- У стариков, Митрий, ума набирайся. Я У своего отца тоже уму-разуму учился... Вот я отойду, а ты примешь мое хозяйство - дом, сбрую... А мне от твоего деда пришлась одна рубаха латаная. А дед-то твой из беглых николаевских солдат был. При первом еще Николае царёву службу по двадцать пять годов служили - пойдут безусыми, а вернутся бородатыми стариками. Вот как!.. Ты вот в армии, в Красной-то, два года отгулял, книжки там листал, - чего не служить! А деду каково было! И не стерпел твой дед николаевской муки и убег сюда, на Каспий. Тогда народу тут было - кричи не докричишься...
Эх, батяша, хорошо рассуждать поживши, на скончинах-то!
Ну, что там - дед! Известно, капля за каплю - и дождь, а дождь реки поит, реками - море стоит. Известно! "А на чем мир стоит?" - спросил бы его комиссар наш. На труде весь мир стоит, а труд что дождь: по капле от каждого человека капает, а после собирается в море, в море труда, и он, труд, двигает всем миром. Вон их, рук-то, сколько провожало меня, и плеск от ладошек ходил волной, будто море шумит...
Дмитрий нетерпеливо завозился на тулупе.
"И чего это батя спать не дает?.. А все берег! Берег человека везде найдет. И что значит земля! Батька туда уходит, а за нее держится..."
Стыдно было бы рассказать комиссару, как терпеливо выслушивал Дмитрий отцовские заповеди и ни слова не возражал.
Зато поведал бы, как однажды вечером не стерпелось - жарко наговорил батяше, что не так он жизнь понимает, что комсомол хорошего хочет и следом за Коммунистической партией на лучшее путь держит. Для чего, спрашивается, и революцию делали? Для лучшей жизни, батяша! Вот! Но только мы хотим лучшей жизни добиваться не так, как вы - вразброд, каждый сам за себя. Нет! Мы хотим добиваться этого артелью, то есть это называется коллективно. И, конечно, без рыбников твоих, без дойкиных и краснощековых... Ты вот, батяша, заговорил о купцах-рыбниках этих - и смолк. А почему? Да потому, что грабили они тебя, обирали. Ведь за то, что ловил ты в водах Беззубикова и его сбруей, он принимал от тебя селедку, скажем, по пяти целковых за тыщу, а в городе ее сдать можно было по десяти целковых, а иной раз и дороже. Ты мог бы построить десяток таких домов, как наш, а то и больше!.. Чего ты хорошего в своей жизни видал? Вспомни: зимой чуть ли не босой ходил, по неделям щей мясных не хлебал... Разве жизнь, батяша, это? А еще цепляешься за старое!.. Нет, не скрою от тебя и в глаза скажу: комсомол в Островке непременно будет, и артель ловецкая будет...
И еще рассказал бы комиссару Дмитрий про то, как батяша жестоко оборвал его речь. А Дмитрий, не оглядываясь, ушел прочь, хотя батяша сердито закричал и громко ударил рукой о кровать: "Поди сюда!"
Неделю не приходил он домой, жил у товарищей, а потом явилась мать и сказала, что отец кончается и надо проститься. Ну, конечно, жалость проняла, пришел домой.
- Прости, батяша...
- Бог простит, сынок... И ты меня прости...
Тут Дмитрий такое сказал, что деваться некуда:
- Прощаю! - вместо обычного "бог простит".
Матушка, охнув, упала на скамью.
Отец открыл пустые, поблекшие глаза и скорбна взглянул на Дмитрия:
- Больно, сынок, мне... Ну, да ладно.
- Ладно, батяша! Все будет ладно!..
Отец поймал Дмитрия за руку и, словно клещами, стиснул ее, хоть кричи. Так и умер он, не сказав ни слова больше...
А дальше что бы еще можно было рассказать на полковых проводах?.. Ну, поделили они с сестрой наследство: сестре - дом, но с уговором, что в нем по смерть свою будет жить и мать, а Дмитрию всю сбрую и новую бударку, прочную ловецкую лодку.
И еще это море, ловецкое поле, в наследство батяша оставил ему - ищи, черпай что в нем есть; да найдется ли там фартовая доля?..
Наступала весенняя путина; круглые сутки готовился Дмитрий к лову, и некогда было подумать о комсомоле и артели.
До этого тоже забота была: то хоронил отца, то сестру выдавал замуж...
А путина безудержно наступала, вгоняя в обширную волжскую дельту неисчислимые косяки каспийской рыбы.
Дмитрий исправно вышел на лов. И в самом начале путины этого же двадцать восьмого года штормяк разбил его бударку и уволок тридцать концов новехоньких сетей. С тех пор Дмитрий и не может крепко стать на ноги. Все перепробовал он, чтобы скопить деньги на новую лодку и сбрую. Но, как ни вертелся, как ни бился, ничего не вышло... Несколько раз ездил в город, но по вкусу работы не нашел. Все лето по промыслам слонялся. Ходил он еще с некоторыми ловцами на совместный морской лов. Но осенняя путина выдалась на редкость неуловистой.
Крепко захлестнула Дмитрия нужда... Ну, и пошла трепать его жизнь, как посудину штормовое море: того и гляди, перевернет. Только и знал одно: отбиться от нужды, обзавестись хоть какой сбруёшкой, а после, думалось ему, само дело в гору пойдет.
Отчаялся Дмитрий от неудач и, взяв подряд у рыбника Дойкина, который и в советское время нашел лазейку для наживы, вышел теперь в море искать подледного счастья.
Вот обо всем этом бы порассказать ребятам в роте, погоревать с ними, посоветоваться, как легче отпихнуть от себя нужду, как быстрее стать на ноги.
Эх, ребятушки, дружки!..
Дмитрий повернулся, приподнял голову и дремотно посмотрел на Василия. А тот все сидел у жарника и о чем-то неустанно говорил.
Ему, Василию-то, что! У него и домишко свой, и на берегу женка, как следует быть. А тут - не жизнь, а канитель какая-то... Живет Дмитрий в своей глиняной кухне один, будто собачонка в конуре. И жена-то не своя, а чужая - Глуша.
Он беспокойно завозился на тулупе и недовольно подумал:
"Корил я Ваську - "передохнем". А чем плохо-то, когда есть где, когда есть с кем?.."
Прошлую осень он работал два месяца на Маковском промысле, и деньги были, а справы - хотя бы немного! - ну, там сетей или снасти, как это покойный отец делал, не сумел приобрести. Купил, дурень, ботинки желтые, штаны с пиджаком да сатиновую рубаху, чтобы приехать в поселок козырем и щегольнуть перед Глушей. А Глуша, видать, умнее Дмитрия - и ну его стыдить: "Непутевый ты человек, Митя! Заместо этого барахла, мог бы ты полную справу сетей иметь, а поработал бы еще - и бударку заимел".
Помнится, тогда навзрыд, отчаянно плакала Глуша...
Нет, ни слова не сказал бы Дмитрий ребятам в роте про Глушу, про ту самую Глушу, что мучается у Матвея Беспалого - своего хилого, немощного мужа.
Даже комиссару не сказал бы, разве только Шкваренке, секретарю армейского комсомола, с глазу на глаз признался бы, что Глуша ждет не дождется, когда Дмитрий хоть чуточку развернется в делах, чтобы было им обоим чем кормиться,. Тогда они сойдутся жить вместе... Правда, и Матвей Беспалый - не ахти какой ловец: у него тоже не стало теперь справной сбруи, и частенько ловит он от рыбника Дойкина; но Матвей все же дом деревянный имеет, корову и прочую живность. А у Дмитрия одна пустая глиняная конура!..
- И подведем это, Митя, мы с тобою счета, - вдруг пробудил его от дум довольный, сытый голос Василия Сазана.
Дмитрий, не совсем еще разобравшись, о чем идет речь, приподнял голову.
- И думается мне, - медленно, нараспев говорил Василий, - опять нам сотняга придется, а с прежними это составит, милый ты мой, триста целковых. Пожалуй, до ухода льдов еще раза два поспеем махнуть сюда, - глядишь, и на всю полтыщу целковых выловим!
Василий заулыбался и шевельнул длинными бровями; чуть помолчав, он расправил мокрые брови, снимая с них капельки пота, затем снова налил в кружку чай.
Деловито кидая кусочки сахару в рот и прихлебывая чай, Василий снова неторопливо заговорил, словно искушая:
- И получим мы эту полтыщу с Дойкина.. Сотняга у меня еще имеется, да у тебя тоже. И какую мы, Митек, справу заведем! И пойдем на общий, совместный лов с Андрей Палычем...
Дмитрий приходит в себя и. видит, как закатывает Василий глаза под лоб, словно батяша на прощаньях.
Помолчав, Сазан тихо, мечтательно повторил:
- И какую, Митек, справу-то заведем!
"Фу, леший! - завозился на тулупе Дмитрий. - Мертвый, и тот встанет".
А дружок, поставив кружку на колено, продолжал:
- Бударку новую купим.
- Ра-аз... - радостно откликнулся Дмитрий.
- Полсотню концов сетей.
- Два-а...
- Перетяг сорок снасти.
- Три-и...
Василий замолчал, поглядел на Дмитрия.
- А твоя сохранность в целости? - пытливо спросил он. - Сколько у тебя?
- Полторы сотни, - глухо сказал Дмитрий и повернулся со спины на бок.
Опустив голову, Сазан слегка покачивался из стороны в сторону и тихонько приговаривал:
- Ну и справу мы с Митяем заведем - что надо: бударку новую, сетку...
Усмехаясь, Дмитрий осторожно толкнул дружка ногой.
- Довольно тебе?
Сазан вздрогнул, и брови его взлетели на лоб.
- Чего ты? - испуганно спросил он.
- Ничего. Спать пора! - дружелюбно сказал Дмитрий и шумно зевнул.
- Постой, Митек... Надо нам по-серьеэному о делах поговорить, об артели подумать. Помнишь, мы толковали... - И, словно просыпаясь, освобождаясь от только что захватившей его мысли о ловецкой сбруе, Василий повторил громко и взволнованно: - Об артели надо подумать, Митяй! А то что-то очень много и долго о справе мы говорим. Как следует об артели надо подумать - вот оно что!
- А чего о ней зря много думать: справа будет - и артель будет!
- А мне сдается, не только так надо думать, - все больше оживляясь и волнуясь, говорил Василий.
- А как же еще? - и Дмитрий вновь слегка приподнял голову.
- Мы же толковали с тобой: перво-наперво артель нужна, а тогда все будет - и бударка, и сетка, и снасть... Я и с Лешкой-Матросом говорил об этом, и с Андрей Палычем, и с Буркиным Григорием Ивановичем.
- Знаю... Слышал... А чего ж вы до сих пор артель не организовали?
- Да вот видишь... говорим больше, нежели дело делаем. И с тобой тоже целый год уже толкуем... Нет, с весны непременно артелью пойдем на лов! Непременно! Вернемся в поселок - и я на попа поставлю этот вопрос. Пускай секретарь нашей комячейки Андрей Палыч шевелится... Да он, правда, и сам в прошлый раз толковал о том же: возвратятся, мол, вот коммунисты с моря - ну, и соберемся, решим... Артелью пойдем, Митек, на весенний лов! Артелью? - горячо повторил Василий. - Партия зовет нас к этому! - и вдруг, что-то припоминая, торопливо спросил: - А ты читал статью товарища Сталина "Год великого перелома"? Читал, как он говорит о наступлении на нэпмана и кулака? - И, не дожидаясь ответа, продолжал: - Сейчас я тебе почитаю. Вот послушай!.. - Василий ощупал один карман, другой! стараясь найти газету. - Э-эх, да я ведь ее Андрей Палычу вернул! - с сожалением сказал он и недовольно махнул рукой. Однако, подумав, снова горячо заговорил: - Постой-ка! Я же некоторые его слова о переломе крепко запомнил! Вот послушай, Митяй: "Перелом этот шел и продолжает идти под знаком решительного наступления социализма на капиталистические элементы города и деревни". Понял, что это значит? Да это, милый мой, значит, что и нашим волжским рыбникам-кулакам каюк скоро должен прийти. Понимаешь это дело?..
Глаза Василия блестели, щеки пылали румянцем, он привстал на колени, готовый страстно рассказывать дальше, - было видно, что статья сильно взволновала его.
- Ты понимаешь? - вновь спросил он Дмитрия.
- Понимаю... Только не хочу про вашего Лешку слышать. Со всеми вами согласен ловить, только не с ним. Потому и не шел к вам до сих пор на общий, совместный лов.
- Чего тебе дался Лешка?!
- Не хочу о нем слышать больше!
И только было Василий вновь заговорил, как неожиданно у входа шумно откинулся парус, и в кош, пригибаясь, вошли два человека.
- Здорово были, ловцы!
Василий схватил пешню, а Дмитрий только и успел приподняться на локте.
- Здорово, ежели добрые люди! - уклончиво ответил Василий.
Дмитрий нашарил под боком темляк - железный крюк, которым багрят крупную рыбу.
Пришедшие были в тулупах; шерсть на высоко поднятых воротниках заиндевела, лица обросли белым пушистым мхом. Откинув воротники и опускаясь на корточки к жарнику, нежданные гости стали отдирать от бород и усов сосульки, - только теперь, в полумраке коша, Василий и Дмитрий опознали своих односельчан: Трофима Игнатьевича Турку и его сына Якова.
Усмехнувшись, Дмитрий выпустил темляк и неторопливо заложил руки за голову.
Очистив бороды и усы от ледяшек, отец и сын распахнули тулупы.
- Как ловится белорыбка? - спросил старый Турка и, вынув из кармана трубку, насыпал в нее махорки.
- Да так, ловится, - неопределенно сказал Василий, придвигаясь к гостям.
- А у нас не ловится... У нас беда!.. - продолжал хрипло Турка. - Вор по сетям шастает, каждую ночь улов выбирает.
- Выследим - подо льдом прогоним! - угрожающе вставил Яков.
- Все одно нападем на след! - подтвердил старый Турка. - Третью ночь караулим.
Он беспрерывно и жадно тянул дым: то и дело вытаскивал щепотку махорки и, выбивая из трубки пепел, закладывал в нее новую порцию.
Яков держал руки у стенок жарника и недоверчиво глядел в сторону Дмитрия.
"Неужели заподозрили нас в оборе ихних оханов?" - с тревогой подумал Василий.
А Яков упорно косил глаза на Дмитрия; у молодого Турки большие и черные зрачки, словно налитые смолой.
"Будто и взаправду против нас что-то имеют", - и Сазан в упор глянул в блестящие глаза Якова.
Яков замигал и перевел взгляд на отца.
Василий посмотрел на Трофима Игнатьевича: у того все лицо было покрыто рыжими волосами, точно у старого дворового пса; из этой дикой заросли волос светились узкие, прищуренные глаза.
"Этот, пожалуй, в артель не скоро потянется", - мелькнуло у Василия о старом Турке.
- А по соседству с вами кто ловит? - вдруг требовательно спросил Трофим Игнатьевич; он продолжал беспрерывно курить, прижимая пепел в трубке указательным пальцем.
- На глуби - Костя Бушлак и Лешка-Матрос, - неохотно сказал Василий, - а ближе к черням - разинские, кажется.
- А больше никого не видали? - настойчиво допытывался Турка.
- Будто никого... - Василий приподнялся, обиженно заморгал кругло-красными глазами, недовольно подумал: "И чего пристали!"
Оба Турки тоже поднялись и пристально посмотрели на Дмитрия, а тот недвижно лежал на тулупе и глядел вверх.
- Ну, что же, Яшка, - сердито прохрипел старый Турка, - двинемся, стало быть, дальше.
Он выбил о ладонь пепел из трубки и, снова взглянув в сторону Дмитрия, сумрачно спросил еще раз:
- Как улов-то у вас?
Дмитрий молчал.
- Понемногу ловится, - ответил за него Василий и, пригибаясь, чтобы не задеть головой низкий ледяной потолок коша, прошел к дружку.
- Могу закупить весь ваш улов, - предложил Турка. - Заплачу дороже, чем Дойкин. И харчом снабжу сейчас же: не надо и в Островок будет ездить.
"На обман берет, - сообразил Василий. - Хочет выпытать, сколько у нас белорыбицы. В подозрении, значит, мы с Митрием".
- Ну, как? - спросил Турка.
- Нет, Трофим Игнатьевич, не берет ваша наживка, - решительно заявил Сазан. - Завтра мы сами в Островок едем. Да и ловим мы от Дойкина - знаешь, сам, потому и белорыбку сдавать ему надо.
Турка ухмыльнулся и запахнул тулуп:
- Полным рублем плачу, а Алексей Фаддеич с вас вычет возьмет: и за сбрую и за лошадь...
- Не продадим улов! - еще тверже сказал Василий.
- Как хотите, - и Турка направился к выходу. Подняв край паруса и пропустив сына, он всердцах пробурчал:
- Тогда прощевайте!
- Прощевайте, - глухо откликнулся Василий.
Приправив за Турками парус, он зашептал в сторону Дмитрия:
-Видал? Подозрение на нас имеют...
- А ну их к бесу! - сердито сказал Дмитрий. - Спать давай!
Он приподнялся, вытащил из-под себя тулуп, натянул его на ноги, на грудь.
Василий недовольно взглянул на товарища, ему очень хотелось продолжить разговор об артели, но Дмитрий уже с головою укрылся тулупом. Василий осмотрелся вокруг и только сейчас почувствовал, что в коше стало холодно: в жарнике дотлевали последние угли, и на стенах его уже не светились пунцовые пятна.
Он поежился, быстро застегнул фуфайку и, набросив на плечи тулуп, подполз к Дмитрию и привалился к нему.
Василий долго не мог уснуть; он все думал о будущей рыбацкой артели, вспоминал Андрея Палыча, Перед ним открывалась волнующая картина новой, артельной жизни...
Глава вторая
Луна медленно опускалась за море, одиноко тлея на почерневшем горизонте; звезды таяли, будто крошево льда в мутном весеннем Каспии.
Едва ощутимо тянул колючий норд-вест.
Было странно тихо в этой чуткой предутренней пустоте морского простора: осыплется ледяной бугор, треснет лед - и по надморью раскатисто проплывет гуд...
Старый Турка останавливал лошадь, откидывал воротник, прислушивался. Яков вскакивал на ноги и пристально озирался вокруг: не он ли, грабитель, едет?
Лошадь снова шла шагом, звонко цокая копытами о лед.
- Тише гукай, чертяка! - дергал ее Турка.
Она сбивалась с размеренного шага, потом опять отчетливо и гулко цокала...
Отъехав с десяток километров от коша Василия и Дмитрия, ловцы остановились у высокого ледяного бугра с острою макушкой.
- Залазь и гляди, - приказал сыну Турка, - а я покурю.
Яков стал осторожно карабкаться на вершину бугра; вниз дробно посыпались ледяшки, потом ухнула громоздкая глыба.
- Яшка! - зло предупредил Турка. - Тише!
Он подошел к лошади и накинул на нее покрывало; тревожно навострив уши, она громко ударила передней ногой о лед.
- Уймись! - замахнулся на нее Турка и прошел к саням. "Все одно уследим! - и он поспешно набил в. трубку махорки; отвернувшись, закурил и начал жадно пыхтеть дымом. - Э-эх, поймать бы злодея! Поймать бы его!"
У Турки нестерпимо ныло сердце; он то ложился на спину и глядел, как темнеет перед рассветом небо, то вылезал из саней и топтался вокруг лошади, пристально осматривая мертвую ледяную пустыню.
Его подмывало мучительное любопытство: кто бы мог быть тот злодей, который три ночи подряд обирает их оханы?
Не Дмитрий ли с Василием шастают по их сетям? Когда заезжали к ним, Василий что-то тревожился, а Дмитрий даже не поднялся, притворяясь спящим.
"Уследим! Все одно уследим!" - и Турка оглядывался на вершину бугра, где находился Яков.
Шесть раз Турки выезжали этой зимой в море; четыре раза ни одной белорыбки не подняли они своими оханами. Только в пятый раз напали Турки на белорыбье скопище: как проверят оханы, так и есть десяток; в эту поездку около сотни белорыбок вывезли они в Островок. В тот же день вернулись Турки обратно на Каспий и выбили оханы на прежнем месте. Проверили на следующий день - ни одной белорыбки. Заметил Яков, что некоторые майны были побиты и затянуты лишь тонкою льдистой корочкой.
"Вор был!" - решили Турки, и вот четвертые сутки маются в поисках злодея.
Приедут проверять оханы, а они кем-то уже проверены, и следов никаких; только побитые майны выдают, что здесь был вор.