Нет, она не представляла Нанока плывущим на каяке. В эту минуту она даже и не думала о нем. Она только чувствовала, как все ее тело словно стало танцем и музыкой.
После репетиции Зина и Нутетеин вместе шли домой. Они жили в одном доме, недавно построенном в новой части Анадыря, на вершине горы.
С лимана дул холодный ветер, отрывая дым от высокой трубы электростанции.
- Ты, Зина, сегодня очень хорошо танцевала, - задумчиво сказал Нутетеин. - Я вот смотрел на тебя и думал: надо, пока есть силы, показать людям могущество жизни, которая удержала нас на этой земле…
Нутетеин некоторое время помолчал, потом продолжал:
- Я хочу сочинить такой танец, в котором люди увидели бы нашу жизнь от начала до сегодняшнего дня. Сомневался, получится ли. А сегодня, когда смотрел, как ты танцуешь, уверился - получится…
10
Утром в комнату постучалась Лиза Ван, заведующая сельским клубом, и пригласила Нанока:
- То, что вы сейчас увидите, у нас каждое воскресенье стихийно происходит, - объясняла она по дороге.
Тихо приоткрыв дверь, вошли в зал.
Свесив ноги со сцены, три человека - среди них одна женщина - вдохновенно били в бубны, пели, а перед ними две маленькие девчушки исполняли старинный эскимосский вольный танец. С чуть прикрытыми глазами, грациозно изгибаясь, они двигались в такт музыке. Нанок посмотрел на них и вдруг вспомнил, как танцевала в старом Наукане его мама.
Ну что такого особенного в этом, быть может, однообразном ритме, отбиваемом бубнами, в этих глухих, хрипловатых голосах, остуженных соленым морским ветром? И что-то все-таки есть, проникающее в самые глубины сокровенного в человеке, трогающее нежные струны, сообщающееся с сердцем и с разумом, с тем, чем чувствуют прекрасное, глубокое, рождающее сочувствие к людям, доброту к живому, к облакам, к бескрайнему пространству льда и снега, к тундровым цветам, к девичьей застенчивости.
Анахак, Тамара и Нанок прошли к сцене и уселись на скамью. Оглядевшись, Нанок заметил Раису Петровну, Саникак. Прислонившись к стене, сидел старый Нотанват, рядом с ним, видимо, его зять - красивый блондин с ребенком на коленях - и молодая женщина с чуть заметной татуировкой на подбородке.
Началось веселье. Неутомимые певцы, время от времени прикладываясь к большому ковшу холодной воды, пели одну песню за другой. На свободном пространстве толпились танцоры. Вольные танцы перемежались с танцами, изображающими сцены охоты на морского зверя. Некоторые из них Нанок помнил - в детстве отец как-то взял его с собой на ритуальный китовый праздник в Уэлене. В обширной яранге, где для простора был убран полог, добывшие кита охотники исполняли танцы, испрашивающие прощение у богов за то, что убили своего собрата по морю. Согласно старинной легенде приморских охотников, жители длинных галечных кос, промышлявшие в море, произошли от Кита, женившегося на девушке.
Сидевшая рядом Лиза Ван глуховатым голосом объясняла танцы.
Часто она мешала Наноку, но он не смел ее прерывать, как-никак он гость.
- Вот этот танец, - сказала она, когда на освободившееся место снова вышли две девочки, - я хочу назвать "Счастливое детство". Подходит, да?
- Это просто вольный танец, - заметил Нанок. - Я видел его еще в Наукане.
- Ничего, - решительно сказала Лиза Ван. - Надо давать идейную нагрузку. Без этого нельзя. На смотр не попадем.
Зрители оживились: натягивая перчатки, вышли два парня - один высокий, тощий, а другой низенький и плотный. Они исполняли веселый и смешной танец. Невозможно было спокойно на них смотреть.
Анахак вышел в круг с Тамарой. Тихо зарокотали бубны, затрепетали руки Анахака, одетые в расшитые бисером перчатки, Тамара потупила глаза и начала танец. Весь зал замер, притихли даже ребятишки.
Мы смотрим в глаза друг другу.
Вижу я море и белые гребни волн,
На них - белый вельбот,
В котором любимый плывет.
Я гляжу с вельбота и вижу:
На высокой скале в красной камлейке
Стоит она, моя любимая.
Когда закончился танец, в громе аплодисментов послышались крики с просьбой повторить. Анахак с Тамарой вернулись в круг, и Лиза Ван все то время, пока танцевала эта пара, молчала.
- Это прекрасно! - произнес вслух Нанок.
- Нежность! - неожиданно другим голосом произнесла Лиза Ван. - Лирика. Самым большим успехом пользуется. Конечно, это танец для зрителя, а не для жюри.
Танцы продолжались далеко за полдень.
Когда люди стали расходиться, Нанок подошел к Нотанвату.
- Ага, етти, - сказал старик. - Вчерашний мой гость, - пояснил он зятю и дочери.
- Иван Калягин, - подал руку парень.
- Тутына Калягина-Нотанват.
- Мы уже слышали о вас, - сказал Иван, - Пойдемте к нам обедать.
Нанок не заставил себя уговаривать.
Кивнув издали Раисе Петровне, Саникак, Анахаку и его жене, Нанок пошел следом за Нотанватом.
В сенях домика стоял столярный верстак, на стене висел плотницкий топор, на полке - разнообразные рубанки, стамески.
Снаружи дом Калягиных-Нотанватов ничем особенным не был примечателен, а вот внутри Наноку очень понравилось. Две комнаты и большая кухня-столовая, где мебель была удобна и красива. То же самое и в комнатах - ничего лишнего, все со вкусом сделано - низкие кресла, низкий большой овальный стол, и только у окна - письменный стол из большой фанерной доски с ножками-козлами и вращающимся рабочим креслом.
Заметив, как Нанок внимательно оглядывает обстановку и комнаты, Иван предложил:
- Хотите посмотреть дедову комнату? Она, правда, еще не совсем готова, остались кое-какие мелкие доделки.
Через прихожую прошли в дверь и очутились в удивительном помещении, где пол был как бы на двух уровнях: половина комнаты была выше другой на высоту четверти метра.
- Вот здесь, - Иван показал на потолок, над концом выступа, - мы повесим меховую занавесь, и получится как бы полог. Три стены нормальные деревянные, а четвертая - меховая. В этой части, где мы стоим - вы видите, что она ниже полога, - будет вроде чоттагина. Вот это окошко можно всегда держать открытым… Понимаете, беда современных северных жилищ в том, что, гоняясь за сохранением тепла, мы пренебрегаем вентиляцией. А люди, которые привыкли спать, высунув голову на свежий воздух чоттагина, с трудом привыкают к душной спертой атмосфере комнат. Я хорошо понимаю Нотанвата, когда он жалуется на головную боль после ночи в комнате.
- А сам старик согласен жить здесь? - спросил Нанок.
- Да, - оживленно ответил Иван. - Даже торопит меня.
- Это хорошо, - с затаенным удовлетворением произнес Нанок.
Обед прошел спокойно. Выпили по маленькой рюмке. Однако старик не стал пить и неодобрительно поглядел на бутылку.
- Трезвенник, - с уважением сказал Иван кивнув на старика.
- Уже давно человек видит воочию вред от дурной веселящей воды, а отказаться не может, - с искренним удивлением произнес Нотанват. - Это поразительно! Сколько на моей памяти померзло людей, исковеркало себе жизнь - а все пьют, не перестают. Ничего не могу понять… И отраву-то эту продают в государственных магазинах. Чудно!..
После обеда Нанок осторожно сказал старику:
- Мне бы хотелось с вами поговорить.
- Сказки я не рассказываю, - сухо отрезал он.
- Тут фольклорист приезжал из Магадана, из института, замучил совсем отца, - заметила Тутына. - Все ходил следом, сулил деньги.
- Я не собираю сказки, - заверил Нанок. - Мне хотелось бы побеседовать с вами вообще о жизни.
- А для чего? - подозрительно спросил старик. - Писать собираешься?
- Не пишу я, - ответил Нанок.
- Ты мне говорил вчера - старое собираешь, вещи там всякие - а для чего? Я был в Москве на Выставке достижений народного хозяйства - там все ясно, понятно. Показано нужное - кто чего достиг. И опять же про космос там все ясно сказано. И ни одной старой вещи я там не видел! - Нотанват строго посмотрел на Нанока.
- Папа, в Москве есть и другие музеи с древними вещами. Просто ты в них не был, - сказала Тутына.
- Даже если и такое есть, я не понимаю - для чего? - Старик сердито засопел.
- Я говорил еще вчера, - смущенно начал Нанок, - в нашем Анадырском музее есть и современный отдел. Конечно, он не такой большой, только начинает работать, но интересный. Его не сравнить с Выставкой достижений народного хозяйства в Москве, но для Чукотки и это пока хорошо. А что до моего отдела, где я работаю, - он тоже нужный. Люди должны знать, откуда они вышли, что за ними стоит. Ведь прошлое не исчезает бесследно - на нем строится и стоит будущее. Без прочного прошлого нет хорошего будущего. Я вот был в тундре, обмерил все яранги, записал вот тут, - Нанок достал свой полевой дневник, - все размеры и названия жердей, длину и ширину рэтэма. Даже если на всей Чукотке не останется ни одной яранги - ее можно будет построить по моим записям. И если Иван не знал устройства яранги, мог бы он построить для вас такую великолепную комнату?..
Нотанват слушал и молча кивал седой головой.
- Вот почему я собираю разные старые вещи. - Нанок был очень взволнован, и голос у него стал громким. - Надо показать людям: мы не были подобны зверям, и новую жизнь, которую мы восприняли всем сердцем, мы поняли разумом, потому что мечтали о ней. Настоящими людьми пришли мы в будущее. Сейчас на Чукотке везде строят. И ваш зять имеет самую нужную, самую лучшую специальность - строитель. Вот вы тоже скоро переселитесь в дом. В тундру на смену кочевой яранге придет какое-нибудь удивительное жилище, которое будет во много раз удобнее, чем сооружение из рэтэма, оленьих шкур и жердей. И если мы не сохраним в музее ярангу, наши дети уже не будут знать, откуда они вышли. Поэтому обращаюсь к вам, товарищ Нотанват: продайте нашему Чукотскому окружному краеведческому музею вашу ярангу, которая скоро вам будет ни к чему…
Нанок произнес эти слова на одном дыхании, постаравшись вложить в них всю силу убедительности. Ему даже показалось, что он тронул душу старика.
Нотанват изумленно смотрел на Нанока. Губы его странно подергивались, а глаза постепенно темнели от гнева.
- Что ты сказал?
- Наш музей готов купить ярангу.
- За деньги?
- Конечно! И за большие!
- И это ты говоришь мне - Нотанвату, оленеводу, настоящему чаучу, чтобы я продал свою ярангу?
- Что тут плохого? Она вам все равно не нужна.
- Значит, если я охромею на одну ногу, ты эту ногу тоже можешь, купить? В больнице нынче и не такое делают. Хирург из Провидения Юра Папо запросто режет.
- Это совсем другое. - Нанок не понимал гнева старика.
Нотанват едва сдерживал себя: со сжатыми кулаками и сузившимися глазами, по-настоящему разгневанный.
- Ты лучше уходи, - тихо сказал Нотанват. - А то я сильно рассержусь. Скорее уходи!
Тутына вскочила и посоветовала Наноку:
- Правда, лучше уходите. Вам не следует оставаться здесь!
Следом за ней встал Иван и проводил Нанока в прихожую. Торопливо извиняясь, парень бормотал:
- Старик просто бешеный. Я с ним такого натерпелся! Рассказать - так вы и не поверите. Задеть его гордость все равно что разозлить белого медведя… А так он ничего.
Иван вышел вместе с Наноком на улицу.
Яранга стояла рядом. Рэтэм был аккуратно подоткнут, и вся она была ладная, аккуратная, ничего лишнего не было, как и полагается настоящему тундровому жилищу, которое можно очень быстро свернуть, упаковать на нарту и перевезти на новое место.
- Дед, в общем-то, добрый по-своему, - продолжал защищать своего тестя Иван. - При желании его можно уговорить. Ведь согласился же он жить сначала в селении, а сейчас уже и в дом собирается. Не очень сердитесь на него. Он скоро отойдет - так что приходите к нам еще, не бойтесь.
Нанок, растерянный и обиженный, вяло отвечал:
- Да ничего. Не беспокойтесь. Я все понимаю.
А сам переживал такую горькую обиду, которой ему давно не приходилось испытывать… Ничего хорошего в этом старике нет - это просто сумасброд, привыкший командовать и повелевать. Очень возможно, что он был когда-то владельцем большого стада, а теперь он зол на весь мир и отводит душу вот на таких, как Нанок. Нанок и на себя был сердит, вспоминая, с какой поспешностью он вышел из дома, Честно признаться: это было самое настоящее бегство. Подумав об этом, Нанок покраснел и торопливо оглянулся, словно кто-то мог подсматривать за ним.
На улице никого не было. Возле домов лежали дремлющие собаки, а далеко впереди маячила чья-то фигура. Не желая ни с кем встречаться, Нанок свернул к морю, дошел до маяка и уселся на гальку; Глядя на спокойное море, на низкий, мерный прибой, он понемногу успокаивался и начинал размышлять здраво, стараясь понять, почему так болезненно отнесся Нотанват к предложению продать ярангу.
11
Заполнив полевой дневник, Нанок принялся за письмо к Зине.
"Здравствуй.
У меня уже появилась потребность писать тебе. Вот прошло всего несколько дней, а я чувствую - если не напишу, мне будет не хватать чего-то важного, значительного. Я живу в Чаплино и пока ничего путного не сделал. Думал, здесь-то и осуществится моя мечта - приобрету ярангу. И возможность такая была. Живет тут один чудной старик-оленевод, Нотанватом зовут. Поставил ярангу среди домов. Через неделю переселяется к зятю и дочери. Казалось бы, зачем теперь ему яранга? Предложил за нее деньги, так он такой скандал устроил!
Здешняя заведующая отделением объяснила, что Нотанват чуть ли не первым вступил в колхоз и в партии состоит с тридцатого года. Да, есть еще такие противоречивые натуры на нашей Чукотке. Взять, к примеру, моего отца: присмотреться повнимательнее - не лучше Нотанвата.
Может быть, я уже не понимаю многого, что является естественным для старших. Вроде бы ушел немного в сторону, с другими мерками подхожу к жизни отцов.
Одним словом, Зина, у меня сегодня неважное настроение, и только сознание того, что ты будешь читать мое письмо и, возможно, посочувствуешь, утешает меня. Погода пока стоит тихая, спокойная. Часто хожу на берег моря, к маяку. Иногда там и работаю - записываю.
С утра у меня было хорошее настроение. В здешнем клубе часа три люди пели и танцевали. Это так великолепно, естественно и даже величественно! Я не хочу тебя обижать, но вашему ансамблю полезно кое-что перенять у чаплинцев.
Если не считать случая с Нотанватом, ко мне здесь относятся хорошо. Вот маленькое доказательство: я так и не побывал еще в здешней столовой - приглашения поступают со всех сторон, и я только и делаю, что хожу в гости.
Вот сейчас вернулся от Анахака. Он морской охотник. Живет с семьей в соседнем подъезде. Любопытный человек! Вот какой разговор у меня с ним произошел.
- Не обижайся на Нотанвата, - сказал Анахак. - Понимаешь, наверное, у нас, жителей Севера, совсем другое отношение к жилищу. Жилище наше - это часть нас самих, и часть родины, и часть нашей земли. И вот представь себе ты продаешь часть самого себя или часть собственной родины. Как это называется? Поэтому так сильно расстроился старик.
- Но люди все равно покидают яранги. Я знаю - срывают их бульдозерами, сжигают. Я же прошу ярангу на благородное, нужное всем людям дело - в музей… Ничего не понимаю. Случалось ведь и такое, когда яранги уступали, отдавали другим.
- Но не продавали, - заметил Анахак. - Дарили, как дарят добро, улыбку, как говорят хорошее слово. Твоя ошибка в том, что ты сразу предложил деньги. А надо было хитро подойти, сказать, мол, вот, старик, ты получаешь такую комнату, люкс-ярангу из дерева, уступил бы мне, бедному ученому человеку, свое жилище… Вот я вроде бы нормальный человек… Кончил семилетку, но дальше учиться не захотел, хотя способности у меня, говорят, были хорошие. Особенно память - все без труда запоминаю. Иногда это даже мешает: думать не надо, напрягаться, вспоминать. Но как представил, что уеду на несколько лет от Чаплино, от моря, от вельботов, от зимней охоты, - стало тоскливо. А когда переселялся из нынлю в дом, хоть и радовался, а где-то немного было грустно. Хотя прекрасно знаю: самый плохой деревянный дом все же лучше яранги… А ты предложил Нотанвату купить у него ярангу. Ты прямо не то что пальцем, а кулаком ткнул человеку в самое больное место".
Нанок задумался. Как же закончить письмо Зине?
"Вот такие у меня дела. Очень жаль, что нет возможности получить ответ от тебя. Но, надеюсь, когда мы встретимся, ты ответишь на мои вопросы.
До свидания.
Максим Нанок".
Нанок заклеил конверт, надписал адрес, положил письмо на видное место, чтобы утром не забыть отнести его на почту, и улегся в постель.
Утром Нанок пошел на берег. Его остановила Раиса Петровна.
- У вас, Максим, теперь будет сосед по комнате. Вон он идет!
Нанок замер от удивления: на берег спускался Георгий Сергеевич Менов, его профессор, известный эскимолог, один из первых русских учителей в Чаплино.
- Из Провидения на райкомовском газике приехал, - сообщила Раиса Петровна.
Профессор долго шел к Наноку, потому что его то и дело останавливали, здороваясь с ним, - ведь почти все, кто собрался на берегу, - были его бывшие ученики. Расспрашивали о здоровье, о работе.
- Здравствуй, Нанок, - поздоровался профессор. - Ты прекрасно выглядишь - загорел, поздоровел. Заезжал я в Анадырь, был и вашем музее. Слышал о твоих делах. Надежда Павловна просила передать, что они готовы продлить командировку, если в этом будет необходимость.
- Спасибо, - поблагодарил Нанок. - А как вы?
Последние годы Менов тяжело болел и лежал в больнице: сердце.
- Как видишь, прекрасно перенес перелет Москва - Анадырь. Милый Нанок, теперь путешествие на Чукотку - одно удовольствие. Помнишь, рассказывал, как добирался сюда в первый раз? Полтора месяца сидел во Владивостоке, потом на ледоколе "Красин" пробивался до бухты Провидения. Была уже середина сентября: сопки в снегу, холодно. Высадились в Чаплино - там единственным европейским домиком была лавка американского торговца… А всего наше путешествие из Ленинграда до Чаплино заняло почти три месяца. Перелет от Москвы до Провидения - шестнадцать часов!
Подошел старик Ятто и разговорился с профессором.
Раиса Петровна с оттенком восхищенной зависти сказала Наноку:
- Мне бы вот так разговаривать по-эскимосски, как Менов. Я все понимаю, но редко говорю.
- Ну это вы зря, - заметил Нанок. - Надо стараться как можно больше говорить. Я так изучал английский. Теперь свободно читаю, да и говорить могу.