Картина третья
Офицерская палатка в степи на берегу моря под Одессой. Полог палатки откинут. Видно взволнованное море – глухое и грозное от нависших туч. Изредка сквозь тучи пробивается солнце, Тогда картина бурного моря становится еще более зловещей. До палатки доходит шум прибоя.
За столом посреди палатки сидят за бутылкой вина несколько офицеров-артиллеристов в расстегнутых мундирах.
Седой офицер. Имен не писать и не называть! И ничего не поверять бумаге. Это непременное требование главы Южного общества полковника Пестеля. Поэтому, господа, следует все, что у вас имеется письменного касательно общества, немедленно сжечь.
Молодой поручик. Неужели надо сжигать и пушкинские стихи?..
Офицер с повязкой на глазу. А ты держи их в голове.
Седой офицер. Я знавал в гвардейской артиллерии в Петербурге пушкинского друга Ивана Ивановича Пущина. Вот был человек! Ушел из полка и поступил надворным судьей. Чтобы хоть на этом малом поприще принести народу наибольшую пользу. Сейчас, говорят, он вступил в Северное общество.
Толстый офицер. Молодчина! А то наши отставные больше метят в винные пристава, на тепленькие местечки.
Офицер с повязкой. Пойдешь и в винные пристава. Ежели тебя замучают парадировками да всей этой армейской акробатикой. Вот мой дядюшка из третьей дивизии. Боевой офицер, весь изрубленный, всегда был в походах. А не вынес, ушел из армии в пристава.
Молодой поручик. Чего ж так?
Офицер с повязкой. Поставили его солдатам на кивера стаканы с водой. Для плавности маршировки. Ну, а солдаты половину стаканов и расплескали. Рекруты! Необученные.
Седой офицер. Небитые, значит?
Офицер с повязкой. Небитые.
Седой офицер. Э! Все прогнило. От макушки до самых корней.
Толстый офицер. Плешивый царь – плешивое и государство. Добром это не кончится.
Молодой поручик. Да, добром не кончится. Помните предсказание.
Как адский луч, как молния богов,
Немое лезвие злодею в очи блещет,
И, озираясь, он трепещет
Среди своих пиров.
Офицер с повязкой. Дальше прочти. Там слова такие, что… Эх, мать честная! (Машет рукой.)
Молодой поручик.
Шумит под Кесарем заветный Рубикон,
Державный Рим упал, главой поник закон;
Но Брут восстал вольнолюбивый:
Кинжал, ты кровь пролил, – и мертв объемлет он
Помпея мрамор горделивый.
Седой офицер. Вот так поглядишь вокруг: одна мерзость, унижение человека да воровство. А услышишь слова Пушкина – и веришь, что все это кратковременно. Потому что только великому народу может быть дан такой поэт.
Офицеры. Браво! Браво!
Седой офицер. Ну что там "браво, браво". (Сердито.) Все сжечь! Есть опасение, что в Петербурге уже пронюхали. Как бы не заслали лазутчиков и к нам на батарею. (Зажигает свечу на столе.) Устав тоже надо спалить. А жаль… (Достает из внутреннего кармана мундира бумагу.) Жаль!
Офицер с повязкой. Савелий Петрович, прочитайте напоследок. Хоть первые строчки.
Седой офицер(надевает очки, читает). "Опыт всех народов и всех времен доказал, что власть самодержавная равно гибельна для правителей и для общества; что она несогласна ни с правилами святой веры нашей, ни с началом здравого рассудка. Нельзя допустить основанием правительства – произвол одного человека, нельзя согласиться, чтобы все права находились на одной стороне, а все обязанности – на другой".
Отдаленный крик: "Стой! Кто идет?" Седой офицер замолкает. Все прислушиваются. Снова отдаленный крик. Офицеры вскакивают.
Офицер с повязкой. Часовые кого-то задержали.
Седой офицер. Кто мог пройти на батарею?! Из посторонних! (Начинает торопливо сжигать на свече устав.) Пепел соберите и выкиньте наружу!
Офицер с повязкой собирает пепел и выбрасывает его из палатки. Толстый офицер смахивает остатки пепла со стола на пол. Молодой поручик разливает по стаканам остатки вина.
Как некстати! Какая нужна осторожность! (Офицерам.) Все к столу. У нас обыкновенная пирушка. От гарнизонной скуки.
Толстый офицер(хватает гитару). Ловко, Савелий Петрович! (Берет на гитаре аккорд, запевает.)
Гусар забыл любовь и слезы
Своей пастушки дорогой
И рвал в чужбине счастья розы
С красавицей другой.
Все(подхватывают)
Все здесь, друзья, изменой дышит,
Теперь нет верности нигде!
Амур, смеясь, все клятвы пишет
Стрелою на воде!
У входа в палатку появляется Пушкин в сопровождении двух солдат с ружьями. Пение обрывается. Все пристально смотрят на Пушкина.
Солдат(докладывает седому офицеру). Вот, задержали, ваше высокородие! На батарее. Около крайних орудий. Говорит: "Шел берегом, братцы, заплутался".
Седой офицер(снимает очки и строго спрашивает Пушкина). Как вы сюда попали, сударь?
Пушкин. От излишнего любопытства.
Седой офицер. Я бы вас попросил отвечать мне точно и не шутить. Вам известно, что пребывание посторонних лиц на береговой батарее возбраняется.
Пушкин. Ваша батарея стоит так укрыто, что я споткнулся о пушку. Я иду из Одессы на дачу Рено. И сбился со знакомой тропы.
Толстый офицер. Дача Рено? Ежели не ошибаюсь, летняя резиденция графа Воронцова.
Пушкин. Совершенно точно.
Офицер с повязкой. Да… Обстоятельство странное.
Пушкин. Прошу опросить меня и не задерживать. Я тороплюсь.
Седой офицер(Пушкину). Да вы кто такой?
Пушкин(смущенно). Я… Пушкин.
Молодой поручик(вскакивает). Как?! Пушкин?! (Бросается вон из палатки, кричит.) Прислуга! К орудиям!
Мимо палатки бегут солдаты. Офицеры торопливо застегивают мундиры. Пушкин стоит в недоумении. Голос молодого поручика (за сценой): "Слушать команду! Батарея! Огонь!" Багровый огонь выстрелов озаряет палатку. Орудийный залп.
Офицер с повязкой(кричит.) Молодец, Петя! (Пушкину.) Уши! Заткните уши! Оглохнете!
Пушкин затыкает уши. Второй залп. Вход в палатку заволакивается дымом.
Пушкин. Зачем палят?
Третий залп.
Седой офицер(крепко пожимает Пушкину руку). В вашу честь, Александр Сергеевич. Молодость! Она всегда бурлит. Вот не ожидал, что бог пошлет на старости лет такого гостя. Никак не ожидал! (Не выпускает руку Пушкина, снова трясет ее, потом, решившись, целует Пушкина.)
Пушкин(счастливо смеется). Но эти залпы против вашей субординации. И вашего устава.
Седой офицер. В воинском уставе нет статьи, запрещающей салют поэтам.
Пушкин радостный, взволнованный здоровается с офицерами. Входит молодой поручик, останавливается на пороге, смотрит на Пушкина сияющими глазами.
Офицер с повязкой (молодому поручику). Что, Петя? Не верится?
Молодой поручик(тихо). Будто сон…
За спиной молодого поручика теснятся солдаты.
Седой офицер(обращается к солдатам, радостно). Ребята, это Пушкин! Небось слыхали?
Солдаты. Ну, как не слыхали, ваше высокородие! Ихние песни известные.
Седой офицер. А что вы знаете?
Пожилой солдат. Нам больше всего приглянулась одна песня, ваше высокородие.
Пушкин. Какая?
Пожилой солдат. Про Наташу. "Вянет, вянет лето красно, улетают ясны дни".
Пушкин смеется.
Седой офицер(солдатам). А теперь – по палаткам. Ужинать. Часовым смотреть в оба!
Пушкин(солдатам). А что у вас на ужин?
Пожилой солдат. Печеная картошка, ваше благородие.
Пушкин. Нельзя ли и мне? Страсть как люблю печеную картошку.
Солдаты(смеются). Спечем! Постараемся!
Солдаты уходят. Остается один, болезненного вида, солдат.
Солдат(Пушкину). Александр Сергеевич! Неужто не признаете?
Пушкин(вглядывается в солдата). Кузьма! Да ты как сюда попал? Из Михайловского? (Офицерам) Это человек моего отца, из его псковского имения.
Солдат. Да как попал. Обыкновенно, Александр Сергеевич. Папаша ваш, Сергей Львович, велели забрить…
Пушкин(смущен и расстроен). Ты что, хворый как будто?
Солдат. Болею я тут, в этих местах. Не то от жары, не то от воды.
Пушкин. Да… Худы, значит, дела, Кузьма?
Солдат. Куда уж хуже, Александр Сергеевич.
Седой офицер(солдату). Ну, ступай. Потом разберемся.
Солдат. Слушаюсь. (Уходит.)
Пушкин. Да… Отец у меня старых правил…
Седой офицер. Садитесь!
Пушкин садится вместе с офицерами к столу.
Что-нибудь с этим солдатом придумаем. Человек больной. Значит, есть основание для отчисления в чистую.
Пушкин. Снимите с меня эту тягость. А то уж очень много их набралось.
Толстый офицер откупоривает бутылку шампанского, разливает его по бокалам.
Седой офицер. Выпьем за нашего славного соотечественника!
Офицеры и Пушкин встают.
Молодой поручик. Друга вольности!
Офицер с повязкой. Властителя умов!
Толстый офицер. И сердец!
Все пьют до дна.
Пушкин(растроган). Спасибо! Мне совестно принять ваши слова по отношению к одному себе. Я постоянно мучусь от несовершенства всего мною написанного.
Молодой поручик. Это неверно!
Пушкин. Не знаю. Может быть. (Молодому поручику.) Вы дали блистательный салют.
Молодой поручик(радостно). Двадцать четыре выстрела, Александр Сергеевич. По числу ваших лет.
Седой офицер(Пушкину). Вы не окончили вашу мысль…
Пушкин. Встреча с вами поколебала меня в моих сомнениях. Если в моих стихах вы находите призыв к вольности и справедливости, то я счастлив. Трудно сознавать себя в одиночестве и в изгнании. А здесь столько дружеских рук!
Все офицеры протягивают Пушкину через стол руки. Руки соединяются над столом. Слышен рев прибоя. Снаружи уже темнеет.
Это похоже на клятву.
Седой офицер. Да. Пусть это будет нашей клятвой. (Офицерам.) Зажгите свечи.
Офицер с повязкой зажигает на столе свечи.
Молодой поручик. Выразим эту клятву вашими же словами, Александр Сергеевич: "Отчизне посвятим души прекрасные порывы".
Пушкин. Я кое о чем догадываюсь, господа. И это делает меня еще более счастливым. Ну что ж! (Встает.) Выпьем за жажду вольности, что горит и в молодых и в старых сердцах! За то, чтобы затих, наконец, над Россией кандальный звон. Чтобы мы могли, не стыдясь, посмотреть в глаза вчерашним рабам, а сегодняшним братьям и протянуть друг другу руки. Я знаю. И я верю. Так же, как и вы. Приближаются времена расплаты. За унижение, за рабский пот, за жестокости самовластия. Заря уже занимается. Над нашей Россией, над нищими ее селами. Значит, надо выпить за солнце.
Офицеры. Браво! (Чокаются с Пушкиным.)
В палатку заглядывает солдат.
Седой офицер. Тебе чего?
Солдат. Да вот, печеную картошку прислали… его благородию. (Показывает на Пушкина.)
Пушкин. Давай сюда, на стол.
Солдат (высыпает печеную картошку из котелка на стол). Горяченькая. Не ожгитесь, ваше благородие.
Пушкин(берет одну картофелину, она очень горячая). Ах, хороша! (Перебрасывает, смеясь, картофелину из руки в руку.)
Офицеры(поют под гитару)
Кубок янтарный
Полон давно.
Пеной угарной
Блещет вино!
Картина четвертая
Дикий, запущенный сад на даче Рено под Одессой. Густые кусты акации нависают над полуразрушенной прибоем подпорной стеной. Вдоль стены тянется каменная балюстрада.
Сумерки. На море буря. Слышно, как прибой бьет в подпорную стену. Иногда пена захлестывает в сад.
На старой скамье сидят Воронцова и княгиня Вера Вяземская. Перед ними стоит Лекс. Шляпу он держит в руке.
Лекс. Обегал весь город, и нигде его нет-с. Ни в ресторации у Отона, ни у Думитраки, ни у Филиппа Филипповича Вигеля. Поэтому осмелился приехать. По наущению Филиппа Филипповича. Он утверждает, что Александр Сергеевич направился именно сюда, на дачу Рено. Но и тут его нет.
Вяземская. Да, он обещал здесь быть. А что за срочность такая?
Лекс. Виноват! Не расслышал. Море сильно бушует.
Вяземская(громче). Я говорю: что за спешка такая… с Александром Сергеевичем?
Воронцова. Зачем он понадобился? Графа же нет в Одессе. Он еще в Крыму.
Лекс. Не могу знать. От графа пришло из Юрзуфа повое предписание. Относительно Александра Сергеевича.
Воронцова. Хороший вы человек, Михайло Иванович, но всегда является с какими-то предписаниями и неприятностями.
Лекс. Напрасно так говорите, Елизавета Ксаверьевна. Содержания этого пакета я не знаю. Что мне прикажут, то и делаю. В соответствии с местом, занимаемым мною по табели о рангах, мне рассуждать не полагается. Меня Александр Сергеевич даже окрестил "вечным титулярным советником". Но я на него не в обиде.
Женщины молчат, пена захлестывает в сад.
Девятый вал. Да-с!
Воронцова. Да вы садитесь, Михайло Иванович.
Лекс. Благодарствую. (Садится.) Весь день действительно бегаю, ног под собой не слышу.
Воронцова. Почему вы Александру Сергеевичу все прощаете, даже насмешки?
Лекс. За талант. Боюсь заслужить вашу ироническую улыбку, но смело скажу, что Александр Сергеевич – величайший поэт нашего отечества. Ежели не всего земного шара.
Воронцова(слегка похлопывает Лекса по руке, ласково ему улыбается). Милый вы, Михайло Иванович.
Лекс. Не знаю-с. Жизнь у меня ничтожная. А Александр Сергеевич блистает в нашем мраке, как вот эта звезда-с! (Показывает на яркую звезду в разрыве черных туч.) Я, извините, сплю на полу под шинелькой, но поэзию воспринимаю до глубины сердца. Бывает, признаться, даже слезу прольешь. Вот недавно… Попалась мне "Полярная звезда". И там стихотворение Александра Сергеевича. Прелести невообразимой. Каждое слово – кристалл! Я прочел это стихотворение при самом Александре Сергеевиче. Не удержался. Он внимательно так это выслушал и говорит: "Да! Великолепно сказано!" Я, конечно, пришел в некоторое замешательство. "Позвольте, говорю, так это же вы сами сочинили, Александр Сергеевич". А он посмотрел на меня и отвечает как бы с сомнением: "Как будто я". Удивительный человек-с!
Вяземская. Какое стихотворение?
Лекс. Не решаюсь прочесть. Голос невыразительный.
Воронцова. Прочтите.
Вяземская. Самому Пушкину читаете, а нам нельзя.
Лекс. Ну, раз вы приказываете… Начинается оно так…
Редеет облаков летучая гряда.
Звезда вечерняя, печальная звезда,
Твой луч осеребрил увядшие равнины…
Воронцова встает, подходит к балюстраде, смотрит на море. Лекс замолкает.
Воронцова(не оборачиваясь). Что же вы? Читайте!
Лекс
…Твой луч осеребрил увядшие равнины,
И дремлющий залив, и темных скал вершины.
Люблю твой слабый свет в небесной вышине…
Воронцова облокачивается о балюстраду, наклоняет голову, незаметно прижимает к глазам платок. Вяземская замечает это.
(Повторяет)
Люблю твой слабый свет в небесной вышине…
Вяземская(трогает Лекса за локоть). Погодите!
Лекс(испуганно). А что? (Замечает склонившуюся над балюстрадой Воронцову.) Мне уйти?
Вяземская. Принесите с веранды фонарь, Михайло Иванович. А то в этих потемках мы потом не доберемся до дому.
Лекс вскакивает и уходит. Вяземская подходит к Воронцовой, кладет ей руку на плечо.
К чему эта хандра? Вот уж не думала, что вы способны на это.
Воронцова. Такой уж день… Буря… И эти непонятные пушечные выстрелы. Помните? И Лекс с его секретным пакетом. Зачем он здесь?
Вяземская. Ну, от него мы легко избавимся, от Лекса. (Помолчав.) Я не могу вас понять. Чего вам не хватает? Самой прелестной, участливой и богатой женщине, каких я встречала.
Воронцова. Ну что ж… вы правы. С детства меня учили блистать в свете и дарить свое расположение достойным людям.
Вяземская. То есть знатным?
Воронцова. Да. И то дарить по крохам. Поэтому я и сберегла свое сердце нетронутым. С некоторых пор все, что окружает меня в доме мужа, стало чуждым для меня. Вот я вернулась из Юрзуфа раньше Воронцова.
Вяземская. Вы заметили, что Пушкин увлечен вами?
Воронцова. Кем он только не увлекается! Он был влюблен в Амалию Ризнич, в какую-то гречанку в порту.
Вяземская. Неужели вы и вправду не заметили этого? Или вы так избалованы всеобщим обожанием, что даже любовь такого человека, как Пушкин, вам совершенно не льстит?
Воронцова. Мне кажется, вы заблуждаетесь. (Усмехается.) Я не смею надеяться на любовь великого поэта. Мы ведь с ним совершенно разные. Разве можно вообразить, чтобы я стала его подругой, его женой?