- А, ерунда, до того времени еще все сто раз переменится. Ты видал, какое здание Серебряков на Ильинке соорудил - всего два года прошло. Можно, значит, было. Стили меняются, а архитектура остается. - Артем остановился у тележки выпить газировки и кивком предложил другу, но Терентий отвернулся. Он все еще переживал неудачу с экзаменом. В сущности, Кирпотин не задал ни одного вопроса, не опроверг ни единого слова - и все-таки "посредственно". Конечно, пересдавать ему бесполезно - вкатит два балла и запомнит на всю жизнь. Так что прощай стипендия до января. Мать будет вздыхать, давая ему на обеды, книг теперь не купишь у букинистов. Терентий тоже попал в институт, толком не ведая, что его ждет. Привычная вчера школа сменилась другой партой, вместо одного часа была пара - и все. Только на́ дом не задают, а все равно учить каждый день надо и чертить - прорву. За один курс десять семестровых по графике, да три отмывки каких-то римских палаццо де Кортина, палаццо Борджия… Все его симпатии в школе были отданы журналистике, он мечтал об университете, о блестящих поездках, репортажах, проблемных статьях. Ведь писал он в "Комсомольскую правду" и в местную газету - и даже печатался. И рекомендацию мог получить, да только что толку: мать не бросишь одну со столетней бабкой. Так хоть ночевать домой придешь, она все выспросит, чертежи похвалит. Боится она общежитий, всяких вредных влияний на сына, будто ему восемь лет… Раньше было "отцы и дети", а теперь "маменьки и сыночки". Чепуха какая-то…
Терентий дождался, пока друг утолит жажду, чмокая от удовольствия и расплескивая на тенниску воду, и решил распрощаться:
- Слушай, Тема, мне еще в сад надо: помидоры полить. Сегодня под тридцать градусов - мать переживает…
- Ты - фермер, вот ты кто, Тэд. Куркуль и собственник, - провозгласил Артем, бесцеремонно забирая у друга нагревшийся на солнце чемоданчик. - Идем к нам, у отца гости будут. Балык уважаешь?
- Нет, я все-таки пойду. Сгорят помидоры. Мы ведь теперь на одну зарплату тянуть будем.
- Чепуха! - Артем был воодушевлен идеей званого обеда. - Помидоры надо поливать раз в три дня, а то задрябнут на корню. Я в энциклопедии читал: они из Южной Америки, из пампасов. А насчет заработка - не тревожься. Я у отца тебе в филармошке такой калым найду - расцелуешь. Так что идем, паруса на зюйд-вест - и полный вперед…
Терентий вздохнул и нехотя побрел вслед за другом вдоль аллеи с городскими, пушистыми от густого пуха, тополями.
V
Если бы друзья чуточку помедлили возле продавщицы газированной воды, они столкнулись бы нос к носу с человеком, вид которого неминуемо привел бы их в неописуемое смущение. Распаренный, жалкий Кирпотин остановился возле синей тележки с подтеками воды на пыльном асфальте, чтобы чуточку подкрепиться. Он тащил из магазина полную авоську продуктов: молочные и кефирные бутылки, творожные, промокшие насквозь, пакетики, с которых капала ему на стоптанные туфли мутная сыворотка. Из редкой сетки торчали во все стороны перья лука, редиска, ранняя капуста, и все это в сочетании с потертым черным пиджаком механика, испачканным следами мела, выглядело нелепо и непривлекательно. Впрочем, Кирпотин не обращал на свой вид никакого внимания. Во всем, кроме науки и семьи, он был рассеян, неловок и жалок. Вот сейчас, дергая плохо выбритым кадыком, обтянутым сухой кожей, он глотал воду, не замечая, как фонтанчики брызг из-под мойки густо поливают борт пиджака; кто-то из очереди обратил его внимание на это, отчего механику пришлось отойти в сторону и долго смущенно вытирать полу большим старомодным платком.
Кирпотин женился поздно, когда уже отчетливо и бесповоротно понял: невозможно найти применение своим инженерным способностям. Он работал плотинным контролером в Сибири, на реке Нюкжа, года три сменным мастером в паровозном депо, потом конструктором местного машзавода, и везде повторялось одно и то же - начальники начинали люто ненавидеть дотошного, высокопарного механика с институтским значком, с вечными советами и рацпредложениями, ради химерических целей которого надо было бы на полгода срывать планы, лихорадить производство, а потом выплачивать ему - единственному - высокие премии. Идти же на любые соглашения, на контакты с начальством в совместной авторской деятельности Кирпотин никогда не соглашался. Надо ли говорить, что Николай Кирпотин и не заговаривал о женитьбе, пока жива была его мать - женщина старых взглядов, имевшая когда-то три десятка батрачек, хутор и молочную ферму. Да она бы прокляла непутевого сына, окажись на свадьбе в общежитии, где он с трудом под тридцать лет выговорил себе комнатку рядом с кухней. Вокруг галдела новая молодежь, пищали чужие детишки, хлюпало в стиральных тазах ситцевое тряпье… Нет, матери он не то чтобы боялся, но не мог бы объяснить: как это получилось, отчего скособочилась толково начатая, без мобилизаций и репрессий жизнь. Женился он в тридцать девятом. Женился на женщине много младше себя. Ее муж исчез в темную глухую ночь, увезенный бог весть куда в серой машине с зарешеченными окнами. В этом решении пригреть одинокую, измученную безвестьем женщину, ранее довольную собой, обильной жизнью и лаской, было у Кирпотина нечто непроизвольно-вызывающее. Он как бы оборонялся против тех, кто не дал ему права быть самим собой, кто хотел поломать его твердые взгляды, заставить его ловчить и соглашаться. Кирпотин, ставший ассистентом кафедры в Перми, решил, что настал его час, и вечером, зайдя с тихим стуком в комнату изрядно за три года надоевшего общежития, где одна, без друзей и семьи, плакала по ночам Даша Широкова, сразу с порога предложил: "Я пришел вам помочь. Едемте ко мне". И выложил на стол давние подарки матери: кольцо, серебряные серьги и старинный браслет с бирюзой, которые тобольская однодворка сберегла для будущей, так и неувиденной невестки. Конечно, не сразу согласилась молодая жена инженера Широкова перейти в комнату к пожилому ассистенту. Ждала она весточки от мужа, угрюмилась, когда молчаливый Кирпотин приносил ей в судках еду из столовки и ходил на рынок за проросшей к весне картошкой. Да только не было никаких вестей, и даже ранее щедрые на хлебосольства друзья инженера теперь встречали ее холодно и отчужденно. Дело о взрывающихся паровых котлах системы Широкова рассматривалось в разных инстанциях, и нельзя было судить - как и чем оно кончится…
Потом началась война. Супруги жили дружно и скромно, хотя и не зарегистрировали свой брак. В разгар сталинградского сражения родилась у них, наконец, долгожданная дочка Оленька - чахлый ребенок военной поры, сблизившая родителей и сгладившая разницу их лет, а семью сделавшая полноценной.
Кирпотин по разнарядке военкомата считал на заводе артиллерийские винтовые пружины и упорные откатные устройства. Еще обучал молодых конструкторов мальчишек-ремесленников. Сыграли свою роль и многочисленные изобретения, за которые исправно шли пайковые премии. Даже медаль за труд осталась от той поры.
Но главным было сокровище - кудрявая Оленька с бледным прозрачным личиком, слабенькими кривыми ножками и вечными пузырями простуды на губах. Только она мирила Кирпотина с равнодушием судьбы, заставляла молча тянуть лямку рядового институтского упряжного коня. Лекции он читал на начальных курсах, и кем становились бесчисленные студенты, делавшие дипломы на других кафедрах, не имел ни малейшего понятия. В экзаменационные комиссии за столы с алыми скатертями и пышными цветами его не приглашали, хотя и он стал доцентом к полувеку жизни.
Кирпотин любил проводить с дочкой все свободное время. Особенно теперь, когда она стала девушкой - стройной, тонконогой, обидчивой, со стриженой челкой, - Кирпотин обожал ходить с ней в кино, не давал матери загружать ее помимо учебы никакой домашней работой, и методично делал все сам: покупал продукты, готовил обед, мыл, стирал. Доцентский рабочий день не был нормирован, жилье возле института, и можно было, пользуясь старыми конспектами, читать на четырех потоках, не теряя времени на переделку и исправления лекций.
"Ты - идеальный муж, папа, - в минуту откровения говорила дочь. - Я себе никогда такого не найду. И, наверное, не выйду замуж… Ты рад?" И Кирпотин, прижимая к щеке пушистые, пахнущие модным шампунем волосы дочери, только беззвучно плакал, не в силах выразить всю накопленную годами боль и нежность перед этой балованной, но чуткой сердцем юной жизнью.
Вот и сейчас, очищая пиджак от подтеков, он думал, что сварить ему на торжественный обед. Дочь получила аттестат. Наглаженная, чистенькая, она упорхнула с утра, сверкая белизной кружев воротничка и фартука, поскрипывая новыми туфлями на высоких каблуках, - и отец еле-еле успел убрать со стола, торопясь на свой обычный экзамен. Теперь, к пяти часам, дочь должна ненадолго вернуться, отдохнуть перед выпускным балом, сменить форменное платье на новое, шифоновое. И тут же отец с матерью решили преподнести ей подарок - родовые кирпотинские драгоценности с бирюзовыми камешками и червленым с финифтью серебром. Разве приносили они кому-нибудь плохое, думал Николай Иванович, улыбаясь заранее смущенному лицу дочери при виде нового платья, подарков, а главное - особому торту, рецепт которого он давно выписал на отдельную аккуратную карточку из картона. "Торт "Верлибр", - шептал он про себя, размышляя, где ему еще купить миндальных орехов, корицы и не забыть сахарной пудры… - Да, главное - сахарная пудра", - думал он, и губы его непроизвольно пытались напевать мелодию старинного вальса - вальса его юности…
VI
День шел на убыль, когда Грачев, закончив неотложные дела, вызвал машину. До отъезда на дачу он хотел еще переговорить с глазу на глаз с Задориным, который ждал его в тресте. Легкой упругой походкой ректор прошел по коридору, хозяйским глазом окидывая свежие красиво оформленные к новому приему абитуриентов стенды по истории института.
Алые стрелы на стенде-карте обозначали места работы выпускников. Особо были выделены портреты крупных руководителей. Правда, таких пока было немного, но директор остался доволен: стенд внушал почтение, и "левые" деньги, истраченные на работу художников, пошли не впустую. Грачев знал, что многочисленные комиссии особо ценили внушительность и цифровой материал, выставленный на обозрение. В этом отношении он умел подать товар лицом.
Шоколадная "Волга" ждала у крыльца возле чугунной фонарной колонки, отлитой в александрийском стиле. Проект здания института был исполнен в столице. И Грачев, став директором, вникал в каждую мелочь индивидуального творения зодчества. Не всегда его просьбы учитывались обидчивыми архитекторами. Скупились на добротную отделку и местные власти, когда он просил одеть камнем хотя бы три этажа и дать все подвалы с силовым полом, армированным для размещения тяжелого оборудования, но в целом здание было не чета многим старым вузам с их монастырскими клетушками и жалкими лабораториями-сарайчиками. Вуз, действительно, походил на дворец науки с мощными крыльями боковых корпусов, стремительными портиком центральной части и гранитным полированным фасадом. Жаль, что при утверждении сметы в министерстве срезали деньги и пришлось отказываться от башни с курантами. Всякий раз, отъезжая от крылатого орлиного здания вниз, к городу, Грачев чувствовал, как не хватает этой увенчивающей башни и золотых, со стрелками, курантов…
Машина шла по проспекту легко, словно невесомая, и, сидя по привычке, усвоенной от министерских товарищей, сзади, справа за шофером, Грачев обдумывал, как повести ему разговор с Задориным - известным ему настолько хорошо, чтобы не ожидать от него подвоха или недопонимания. Задорин давно нравился ему своей горячностью и напористостью, умением делать ставку на новое, неизвестное. Грачев припоминал время, когда Задорин, тогда просто начальник участка, взлетел, вытеснив на пенсию сначала главного технолога и затем главного инженера - неплохих специалистов, знатоков металла, дерева и кирпича. Это они строили город в тридцатые годы, создав ряд неплохих кварталов, а после, в начале пятидесятых, отгрохали такие белоснежные "парфеноны" кинотеатров с бронзовыми люстрами, гипсовыми виньетками и какой-то лепкой, что с непривычки болели от роскоши глаза. Но, видно, силен был в экономике выпускник монтажного техникума, если даже в центральных газетах печатали его статьи о преимуществе сборного железобетона, доказывающие рентабельность перехода на сборные дома из серийных блоков. "Черт с нами, строителями, - думал Грачев, - может, и вправду "позолота сотрется, свиная кожа остается". Сам-то он жил в трехкомнатной квартире постройки конца тридцатых с таким длинным коридором, что сын в пять лет мог кататься в нем на велосипеде, и в целом проблема сборки домов Грачева мало интересовала. Сейчас ему важно было уяснить, насколько прочно сидит на своем месте Акинфий Задорин, какова его способность к риску, без которого не обойтись в задуманном им деле…
Задорин встретил его по-дружески. Седоватый, с мешками под глазами и оплывшей фигурой, он сидел за полукруглым столом с аппаратами коротковолновой связи, рычажками селекторов и разноцветными телефонами. Грачев сразу почувствовал, что размах у треста куда шире его скромного ректорского обихода с бумажками. День заканчивался, и Задорин, искусно манипулируя переключателем, довершал разбор дел на участках.
- Пять минут - и я твой, - коротко, после рукопожатия, сказал он и подхватил на полуслове фразу из динамика: - А я тебе говорю - пропарка слабая. Ты - технолог, и азбуки портландцемента не знаешь. Дай влажность девяносто семь…
- Коррозия форм велика, Акинфий Кузьмич. Не будет оборачиваемости, - пробовал возразить чей-то робкий голос.
- Я свою сталь знаю. Делай, что говорят. Ясно?
Задорин щелкнул переключателем и откинулся от стола во вращающемся кресле.
- Вот сижу как диспетчер. Все чего-то боятся, жмутся, как воробьи в мороз…
- Новое дело всегда зябко. Слышал я, четвертый микрорайон заканчиваете? - показывая осведомленность, сказал Грачев и вытащил пачку "Курортных".
Задорин вышел из-за стола, запросто сел рядом, подчеркивая уважение к профессору, и охотно взял папиросу. После затяжки он с расстановкой сказал:
- Заканчивать-то заканчиваем, Сталь Никанорович, а склоки не оберешься. Лаборатория министерства сварку под сомнение ставит. Понагнали дозиметристов, рентгеном пятый дом светят.
- Арматура, что ли, бракованная? Или сталь некондиционная? - Грачев курил, осматривая кабинет, где стены ломились от диаграмм, графиков и генпланов районов города.
- Да, сварщик у меня слабоват. Твой выпускник, Бахметьев. Взял прямо со студенческой скамьи в управление, диплому поверил, а он мечется…
- Да, с инженерами пока на строительстве туго. Помогаем чем можем. Сам знаешь - выше головы не прыгнешь. - Грачев сознательно делал паузы в разговоре…
- Что там ваша институтская инженерия? Лет десять надо, чтобы человек хоть мало-мальски отдачу давать начал. Диплом - бумажка. Она и есть бумажка. - Задорин сердито покосился на диаграммы, где среди прочих висел плакат роста численности инженерных кадров, верхний процент которого не дотягивал до тридцати. - Работаем с теми, кто тянет лямку, да и мозгами ворочает. А эти - пока детский сад… - Он ткнул в хрустальную пепельницу недокуренную папиросу. Грачев почувствовал, что сейчас самое время.
- Я ведь к тебе по делу, Акинфий Кузьмич. Есть у меня деловое предложение, только не знаю, как оценишь.
- Опять надумал меня химерами развлекать… А еще производственник. Сам знаешь, времечко золотое - лето… - Задорин стал добродушнее, желтое одутловатое лицо его оживилось, складки у рта постепенно разгладились. Грачев придвинулся ближе:
- Судя по опыту, настоящий инженер, как и ученый, растет не от лекции, а?
- Какие лекции! Отец мой прорабом на Вотяковской ГЭС работал с американцами-электриками. У них лет через десять после колледжа экзамен на диплом сдавать допускают. И то не всех, а кто изобрел что-нибудь или самостоятельно построил.
Грачев поморщился: такая постановка вопроса его не устраивала.
- У них классовая система отбора. Нам надо быть гибкими, и в то же время есть четкие обязательные программы…
- Вот то-то и оно. Обязательные… У меня они, с вашего, прости господи, детсада про луну расскажут, а ГОСТов не ведают, чуть что - за линейку хватаются. Что же, выходит, Ивана Великого с логарифмами строили? Ведь пятьсот лет стоит!.. - И Задорин иронично пощелкал ногтями по крышке гладкого стола, в котором отражалась пятирожковая люстра.
Грачев не спорил. Он понял, что не совсем верно подошел к нему.
- Но в наше время рост человека немыслим без этой, как ты говоришь, "бумажки". Ты с твоим размахом мог бы развернуться и пошире. Ты - пионер железобетона в стране, первопроходец, а крутишься на снабжении…
- Да чего мне "пошире". Третий год в министерство зовут, а я не иду. Чиновником быть - не по мне. Тут я хозяин, люди знакомые, проверенные. У меня, по секрету скажу, своя старая наполеоновская гвардия почище любых инженеров. Все - с бригадиров рощеные. Курсы, конечно, кончали, как положено…
- И все-таки дипломы им бы не помешали, а некоторым - и научные степени. А? - снова вставил крючок Грачев, досадуя на непонятливость главного инженера.
- Дипломы?.. Это что же, в сорок лет их с мальчишками за парты сажать? Нет, дело у нас горячее, вся страна за опытом ездит. Завтра вот делегация из Тулы будет. Зачем их отрывать… И мне - ты что? - диссертацию писать предлагаешь. Я ведь беспризорник, техникумовский.
- А что, если… - директор на минутку помедлил, встал, пройдя мимо Задорина, - мы создадим из твоих людей особую группу?.. Ускоренный курс, за два-три года? И твой диплом станет сразу диссертацией. - Грачев, довольный эффектом, посмотрел на Задорина из-за спины. Он видел, как тот круто наклонил голову, обнажив, точно коричневый ствол дерева, морщинистую шею. Мясистые уши его были прижаты мочками к черепу, и весь он был бугристый, толстокожий, похожий на рабочего слона, каких Грачев видел в командировке в Индии прошлым летом…
"Потянет, такой все потянет", - подумал он про себя.