2
Горные сумерки сгущались в самом низу, прямо за Молдовой. Потом они медленно поднимались по склонам, и в их дымке постепенно таяли очертания хребтов и отрогов. Закончив наблюдение, Якорев вернулся в блиндаж, почистил винтовку и, поужинав, сел за чай. Ночью снова предстоял поиск проходов.
- Знаешь, Максим, - придвинулся к нему Ярослав, - одному тебе признаюсь, боязно мне. Убьют ни за что ни про что, и тогда конец всему.
"Воспитал, называется", - огорчился про себя Максим.
- Тоже мне герой, а еще на бруствер плясать звал.
- Особенно страх по рукам и по ногам связывает, - продолжал Ярослав, - к концу артподготовки, когда в атаку. Прижмешься к земле, как прирастешь. Кажись, никакой силой не оторвать. А увидишь, другие вскочили, упрешься в землю коленями - раз! И вместе со всеми летишь. А ты, случалось, боялся?
Максим задумался. Не таким ли вот и сам он когда-то прибежал к политруку за помощью и советом? Давно это было, а память мигом воскресила картины тех дней.
- Всяко случалось, - отозвался Максим. - Ведь со мной как было - сегодня записался в ополченцы, а завтра уж на фронте, в окопах, и сразу тебе бой. Немецкая артподготовка вмиг оглушила. Забился в блиндаж и дрожу. А тут еще как грохнет, сверкнет, вижу только вместо наката небо над головой. Ничего не помню, ползу и ползу, куда ползу, сам не знаю. Смотрю, уткнулся во что-то. "Ты куда, подлец, куда ползешь, спрашиваю? Ах, трус поганый!.. Товарищи за тебя смерть принимают, а ты тикать. Марш назад!" - это я сам себе кричу. В жизни не ругался, а тут откуда только слова взялись. Вскакиваю - и обратно, сквозь огонь и дым бегу, задыхаясь от стыда, бегу. Со всего размаха прыг в траншею, винтовку - на бруствер и палю: вот вам, гады, вот, вот!..
- Боялся, значит, - облегченно вымолвил Ярослав.
- Началась атака... - не возражая, продолжал Максим. - Стреляю, ничего. Только увидел вдруг - танки. Один прямо на меня. Опустился на четвереньки и - по траншее. "Ты куда, Максим?" - слышу, трясут меня за плечи. "За патронами, - отвечаю, - кончились". "Что ты, опомнись, у тебя их полный подсумок". - Хвать за пояс, и правда, полный. "Гранат бы, - говорю, - надо..." "Бери, дуй на позицию, держись". Схватил - и обратно, а танк уж рядом. Будто к земле прижало. Слышу, над головой махина гремит, земля на спину сыплется. "Ах, трус поганый! Что ж ты делаешь!" - это опять сам себе кричу. Схватил гранату и в зад ему - раз! Запоздал только: ушел танк.
- Значит, все боятся? - вздохнул Ярослав.
- Хоть и не бегал больше, а страх всю душу замутил, - продолжал сержант. - Как быть, что делать? Иду тогда к политруку и вот, как ты мне, все начистоту и выкладываю. Усадил он меня и давай расспрашивать. А потом обнял за плечи и говорит: "Раз нашел мужество осудить себя, значит, уже победил свой страх. Иди, - говорит, - и знай, пока ты помнишь о долге, ты смел И честен". С тех пор сам себе верить стал, в силы свои. Давно ли, спрашиваешь, было? Давно, Ярослав, еще под Одессой, в сорок первом.
- А как мне поступать? - вернулся Ярослав к своему вопросу.
- Главное, себе верь, других не подводи, лишь делай, что нужно, и страху не будет. Ты смелый солдат. Вон только начал воевать, а уж орден.
"Орден, орден! - с горечью подумал Ярослав. - А все равно боюсь".
Но на душе у него стало легче.
3
Из Мулини через лесистый кряж змеится узкое шоссе. За хребтом шумно звенит Бистрица. Вдоль нее вьется стратегически важный путь. Развилка этих дорог у селения Сабаса - самое выгодное место для наблюдения, оттуда легко контролировать коммуникации противника.
- Вот сюда и посадите своих наблюдателей, - указал комдив по карте на голые скаты горы Цифля, сбегающие к развилке дорог.
- Люди будут надежные, - заверил Жаров.
- Кого пошлете? Соколова с Высоцкой? Женщину? - насторожился генерал. - Ах, радистка и снайпер. Хорошо. Раз проходов нет - пробивайте их боем. Засылайте в тыл врага мелкие группы, дезорганизуйте его снабжение, связь...
Возвратившись в полк, майор отправился к Думбадзе, чтоб на месте разработать план действий. У Николы день рождения, и друзья отмечают его двадцатипятилетие.
- Прошу, товарищ майор, прошу, - радушно пригласил Жарова именинник.
Жаров на минуту присел к столу, и Никола не утерпел прихвастнуть своим темпераментом:
- У нас все горит, товарищ майор: шашлык едим - горит, девушек ласкаем - тоже горит, а танки бьем - совсем хорошо горит!
- А сегодня, к сожалению, горит и твой день рождения, - поднимая бокал,, сказал Жаров. - Пусть твои следующие именины будут уже в мирные дни. Сейчас же пожелаем тебе успеха в бою!..
- Новая задача?
- Новая, товарищ Думбадзе.
- Всем или...
- Не всем пока, но очень важная.
- Работать сейчас?
- Сейчас.
Они долго сидели вдвоем, изучая карту, потом вышли на НП и во всех деталях обдумали план боя. Жаров напомнил ему о необходимости быть более настойчивым и инициативным.
- Разве у нас что не так? - удивился комбат.
- Не совсем так. Все очень тихо, задора нет. В полку не слышно второго батальона.
"Да, не слышно!" - огорченно повторил про себя Никола, расставшись с Жаровым. Конечно, позиционная оборона! Развернись попробуй. И все же, хочешь не хочешь, а признайся, многих одолело тихое равнодушие. Что ж, пусть этот бой станет началом. Пусть он напомнит о втором батальоне.
4
В канун рейда Якорева вызвал к себе Березин. Максим застал его в блиндаже. Замполит оторвался от газеты:
- Читал твои заметки. Хорошо, с душой написаны. Думаю, в тебе зарыт талант газетчика, - похвалил Березин.
- Какой же я газетчик, - возразил Якорев.
- Верно говорю, и тут нечего скромничать. Способности развивать надо. У меня есть брошюра Калинина об агитаторах. Почитай, умно написано. А еще вот, - протянул он книгу, - учебник по теории литературы. Старый, правда. Но и в нем немало ценного. Пригодится в работе. Станешь учиться и писать. Не отнекивайся. Это партийное поручение! - и, помолчав, добавил:
- А теперь я хочу тебя спросить еще об одном. Как молодого коммуниста-агитатора, можно сказать, военкора. В чем ты видишь смысл партийной работы? Что в ней самое главное?
Максим не сразу собрался с мыслями. Он подумал, робко заговорил:
- Ну, чтоб воспитывать, укреплять человеческую душу, поднимать людей на подвиг.
- Верно, Максим! Нужны слова, которые могли бы зажигать и выжигать, поднимать человека на подвиг и убивать в нем негодное, что мешает жить, бороться. Нужна правда, страстная партийная правда. Без борьбы подвига не бывает. Вот дело агитатора и газетчика. Твое дело, Максим.
Затем Березин заговорил о рейде. Максим направляется с разведчиками. Пойдут саперы, связисты, артиллеристы. Начальником команды назначен Самохин. Соколов и Высоцкая с рацией обоснуются на горе Цифля. На Максима возлагается их охрана на всем пути до места назначения. Затем с командой разведчиков он станет действовать в тылу противника.
Максима взволновало все: и доверие, и опасность рейда, и больше всего - поручение охранять Соколова с Высоцкой. Сам того не зная, Березин разбередил ему душу. Втайне Максим давно не сводил глаз с Веры, хотя никак не проявлял своих чувств. Она не замечала его восхищенных взглядов и принимала их как выражение дружбы.
По пути к себе Максим завернул на рацию. Вера работала на прием. Притаившись в стороне, несколько минут любовался ею. Всем взяла: и лицом, и характером, и умом. О ней бы стихи писать! Увидишь такую, чего для нее не сделаешь. Оттого и сам лучше становишься.
Что ж, любовь, она всегда украшает. Жаль, к Вере не подойдешь так просто. Мужа до сих пор помнит. А Максим очень ценит тех, которые так верно и крепко любят...
5
Каждый человек по-своему видит мир. Всю войну Андрей видел его глазами командира, принявшего решение наступать. Война приучила его к постоянному тщательному анализу, учету всех факторов, составляющих боевую обстановку. Жаров познал и радость боевых успехов и горечь потерь, временных неудач. И все-таки эта ночь потрясла Андрея. Немцы захватили пленного. И у кого? У Самохина.
Ночь выдалась ветреной и дождливой. Хоть глаз выколи. Андрей сам обошел передовую, поговорил с бойцами, с офицерами. Все на месте, и все как надо. А возвратился - вдруг оглушительная перестрелка. Это у Хмырова, сразу определил Жаров. Если это немецкий поиск, не беда. Самохин как раз вывел туда разведчиков. Бой был скоротечен. Получив отпор, немцы поспешно отошли, оставив убитых и раненых. Бойцы Хмырова и Якорева захватили трех пленных. Но и гитлеровцы живым утащили Семена Зубца.
Андрей снова побывал в роте, поговорил с очевидцами. Кого упрекнуть? Все дрались геройски. А Зубца нет. Дорого он стоил немцам. И все же, как ни говори, любая неудача - просчет командира. Проглядели. Позволили врагу вплотную подкрасться. Даже секреты не обнаружили немецких разведчиков. А бойцы Самохина и Якорева, только что трижды обманувшие бдительность противника, сами оказались обманутыми. Просто позор!
Жаров собрал комбатов. Костров сидел потупив голову. Савва Черезов и Никола Думбадзе помалкивали, понимая, что в такую ночь и у них могло случиться то же самое. Много горьких упреков высказал Жаров, однако Леон мало что услышал: слова командира вытеснялись картинами, которые помимо воли вставали перед его глазами. Где-то там, в чужом блиндаже, допросы и пытки, и перед палачами Зубец, изувеченный и окровавленный...
- Преступная беспечность - всему причина, - повинился Самохин.
- Правильно! - подтвердил Березин.
- Слишком сильно сказано, - попытался смягчить Костров.
- Зато верно, по существу, - возразил Березин.
глава девятая
ЗА МОЛДОВОЙ
1
Немцы бесновались. Прошло два дня, и русские взяли еще двух пленных. И где взяли? На виду у всех! "Что это, немыслимая дерзость или безграничная смелость? А может, и то и другое? - гадал Бануш. - Сколько раз их уничтожал Геббельс, а они идут вперед и уже освободили часть румынской земли. Как там теперь?" - думал Бануш. Скоро наступит другая жизнь, скоро! А вот немцы собираются снова выйти на Прут. Сегодня ночью немецкая рота уходит на поиск. Фон Штаубе, командир полка, приказал не возвращаться без "языка". Дорого дал бы Бануш, чтобы помешать немцам. Но нет у него сейчас возможности...
Наутро немцам понадобился переводчик, Бануша вызвали вести допрос. В низком блиндаже тесно и душно. Хауптман хмур и зол. У него с полроты убитых и раненых, а взят всего один пленный, и еще неизвестно, будет ли от него толк.
Ввели русского, и у Бануша сжалось сердце. Лицо в синяках и подтеках. Гимнастерка порвана, в крови. Руки связаны за спиной. Но голова вскинута гордо.
Немец уставился на русского, русский - на немца.
- Скажи ему, - кивнул хауптман Банушу, - хочет жить - пусть говорит.
И он перевел. Русский невозмутимо молчал.
Немец приказал повторить.
- Хватит с меня, развяжите! - потребовал пленник, и Бануш чуть не потерял голос. Что означают эти слова? - Жить хочу!
- О, гут, зер гут! - потирая руки, обрадовался офицер.
Пленный отвечал не торопясь. Имя и фамилия? Семен Зубец. Полковой связист. Новичок. Но знает много. Намерения командования? Наступать. Да, готовятся. Да, слышал об этом. Силы? Большие. Может показать на карте.
Немец услужливо подвинул карту с широкими квадратами и красными прожилками шоссейных дорог, испещренную цветными тактическими знаками.
- Где ваши танки? - спросил офицер.
Зубец склонился над картой, с клетки на клетку переводя пальцы. Где он захвачен? Ах, тут. Тогда танки - в этом месте, указал он на зеленую клетку в глубине лесного массива. Сколько? Много. Еще где? Здесь и здесь, ставил он красные крестики, обводя их кривой и захватывая с квадратный километр леса. И тут еще, отмечал он карандашом...
Переводя показания, Бануш не скрывал своего презрения. Еще? Больше не знает. Он же тыловик, связист. На передовую попал в первый раз - и уже в плену. Где полковой штаб? Тут, - указал Зубец на рощу в центре обороны. Глубокий блиндаж, все под землей. Можно пробить только тяжелыми.
Хауптман радовался: сам бог послал такого покладистого русского. Ценнейшие показания перед завтрашним боем.
Бануш едва сдерживался. Кто его тянет за язык? Каждое орудие метит. Выродок проклятый!
Наконец пленного увели, и Бануш отправился к себе. У него было такое состояние, словно он потерял что-то очень ценное...
2
Зубца заперли в домике, километрах в трех от передовой. Сюда отчетливо, как только бывает в горах, доносились разрывы мин и снарядов, треск пулеметов. Семен лежал на голом топчане и думал. Лучше б встать и ходить, ходить, а нельзя шевельнуться: истерзанное тело ноет. А душа вовсе изболелась. Приедет сегодня комдив и станет вручать награды. Вызовет Семена Зубца, а никто не выйдет из строя. Скажут, в плену. Задумался: верно ли поступил на допросе? Будет ли из этого какой прок?
Грохнул орудийный залп. Фашистские орудия где-то рядом. А чуть погодя уже били непрерывно - залп за залпом. Зубец испытывал удовлетворение - сколько зря снарядов израсходуют, и пусть гадают, откуда взялся такой полк. Может, с таким номером и во всех армиях нет.
Ночью его не тревожили. Но только задремал, с передовой донесся сильный гул боя. Всю ночь Семен чутко прислушивался к этому гулу. Стрельба подкатывалась все ближе и ближе. "Уж не наступают ли наши? - подбодрял он себя. - Нет, не должны. Значит, разведка. Пройдут ли?" С рассветом бой стих. А к полудню немцы вновь начали артподготовку. Зубец сразу понял, неспроста - будут наступать. Весь день он простоял у окна, словно отсюда можно что-нибудь видеть. Бой гремел все время на одинаковом расстоянии. Значит, не продвинулись.
А когда гул стих, Зубца снова повели на допрос.
- Ты обманул нас! - бросился к нему хауптман с кулаками. - В роще нет ни танков, ни орудий и нет вашего штаба.
- Были, - стоял на своем Зубец, выслушав переводчика. - Сам видел.
- Нет, ты мне скажешь правду! - постучал пальцами по кобуре офицер. - Душу выну, а скажешь. - Едва он взмахнул стеком, как конвоиры схватили Зубца, мигом сорвали с него шаровары с гимнастеркой и, бросив раздетого на пол, начали сечь плетьми. Еще никто и никогда не бил Семена, и им сразу овладела ярость. Хотелось кричать, царапаться, отбиваться, нападать самому, только сил у него уже не было.
- Будешь говорить? - приостановил офицер конвоиров.
- Буду, - ожесточился Семен, с трудом приподнимаясь на четвереньки и подползая к столу. - Буду, фашистский гад. - И, схватив со стола пресс-папье, запустил им в хауптмана.
Но хауптман, пригнувшись, увернулся от удара и коротко приказал:
- Расстрелять негодяя. Немедленно!
Сбитого с ног Зубца подняли и выволокли на улицу, поставив тут же у дерева вблизи блиндажа. Трое конвоиров с автоматами наготове выстроились напротив.
- Будешь говорить? - подступил к нему хауптман
- Напрасно стараетесь, ничего не скажу.
Офицер взмахнул стеком, и автоматчики дали длинную очередь. "Вот он, конец!" - вздрогнул Семен. Против воли в коленях билась обессиливающая дрожь, а к горлу подкатила слабость, от которой потемнело в глазах. Все же он устоял. Офицер еще раз взмахнул своим стеком, и снова залп. Зубец прижался спиной к белой березе и изо всех сил уперся ногами в землю. Тело его пронзила тупая боль, словно он поднял непосильное. Ему почудилось, что гимнастерка на груди взмокла от густой и липкой крови. "Теперь уж конец, - решил он, - совсем конец!"
- Стой! - услышал Зубец резкий голос. Открыв глаза, увидел еще одного немецкого офицера в чине полковника. Тот вплотную подошел к хауптману и о чем-то заговорил.
Семен провел рукой по лбу - она стала мокрой. Приложил к груди - никакой крови. Значит, инсценировка? Хотели запугать, сломить?
И вот его снова отвели в домик с железной решеткой на окне. Солнце уже скрылось за зубчатыми горами, и незаметно подкралась карпатская ночь. А Семен лежал, не смыкая глаз, лежал и думал. Добьют. Теперь обязательно добьют. Офицер так и сказал: "Это твоя последняя ночь". Как мало сделал он в жизни! Умереть бы так, как Матросов или как Зоя. Люди помянули бы добрым словом. Жаль, что не придется дойти до Берлина, и его, Семена Зубца, зароют где-то тут в горах. И конец всему...
За дверью вдруг послышались возня и поспешный скрип засова. Семен вскочил с топчана, прижавшись спиной к стене. Значит, конец!