- Артель создать - это, ребята, бо-ольшое дело! А для чего нужна нам артель? Для поправки нашей жизни. Без артели никак не выйдет ничего. Ты вот, Яшка, с отцом мытаришь, я туда-сюда мотаюсь, и Сенька сейчас в тяжелом положении. Артель должна вывести всех нас на хорошую дорогу. Или не так говорю я?
- Вроде так, - осторожно отозвался Яков.
- И Коська Бушлак, - добавил Сенька, - об этом на берегу говорил.
- Чего Коська! - сердито прервал Дмитрий товарища. - Артель у вас, что ли, с Андрей Палычем?
- Будто артель... только маленькая, - и Сенька торопливо добавил: - Коська и говорил о том, что надо, мол, большую, настоящую артель организовать!
- Знаю я! Спряглись, ловите вскладчину - и все. Каждый о себе старается: Андрей Палыч кухню новую построил, Коська забор вокруг своего двора новый поставил. Зачем это?.. Не думают они об артели, не вникают в это дело. Мы, ребята, такую создадим артель, что твоя коммуна будет! Домину отгрохаем на всех, как в городе! И квартиры для каждой ловецкой семьи отдельные. Столовую откроем!
- Эх, мать честная! - Сенька в удивлении покачал головой.
- Нам бы только заиметь немного денег, прибавить еще кое-что к Яшкиной бударке, а там - такие дела, ребята, развернем!.. - Дмитрий торопливо зашагал по кухне. - Я так думаю, ребята. Эту весну мы поработаем кто где, и как только кончится путина, тут же все деньги в кучу, все, что есть, тоже в кучу: сетка там или какая другая сбруя - и артель готова!.. Потом будем других ловцов звать. Только слово надо друг другу дать: не транжирить заработки, копить деньги.
Дмитрий остановился около Сеньки, громко спросил:
- Ты у кого думаешь эту путину работать?
Сенька ответил не сразу.
- Не знаю... Подожду Андрей Палыча... - глухо сказал он и, насупившись, отвернулся.
- А ты как? - Дмитрий подошел к Якову.
Молодой Турка медленно поднялся.
- Ума не приложу, что к чему... - Он запахнул полушубок, помолчал. - Одно только знаю: от батьки непременно уйду. Не могу больше, житья нету! - И стал вертеть новую цыгарку.
Дмитрий пристально оглядел товарищей - поугрюмевшие, они молчали.
- Вы что же? - в тревоге спросил он их. - Не согласны, что ли?
- Оттяжка, Митя, - недовольно сказал Сенька. - Каждую путину ты все откладываешь... А теперь будто и случай подходящий - у Яшки вон бударка с сеткой. Подправим ее - и пошел! И Андрей Палыч приедет вот скоро из района.
- Верно! - поддержал Яков. - Зараз и артель сбивать надо!
- Эх, вы! - Дмитрий раздраженно махнул рукой. - Я же говорил вам, целый час толковал... Бу-да-арка! Какой толк от одной Яшкиной бударки? Ну, подправим эту самую бударку. Пойдешь ты, скажем, с Яшкой на лов. - Он искоса взглянул на Сеньку. - А я что буду делать? Или я с Яшкой двину, а ты куда?..
И, крепко сжимая в кармане ключи, он вновь стал подробно доказывать необходимость в ближайшую путину работать каждому в отдельности, чтобы скопить нужные средства на ловецкую справу.
- Ты вот, Сенька, говоришь об оттяжке. А так ли это?.. Гляди-ка вот: раньше Яшка и слушать не хотел об артели. Помнишь, как уговаривали его? А тут - сам заявился. Погляди на себя теперь, Сенька: у тебя сейчас небольшая сохранность завелась. А раньше была? Ни гроша!.. Меня возьмите: сохранность тоже имею. И жизнь моя на лады пошла. С Глушей, под конец, все устроено: Максим Егорыч согласие дал.
Он радостно хлопнул Сеньку по плечу. А тот, припомнив вчерашний разговор о Буркине, спросил Дмитрия:
- А к Григорию Ивановичу пойдем?
- Сходим, поговорим.
- Сегодня?
- Хоть сегодня, хоть завтра.
- Хорошо...
- А ты что невесело глядишь? - Дмитрий подошел к Якову и, положив руку на его плечо, сказал: - Отработаем путину - и артель сбивать начнем! Непременно собьем!
Молодой Турка сдержанно улыбнулся.
- Э-эх, Яшка! И какие дела мы развернем! - Дмитрий взял Турку за руку. - Есть артель, Яшка?
- Есть, - сдержанно ответил Турка.
- По рукам, стало быть?
Они громко ударили ладонь о ладонь. Дмитрий повернулся к Сеньке, хотел обменяться и с ним крепким, дружеским рукопожатием, но Бурый, нахмурившись, направился к двери, следом за ним шагнул Яков.
- А вы заходите еще завтра ко мне, - сказал им вслед Дмитрий, легонько перебирая в кармане ключи. - Заходите! Слышь, Сенька? Я вот подсчитаюсь с Дойкиным -? может, новое чего удумаем. К Григорию Иванычу сходим, потолкуем с ним. Заходите!
Оставшись один, он задумчиво зашагал по кухне...
Вечером Дмитрий решил пойти к Дойкину.
"Может, приехал из района, - подумал он, надевая полушубок. - Подсчитаюсь с ним".
Неожиданно широко распахнулась дверь, и в кухню ввалился слегка подвыпивший Лешка-Матрос. Стараясь казаться трезвым, он подтянулся, разгладил усы.
- Здорово Казаку!
Дмитрий недружелюбно ответил:
- Ну, здорово...
Лешка строго спросил:
- Получил от Беспалого ключи?
- Ну... получил, - растерянно пробормотал Дмитрий.
- Вертай обратно!
Дмитрий непонимающе смотрел на Лешку.
- Ключи Максима Егорыча выкладывай! - крикнул Матрос и протянул руку. - Оглох, что ли? Ключи, говорю, вертай назад!
Дмитрий, приходя в себя, вдруг ожесточенно приказал:
- Вон отсюда!
- Ключи!.. - не унимался Лешка.
- Убирайся, тебе говорю!
- Гони ключи! - и Матрос, качнувшись, двинулся на Дмитрия.
Дмитрий, стараясь выпроводить Лешку из кухни, толкнул его, тот чуть не упал и, схватив табуретку, замахнулся:
- Даешь или нет?!
Пригнувшись, Дмитрий рванулся к Матросу и, перехватив табуретку, вытолкал Лешку из кухни. Заложив дверь на крючок, он прислушался.
Матрос рвал дверь, бил по ней кулаками, кричал:
- Максим Егорыч прислал за ключами! Отвечать будешь!.. На маяке я был! Максим Егорыч!..
Вскоре в сенях стихло. Притаясь за косяком, Дмитрий молча и долго стоял.
"Что такое?.. - думал он. - Откуда Лешка знает про ключи? И говорит - на маяке был. Что такое?.. Максим Егорыч, слышь..."
Он осторожно выглянул в окно - на улице было пусто.
"Вот тебе и Максим Егорыч! - продолжал размышлять Дмитрий, крепко сжав в кулаке ключи. - Не одумался ли уж он?.. Не похоже вроде. Должно быть, Лешка все это выдумал... А может, и в самом деле чего Максим Егорыч?.."
Торопливо запахнув полушубок, он решил сейчас же сходить к Дойкину, а от него, не дожидаясь завтрашнего дня, зайти за Сенькой и Яшкой, чтобы втроем пойти к Буркину.
И когда он вышел во двор, его заворожил теплый душистый вечер. Дмитрий устало прислонился к камышовому забору, сдвинул на затылок шапку и часто, глубоко задышал, вбирая влажные, душистые запахи Каспия.
- Зима надломилась, - радостно зашептал он. - На весну дело пошло!
Стоя у забора, Дмитрий продолжал удивляться, как это внезапно опустился на приморье такой тихий, задушевный вечер.
"А днем моряна штормовала..."
Он распахнул полушубок и глянул вверх: густосинее небо было затянуто сплошной движущейся птичьей массой, словно было задернуто огромнейшим неводом.
"Птица пошла!.."
Дмитрий слышал свист и шипение воздуха, рассекаемого бесчисленными крыльями. Ему казалось, будто небо колышется - то приближается к земле, то удаляется, - так густо неслись на север многотысячные стаи разнообразной птицы.
Звучно кричали гуси.
Высокими голосами перекликалась казара - малый гусь.
С трубными звуками неслись колонны лебедей.
Заунывно плакала утка.
- Скоро и рыба пойдет из Каспия, - растроганно прошептал Дмитрий и вышел на улицу.
Он вспомнил Глушу и Максима Егорыча. "Завтра непременно должны явиться с маяка!" Шел он, широко распахнув полушубок, часто поглядывая на небо. Там, между стаями птиц, дрожали яркие звезды, - они то потухали, то вновь светились, будто далекие огневки в темную ночь на воде.
Совсем низко - Дмитрию казалось, можно было достать рукой - плыла партия белых лебедей, распахивая гигантские, словно паруса, крылья. Шумно шуршали эти полотнища, и резко свистел разрываемый ими воздух.
Призывно звенели гуси, неустанно стонали утки, торжественно трубили лебеди.
Всю эту ночь над приморьем созвучно и стройно гудел диковинный пролетный птичий хор...
Часть вторая
Глава первая
Целую неделю нещадно била моряна, всю неделю стоголосая стихия неукротимо ревела, шало кружась по приморью, а потом разом оборвалась, канула в камыши...
И когда вышел на берег народ взглянуть на притихший и оттого радостный мир, то у своей посудины уже сидел раньше других дедушка Ваня.
Дедушка, должно быть, чуял, как моряна покоробила ледяной проток и как в разводьях промеж льдов заблестели чернистые воды.
Слышал дедушка и далекие всхлипы перелетной птицы, да только не видел он, как птица эта, исчертив сизое поднебесье, черными вереницами плавно шла на норд, на места гнездовья и размножения, а по ее следу на заштилевшее взморье опускались, покачиваясь, белые пушинки...
Небо, раздвинувшись, отложило в море и в степи грозные лохмотья туч, и вдруг из этой бирюзовой прорвы ударил горячий, ослепительный ливень солнечных лучей; взлохмаченные края туч и в надморье и в надстепье вспыхнули ярким, невиданным пожарищем.
Над Сазаньим протоком качались густые лиловые дымы.
Добрая половина глубьевых морских ловцов была уже в полной готовности к выходу на Каспий: многие еще несколько дней тому назад спустили по каткам на воды жирно засмоленные посудины, перебросили в них на тележках и тачках сети, паруса, продукты. И, собираясь семьями, ловцы поджидали, когда пошире раздадутся проглеи между льдов и потянет береговой попутный ветерок, чтобы вольней вздернуть паруса и удариться от берегов прочь - на глубьевые каспийские пространства - встречать миллионные косяки рыбы.
Но проглеи для прохода морских посудин все еще были узки. От берега на середину ледяного протока уходило только несколько извилистых полосок воды, соединяясь там с другими проглеями, - и все они, казалось, невиданно крупными миногами надолго залегли во льдах. В проглеях ходили волны, и чудилось, что эти гиганты-миноги шевелились, а когда происходила подвижка льда, они тоже двигались, ползли, извивались... По этим ледяным тропинкам ловцы на шестах, осторожно, чтобы не срезать посудины, пробивались к морю, на выкате в Каспий ставили паруса и неслись навстречу рыбным косякам. Но зато, когда вдруг спадал ветер или наотмашь хлестал штормяк, ловцы истово кляли все воды с их обитателями, вплоть до самого морского дна; переругиваясь, они долгое время мотались у берегов.
Так и теперь - ветры не удались: над приморьем властвовал золотистый, застойный штиль. Да и проглеи не раздавались по-настоящему. А по ночам все чаще и чаще сковывал проглеи тонкой коркой льда мороз. Морские ловцы, боясь, чтобы не порезал лед суда, вытаскивали их обратно на берег... И только речные ловцы, да и то особенно рьяные и смелые, шмыгая на махоньких куласах по узким межльдиньям - того и гляди, что срежут свои лодчонки об острые, ребристые ледовые окромки, - поспешно разворачивали лов; одни выбивали сети, другие поднимали улов, а третьи уже гнали переполненные рыбой посудины на приемный пункт...
Дедушка Ваня, невесть когда вступивший во второй век жизни, быстро мчался с Волокушьего протока на утлом, узкогрудом куласе; на корме его лодчонки сидела сгорбленная женщина.
Кулас был налит по самые борта рыбой, и с берега казалось, будто в черную свою посудину дедушка начерпал груду серебра.
Слепой ловец размашисто работал шестом, словно идучи с посохом из дальнего странствия по знакомой тропе; ему, незрячему, все одно - по широкой ли дороге, по широкой ли волне...
Вот он подвел кулас к берегу и, тяжело отдуваясь, сказал сидевшей на корме женщине:
- Ну, Ильинишна, вылазь - тороплюсь на приемку!
Он снял черную лохматую шапку и отер ею лицо; у древнего деда большой, изрезанный толстыми, в палец, складками лоб и точно обмытый маслом желтый череп.
Вслед за дедовым куласом невдалеке двигалась бударка; она часто останавливалась, задевая то бортом, то носом о края льда; видно было, что лодку гонит человек неопытный. Он бестолково скакал с кормы на нос и опять на корму, неуклюже отталкиваясь багром, и лодка неизменно натыкалась на льды, а то становилась бортом поперек проглеи.
Дед повернулся к протоку и, будто видя, как маялся человек с бударкой, пробираясь по проглеям к Островку, ухмыльнулся, а потом опять сурово сказал:
- Вылазь, вылазь, Ильинишна!
К дедову куласу спешили ловцы; в женщине они признали мать Василия Сазана, - она возвращалась с поисков сына.
Не дожидаясь ловецкого чуда, когда унесенную льдину с Василием, возможно, прибьет к берегам, рыбачка уехала за помощью в район и в город.
Первым подошел Сенька; искоса взглянув на Ильиничну и не зная, с чего начать разговор, он неторопливо взял из дедова куласа живую рыбину.
Жирная, с темнофиолетовым отливом, вобла жадно ловила воздух, то и дело открывая влажные красные жабры.
- Хороша воблуха, дедуша, - пробуя на руке вес рыбы, сказал Сенька и снова искоса посмотрел на Ильиничну.
В переполненном куласе шевелилось скользкое вобельное месиво. Сотни рыбин, стараясь выползти друг из-под друга, рвали хвостами воздух, распахивали жабры, таращили серо-голубые глаза, а некоторые, вскидываясь, вымахивали за борт и, недвижно пролежав на воде брюхом вверх секунду-другую, вдруг расправляли плавники и, перевернувшись, мигом скрывались подо льдом.
В руках Сеньки рыбина пружинисто изгибалась, хлестала его махалкой по локтю.
- Воблуха редкостная! - сказал он.
Дед еще раз отер шапкой запотевшее лицо, нахлобучил ее на голый череп и, взяв шест, недовольно сказал, будто видел, что парень держал в руке его добычу:
- Ложи в кулас! - и только тогда оттолкнулся от берега, когда ловец бросил воблу обратно в лодку.
Посудина шумно зашуршала днищем о крошево льда.
Из куласа деда то и дело сигали в проток рыбины, а вот одна стрельнула даже на лед; подпрыгнув несколько раз, она успокоилась и, изогнувшись, застыла.
- Спасибочко, дедушка Ваня!
Ильинична, одернув юбку, нагнулась было за узелком, но ее предупредил Костя Бушлак, - он поднял узелок и подал рыбачке.
- Что слышно, маманя?
Она пристально посмотрела на бурое, заштормованное лицо Кости и тихо, нараспев ответила:
- Была и в городе, была и в районе, сынок... - Ильинична не спеша тыкала то в одну, то в другую сторону жиденьким ивовым посошком. - Дали по чужим берегам клич, чтобы смотрели на относные льдины. А клич-то по этому самому радио пустили, по своей - городской, стало быть, волне. Вот и все, сынок...
Помолчав, рыбачка скорбно добавила:
- А так ничего и не слышно о Васятке.
Собираясь уходигь, она вдруг заговорила быстрее, взволнованно:
- Сказывают, будто под Долгими островами тюленщики сняли четверых относных ловцов. И в городе и в районе про то слышно... - Ильинична подумала, потом тихо сказала: -А про Васятку не чуют, не ведают.
У рыбачки стремительно хлынули слезы. Костя нетерпеливо переступил с ноги на ногу.
- Не надо, маманя, - попытался успокоить он Ильиничну. - Рыбачке горевать - только море гневить.
Смахивая полушалком слезы, Ильинична согласно закивала головой:
- Правда, сынок. И то правда... Знамо дело, кто в море не бывал, тот и горя не видал.
Одни ловцы молча отходили в сторону, другие, крякнув, переводили затуманенные взгляды на переполненный рыбой дедушкин кулас, что под солнцем ослепительно блестел серебряною чешуей.
Древний дед, как по изведанным тропкам, гнал кулас по проглеям на рыбоприемный пункт, - лодка шла в самый раз по черным межльдиньям. Уж не в самом ли деле дедушка Ваня видел все, как говаривали ловцы, внутренним оком, душою?..
К берегу приближалась бударка, что все время натыкалась на льды; человек с багром в руках продолжал бестолково метаться по посудине.
- Эка дурень! - не вытерпел Макар-Контрик, пристально следивший за неведомым человеком.
Когда бударка вошла в узенькую проглею, извилистой дорожкой бегущую к берегу, и крепко ударилась бортом о края льда, Макар даже подпрыгнул и, сложив ладони рупором, что есть силы крикнул:
- С кормы надо пихаться! С кормы!.. Слышь?!. С кормы, говорю!.. Посуду срежешь, дурья твоя голова! С кормы пихайся!
Ловцы, с любопытством наблюдавшие за незнакомцем, двинулись по берегу дальше, оставив Ильиничну с Костей и Сенькой.
Впереди всех шел Макар; опасаясь, как бы не срезал человек посудину во льдах, он без умолку повторял:
- С кормы пихайся! С кормы!
Ловцы, неторопливо, вразвалку шагая, громко переговаривались:
- Что за гость?
- Откуда такой фертик?
- Не нашинский, видать.
- Городской!..
- А багор-то держит, будто трость!..
Посмотрев в сторону ловцов, Ильинична двинулась домой.
- Маманя, - остановил ее Костя Бушлак. - А может, среди этих-то четверых, что тюленщики под Долгими сняли, и Василий как раз? Слух тут такой есть.
Горько улыбаясь, рыбачка остановилась и попрежнему запричитала:
- А может, а может... И бабка Анюта тогда гадала: чудо выходило... Район-то вот запрос сделал, а ответа все нету и нету.
Она жалостно посмотрела на молодого и крепко сложенного Костю, точно хотела ему сказать: "Вот и сам ты собираешься в море, а кто знает, вернешься ли?.."
Будто чуя думу рыбачки, Костя шумно вздохнул, отвел глаза в сторону и негромко сказал:
- Скоро, маманя, дойкинские посуды уйдут под Долгие. Глядишь, и разузнают про Ваську. А там и мы выбежим в море. Тоже узнаем что-нибудь.