как остальных?

- Да ведь они в основном боевые солдаты, герои.

- Вот и отлично: с ними-то и нужно работать, понимаете, массу поднимать.

- К сожалению, есть у нас командиры, - включился в разговор Жаров, - которые предпочитают готовое: им подавай лучших из лучших. Другие их готовят, воспитывают, они ими командуют.

- Плохой я был бы комбат, - нахмурился Костров, - если б подбирал себе кого похуже.

- Да, плохой, если б так. Но не велика честь подбирать себе только лучших. Это все равно, что жить чужой славой.

- Я беру и не самых лучших. Хоть Хмырова...

- Можно и Хмырова, - согласился Жаров. - Вы стремитесь любым способом избавиться от него. А ведь он был боевым офицером. Хмырова нужно воспитывать бережно и требовательно.

- Ворону в павлина не перекрасишь.

- Вы и сами стали похожи на Хмырова тем, что работаете вполсилы.

- Видно, подчиненный всегда не прав.

- Не в том дело, - возразил Березин, - совсем не в том. Обиды, мелочи заслонили от вас главное, больших дел не видите.

- А где сейчас такие дела? Вот уж какой месяц в обороне, готовимся к переходу через Карпаты. А в бою я не хуже других...

- Любой бой, любое фронтовое дело - это частица всей нашей борьбы. Разве нужно разделять - это можно делать хорошо, а это кое-как. Все делать отлично, во всю силу! - порывисто воскликнул Жаров.

Оставшись один, Костров облегченно вздохнул. Трудный, но откровенный разговор. Видно, допускает он какой-то промах. Есть над чем задуматься...

4

Березин не поверил своим глазам: на бруствере солдат плясал под пулями. Посмотрев в бинокль, майор узнал его: Ярослав Бедовой, новичок. Что за хулиганство! Видно, как его зовут в траншею, а он с злым упорством яростно отбивает чечетку. Немцы ударили из пулемета. Тогда на бруствер выскочил Семен Зубец, рванулся к плясуну и столкнул его в траншею. Березин заспешил туда.

Все стали пробирать Бедового за безрассудный поступок. А он сидит хмурый, насупившийся, с мокрыми блестящими глазами.

Все выяснилось тут же. В траншею принесли свежий номер дивизионной газеты "За честь Родины" с заметкой Якорева. С газетной полосы на всех смотрели мужественные лица Семена Зубца, Глеба Соколова, Ярослава Бедового. Семен спросил, почему вскользь упомянут Ярослав. А Максим возьми и пошути, дескать, Ярослав, похоже, с перепугу подбил танк: побоялся, задавит.

- Ах, с перепугу! - вызывающе воскликнул молодой солдат. - А посмотрим, кто смелее. Выскочи вот на бруствер...

- Что я, с ума сошел? - возразил Максим. - А сказал потому - ты же оставил раненого...

Якорев имел в виду недавний случай, когда пошли в засаду и наткнулись на противника. Завязалась перестрелка. Только отошли, глядь, нет бойца. Тот в паре с Бедовым был, и они отвечали друг за друга. Максим приказал вернуться и найти товарища. Ярослав же хмуро пробурчал, пойду, дескать, все равно погибать. Услышав это, Якорев остановил его и послал Зубца. И когда Якорев напомнил о том случае, молодой белорус побледнел еще более и, кусая губы, с вызовом зачастил:

- А, боишься, боишься!.. А я выскочу, - и он мигом вымахнул на бруствер.

Березин заговорил с солдатом тут же в траншее. Ярослав Бедовой смущен и расстроен. От него обычно слова не добьешься, а сейчас тем более. Молчун, а характером - порох.

Перед войной жил он недалеко от Буга и рано остался без отца и матери. Местный шляхтич, взявший к себе Ярослава, изо дня в день твердил ему: "Понравишься - озолочу, нет - выгоню, с голоду подохнешь". Хоть батрачонок и вырос, хозяин ничего не платил ему, он жил впроголодь. Но с приходом русских хозяин прогнал его, боясь, что большевики заставят сполна рассчитаться за все годы.

Тяжелая жизнь в молодости сделала Ярослава замкнутым. Даже в армии, куда он вскоре попал, ничего о себе не рассказывал, оттого никто и не понимал солдата.

- Убьют и убьют, кому я нужен! - обреченно махнул он рукой.

- Как кому! - удивился Березин. - А роте своей, где каждый боец на счету, а полку, дивизии? Вот подбил танк, а командир уж пишет, есть, дескать, такой солдат Ярослав Бедовой, геройски воюет. Комдив получил донесение, думает, нужно наградить. Командующему пишет. А тот в приказ - и орден! Газета - портрет, статью о тебе. Знайте Ярослава Бедового. Как же не нужен! А кто тебе новенький автомат дал? Рабочие военного завода. Если бы ты им был не нужен, не стали б тебе давать хлеб, обмундирование, оружие. А как на тебя зарубежные люди смотрят? Вот, говорят, пришел освободитель, спасибо ему, из неволи выручил. Выходит, всем нужен, всем!

В глазах Бедового блеснул огонек неподдельного изумления, и они подобрели.

- Не знал я, не понимал... - смущенно почесал он за ухом.

- А что товарищи пожурили, - продолжал Березин, - сам виноват. Мирись с ними да не сердись больше: они с добром к тебе.

Вырезку из газеты с портретом Ярослава Березин послал в село, где еще недавно батрачил Бедовой. Оттуда пришел скорый ответ. Односельчане гордятся земляком, горячо поздравляют с наградой, ждут как родного сына. Пусть возвращается с победой, и колхоз пошлет его учиться сначала в школу, а потом в любой институт.

Перечитывая письмо, Ярослав загорелся:

- Пойду в сельскохозяйственный! - Его нисколько не смущало то, что он овладевал лишь основами грамоты.

глава восьмая
ИСПЫТАНИЯ

1

- Говоришь, из донских казаков ты? Добро! - хвалил Амосов.

- Какой я казак, - отмахивался Максим, - с малых лет в Одессе.

- Ах, одессит? Только все равно казак, раз мать казачка, - продолжал Фомич. - Так ведь, Тарас?

- Он душой казак, - подтвердил уралец Голев.

Всех позвали к Березину, и Максим ушел первым.

- Разумный хлопец, - сказал ему вслед Фомич.

- У них в разведке все разумные, а он из всех на отличку, - похвалил Голев. - И лицом пригож, и речами боек. Помню, в полк совсем юнцом попал. А гляди, выправился.

Могучий вяз с пышной шапке набекрень с трудом укрыл собравшихся. Агитаторы расселись на свежей прохладной траве и слушали Березина. Якореву все тут было внове. В агитаторы он попал из-за Ярослава Бедового, после его пляски на виду у немцев. Березин тогда же поручил Максиму шефство над Ярославом. Парнем тот оказался занятным и душевным. Перестал дичиться. Начал немножко читать. Все подсчитывал, сколько нужно лет, чтобы подготовиться в институт. Но Максим не обольщался успехами Ярослава. Еще крест на шее носит, верит, что звезды на небе - это души умерших.

Березин рассказывал агитаторам о Румынии, о ее передовых деятелях, стремившихся к дружбе с Россией, о подпольной работе коммунистов. Все в его рассказе было интересно и ново.

А неподалеку озоровали румынские мальчишки. Они гонялись за бойким шалуном, боролись, пытаясь отличиться друг перед другом, чтобы хоть чем-нибудь удивить этих добрых русских.

Голев задумчиво загляделся на малышей, и будто издалека до него донесся голос Амосова:

- Чего глядишь на них, Тарас?

- Свое детство вспоминаю, - тихо ответил Голев. - Сколько было горечи, сколько обид! Им легче будет.

- Эти далеко пойдут.

- Пойдут, а как иначе!

- Кто знает, может, у кого из них отец или брат сложит голову в войне с гитлеровцами, - так же тихо рассуждал сибиряк. - А вот какими вырастут эти ребятишки? Не повернут ли они против нас?

- Ну нет, теперь наши друзья в Румынии не позволят мутить им головы. Верю, вырастут на доброе дело!

- Знаешь, Тарас, история - трудная штука. Иной раз так повернется: все в черное перекрасит.

- Раз пришли, значит, силу людям дали, руки развязали, глаза открыли. Они найдут правильный путь, - убежденно доказывал Голев.

Возвратившись к себе, Максим долго размышлял, с чего начать беседу с бойцами. Рассказать ли о том, как через горы и леса, что возвышаются за Молдовой, когда-то шли русские солдаты, проливали здесь кровь за свою родину, за независимость дружественных ей народов? Или рассказать им о Ленине, который мечтал сделать трудовых людей братьями? Однако сколько он ни думал, начать ему пришлось с другого.

Амосов невдалеке тренировал снайперов в метании гранат. Чувствовалось, занимались не от души, а по необходимости: Фомич велит.

- Пустая трата времени, - пренебрежительно сказал Зубец.

- Между нами, Зубчик, - наклонился к нему Глеб, - любой бросок портит снайперскую руку.

- И я о том же, времени не ценим.

- А цену времени знаешь? - подсел в кружок Максим.

- Время - деньги, говорят американские дельцы, - буркнул кто-то.

- Брешут они, - живо возразил Максим. - Упущенной секунды и за миллион не купишь. Порой упустишь секунду и потеряешь человека. Вот про случай один расскажу. Еще на Дону было. Больше часа гремел бой. Вся передовая в огне и дыму. Я в маленьком, наспех вырытом окопчике. Метрах в сорока от меня Сережка, дружок мой, песенная душа. Вдруг прямо на меня "пантера". Каким огнем мы ее встретили! Мигом задымила. Сережка выполз из своей щели и добил ее противотанковой. Еще минута - второй танк. "Максим, бей его! - высунулся из окопа Сережка. - У меня все вышли".

Я бросил гранату. Она мимо. Схватил другую, а танк у самого окопа. Ударил - да в спешке в лоб угодил, вреда немного. Закрутился на месте танк, а под ним мой Сережка. Стою, леденею весь: нет у меня больше гранат, нечем ударить. А танк, покрутившись, дальше пошел... Так погиб человек по моей вине. На всю жизнь урок... Изготовил десять болванок, свинцом начинил. Уйду, бывало, в сторону, где танк-мишень поставлен, двести - триста на день кину, пока рука занемеет. И добился своего - ни одной мимо. А сегодня поглядел на вас, послушал, аж сердце защемило, думаю: "Эх, Сережка, Сережка, друг мой, товарищ, песенная душа!"

- А ну, Зубчик, дай гранаты, - первым встал Глеб, - чую, без снайперского удара и тут нельзя.

- Посмотрим, кто метче, - подзадорил и Тарас Голев.

Максим улыбнулся: значит, дошло.

Назад Дальше