Все ему нравилось в этой яранге. Вдоль замшевой стены расставлена хозяйственная утварь - деревянные кадки, ящики, кожаные мешки с зимней меховой одеждой. Справа от входа Нанок увидел великолепно выдолбленную каменную ступу с каменным молотком. Вот где хорошо разбивать замороженное мясо, нерпичью печенку, толочь тюлений жир, чтобы потом макать в него куски розовой печенки, толченого оленьего мяса или рыбы…
Позади висел полог. Передняя стенка была высоко поднята. Жирника не было, его заменял латунный канделябр на три свечи. В музейной яранге обязательно будет жирник, подумал Нанок и вздохнул.
- Устал? - участливо спросил старик. - Пей чай, он прогонит усталость, прибавит сил. А скажи, зачем приехал сюда?
- По работе, - ответил Нанок. - Несколько дней поживу…
- Начальник какой?
- Работаю в музее, в Анадыре. Это место, где собирают старые вещи, которые напоминают прожитое, - попытался коротко объяснить Нанок.
Старик заметил:
- Знаю, как в Москве выставка.
- Вы бывали в Москве?
Старик кивнул.
- Любопытное место, но очень много людей. Как комаров в тундре. И все жужжат, жужжат, каждый на своем языке. И вода журчит не по земле, а вверх бьет, будто озорные великаны легли на землю. Много я там ходил, сильно устал.
- А ездили по делу?
- В гости. К родичам мужа моей дочери. - Старик задумался. - Странная там жизнь. Я бы так не мог. А они могут. Эти русские - удивительные люди. Раньше я думал, что по-нашему можем жить только мы, а Ваня пришел в наше стойбище и на следующий день уже пас стадо. Правда, первое время трудно ему было. Но привык. Оставаться бы ему оленеводом, но, оказалось, строитель он. Учился этому. Как узнала Раиса Петровна, вытащила его из тундры и поселила здесь… Вот мне и пришлось сюда перебираться…
Старик задумался.
- Деревянную ярангу делает мне Ваня. Чтобы можно было как бы в настоящем доме жить и полог поставить… Не знаю, что получится.
Нанок внимательно слушал старика. Когда он замолкал, Нанок слышал веселые возбужденные голоса людей на улице Чаплино, кто-то уже пел протяжную песню.
- Отец! - послышалось у входа. - Отец! Иди кушать!
Старик встал.
Нанок поднялся вслед за ним.
- Дочка зовет, - сказал старик. - Пойду.
Нанок, проходя возле дома, куда вошел старик, замедлил шаг.
Дом выделялся добротностью, да и размерами он был поболее, чем другие. Сбоку виднелась почти готовая пристройка с маленьким окошком в одно стекло.
Солнце садилось. Длинные тени протянулись от столбов, от маяка, от причудливых антенн на крыше почты.
Нанок пошел к себе.
В квартире никого не было.
Раздевшись, он присел к столу, раскрыл полевой дневник.
"По всей видимости, - писал Нанок, - старик - последний из тех, кто ярангу предпочитает дому. В истории человечества для народа поменять сложившийся веками тип жилища - это своего рода революция, которая оказывает влияние не только на внешний образ жизни человека, но и на весь его внутренний мир. Я могу доказать это на примере моих родителей. Когда мы жили в Наукане и наше жилище представляло собой гибрид каменной пещеры и яранги - даже разговор о домашних делах был совсем другой. Шаг был иной - даже не шаг, а ползание, потому что в тесном пологе некуда было шагать, можно было только перекатываться или ползать, если требовалось поменять место… А когда семейная большая община распалась, каждая отдельная семья построила себе собственное жилище…"
8
У Раисы Петровны было шумно, и деловой разговор начался только после ужина.
- Как вам понравилось село? - спросила хозяйка.
- Здесь хорошо, - ответил Нанок. - Я тут даже ярангу нашел.
- Это Нотанвата яранга, - небрежно махнул Анахак. - Позорит село. Вот ты, Саникак, - обратился он к девушке, как председатель сельского Совета и депутат областного Совета, приняла бы такое постановление - разобрать ярангу, чтобы не портила архитектурный вид нашего села, не позорила бы его перед уважаемыми гостями…
- Ну что тебе далась эта яранга? - добродушно возразила Раиса Петровна. - Пусть живет старик. Тем более, он в скором времени переселится в дом: зять ему такую пристройку сделал - и яранга и дом одновременно. А что до архитектуры - вспомни: в прошлом году мы вместе были в Москве, не забыл Калининский проспект, где ты покупал жене пальто?
- Да, помню! - оживился Анахак. - Там такой гастроном: как зашел я в винный отдел, голова закружилась, хотя ничего не пил!
- Ты только бутылки и замечаешь! - сердито оборвала его жена.
- Ну что ты, Тамара, - заступилась за Анахака Раиса Петровна. - Мы там видели и другое: церквушки, притулившиеся к большим домам. Это Анахаку очень понравилось. Правда?
- Да, будто старичок прильнул к молодому, выросшему внуку, - умиленно произнес Анахак.
- Так вот, яранга Нотанвата рядом с домом, как та церквушка у высотного здания, - сказала Раиса Петровна.
Анахак подозрительно посмотрел на Раису Петровну.
- Ты смеешься надо мной! Церковь - это памятник архитектуры, напоминание истории, а яранга Нотанвата - что? Рэтэм и старые палки!
Нанок слушал этот удивительный спор и думал о том, что надо договориться со стариком, попробовать уговорить его продать ярангу. Если это вправду так: зять построил ему жилище и старик собирается туда переселяться, - отчего бы ему не уступить за деньги ярангу, которая теперь ему ни к чему?
- А что за человек этот Нотанват? - осторожно спросил Нанок.
- Типичный консерватор! - немедленно ответил Анахак, демонстрируя эрудицию и непримиримость к прошлому.
- Интересный человек, - сказала молчавшая до сих пор Саникак.
- Что ты говоришь? - сердито огрызнулся на нее Анахак. - Хорош, дважды отбирал законную жену у законного мужа и увозил в тундру. Бедный Ваня! Такого натерпелся!
- Нотанват, - принялась рассказывать Саникак, - тундровый житель. Он всегда кочевал недалеко от старого Чаплино, дружил со здешними стариками, а летом, когда его стадо паслось на берегу моря, охотился с нашими на морского зверя. Он организовал в этом районе первый оленеводческий колхоз. Даже некоторое время был председателем. В стойбище его уважали. Его дочь Тутына была еще маленькой, когда умерла его жена. Старик ушел из председателей. Он ухаживал за девочкой и заботился о ней лучше, чем самая нежная мать. Рассказывают, когда отдавал ее в школу, плакал и полмесяца жил рядом с интернатом, поставив там ярангу…
- С тех пор и повадился ставить ярангу где попало, без разрешения! - сердито заметил Анахак.
- Пей чай! И не мешай людям разговаривать! - тихо, но внушительно произнесла Тамара, и Анахак послушно схватился за чашку.
- Старик уехал, но ненадолго. Не прошло и месяца, как вернулся и привез несколько оленьих туш для интерната. С тех пор и повелось: как Нотанват приезжает, в интернате праздник - свежее оленье мясо. Я тогда тоже жила в интернате, - пояснила Саникак. - Старик не жалел оленей из своего стада для дочери. Но как настоящий человек, он не мог обделять и других детей.
Когда Тутына закончила семилетку и уехала в Ольский сельхозтехникум, старик вовсе тронулся. Уехал в Магадан, поселился в городе и некоторое время работал кочегаром. Но затосковал по тундре, вернулся. А как обрадовался, когда Тутына возвратилась в стойбище! В тундре стало веселее: в бригаде был вездеход, установили радиостанцию. В стадо пришли работать молодые, ребята. Среди них несколько русских парней. И Ваня Калягин с ними. Полюбили друг друга Ваня и Тутына. Нотанват человек наблюдательный. Он это сразу заметил и запретил дочери встречаться с Ваней. "Рано или поздно Ваня уедет на свою землю, - говорил старик, - увезет тебя, а с кем я останусь здесь?" Молодые встречались украдкой. Когда Нотанват замечал вместе молодых, он грозил Ване придушить его чаатом. Ну, Иван терпел, терпел, потом уехал в село, Тутына прибыла следом. Быстро сыграли свадьбу. Нотанват в это время был в дальней кочевке: в тот год гололед покрыл нашу тундру и пришлось стада гнать чуть ли не на Амгуэму. Вернулся Нотанват в свою ярангу, а Тутыны нет. Он на нарту - и в село. Не дал и слова сказать Тутыне, связал ее, чтобы не сопротивлялась, положил на нарту и укатил. Бедный Ваня бежал следом, кричал, а Нотанват целился в него из ружья и грозился выстрелить, если только парень приблизится к нарте… Через месяц Тутына вернулась. Наши комсомольцы установили круглосуточное дежурство и дважды поворачивали упряжку Нотанвата обратно в тундру, как он ни грозил своим ружьем. И все-таки однажды мы не уследили. Тутына работала на звероферме, и мы думали, не осмелится Нотанват взять ее средь бела дня. Но старик спокойно подъехал на своей упряжке, положил дочь на нарты и умчался. Погнались за ним на вездеходе, но не смогли догнать. Только когда Тутына забеременела, Нотанват смирился. Год не показывался в селе, но, когда родился внук и его назвали в честь деда Нутэном, приехал и поставил ярангу рядом с домиком молодых. Большую часть времени, конечно, он в доме, часто там ночует, но всячески показывает, что яранга для него - лучшее жилище. Вот такой человек наш Нотанват. Недавно оформили ему пенсию, да не ходит он ее получать, пришлось открыть ему счет в сберкассе. Говорит, как это можно, ничего не делая, получать деньги? Все просит работу. Думаем сделать его старшим в добровольной пожарной дружине…
Саникак закончила рассказ.
Анахак угрюмо заявил:
- Из этого смутьяна еще и героя делают!
- Мне очень хочется познакомиться с ним поближе, - возбужденно сказал Нанок.
- Старик-то не очень общительный, - заметила Раиса Петровна.
- Но раз вам уже удалось побывать у него, - сказала Саникак, - значит, вы ему понравились.
- Ты лучше ко мне приходи, - вмешался отрезвевший от крепкого чая Анахак. - У меня тоже кое-что найдется для музея.
От выразительного взгляда жены Анахак потупил голову и шумно вздохнул.
- Есть у меня мечта, - нарушил неловкое молчание Нанок. - Рядом со зданием музея поставить настоящую ярангу. Внутри ее сделать такой, какой она была в начале века, перед революцией. Чтобы люди видели и помнили, откуда мы начались, откуда пошли. Яранга эта будет служить как бы точкой отсчета, и люди смогут увидеть наглядно, какой большой путь прошла Чукотка от прошлого к нынешней жизни…
- Собаки в Анадыре есть? - вдруг спросил Анахак.
- Есть. А что? - Нанока вопрос застал врасплох.
- А то, что собаки любят глодать моржовые шкуры и рэтэм, - пояснил Анахак. - Придется сторожа держать.
- Можно поставить над ярангой стеклянный футляр. И тогда ни атмосферные осадки, ни собаки не смогут ее попортить, - ответил Нанок.
- Конечно, было бы хорошо, - кивнул Анахак. - Даже красиво: наша древняя яранга под стеклянным колпаком!
- А если делать по-настоящему, - увлеченно продолжал Нанок, - надо ставить рядом две яранги - приморскую и тундровую!
- Лучше три! - опять перебил Анахак.
- Почему три? - удивился Нанок.
- Потому что эскимосское жилье отличалось от чукотского.
- Ну, это в будущем, - ответил Нанок.
- А я не согласен! - возразил Анахак. - И эскимосы тоже прыгали!
- Куда прыгали? - не понял Нанок.
- Из первобытности в социализм! - торжествующе сказал Анахак. - Из темноты невежества в светлый мир знания… Я это хорошо запомнил. Лектор из Анадыря приезжал, об этом говорил… Вот придет в музей эскимос, посмотрит на две яранги и спросит, а где наша? А? Потребует книгу жалоб… Есть в музее книга жалоб?
- Книга отзывов, - ответил Нанок.
- Возьмет книгу отзывов и напишет, - угрожающе сказал Анахак.
Его снова развезло. Жена страдальчески морщилась, слушая его, потом решительно встала:
- Пойдем домой!
Анахак поднялся и последовал за рассерженной супругой, продолжая бормотать.
Когда хлопнула входная дверь на тугой пружине, Раиса Петровна облегченно вздохнула и сказала:
- Беда с Анахаком…
- Да он ведь совершенно не пьяный, - вступился за него Нанок.
- Да, пьет он немного. В субботу полбутылки примет и заводится. Беда у него другая… - память, - с улыбкой сказала Раиса Петровна. - Приезжает какой-нибудь лектор, а Анахак нарочно садится в первый ряд и внимательно слушает. Все запоминает: слово в слово. А потом как начнет вопросы задавать, цитатами сыпать - книг у него много своих, - так иные лекторы бояться его стали.
Саникак принесла с кухни свежезаваренный чай.
- А вы здесь давно живете? - спросил Нанок Раису Петровну.
- Я родилась здесь, на Чукотке, в Провидения. Мой отец работал инженером морского порта. Сейчас он на пенсии, живет под Казанью. Я ведь татарка, Зайнутдинова моя фамилия, Кончила здесь среднюю школу, потом в Николаевске - строительный техникум. Строила корпуса зверофермы здесь, в Чаплино. Вызывают как-то в райком и говорят: "Принимай отделение". Я туда-сюда, отказывалась, ссылалась на то, что мне кончать надо институт, я ведь уже на четвертом курсе. А в райкоме уговаривали: начинаем большое жилищное строительство в Чаплино - как раз то, что вам надо. Некуда было деваться - пришлось соглашаться.
- Не жалеете теперь?
- Об этом и думать-то некогда, - ответила Раиса Петровна. - С утра крутишься в конторе, на звероферме, иной раз вместе с охотниками в море идешь на вельботе. Потом - райцентр рядом, бесконечные вызовы.
- Нравится вам тут? - спросил Нанок.
- Нравится, - не задумываясь, ответила Раиса Петровна. - Народ хороший, сердечный и кристально честный. Заметили, что у вас в дверях нет замка? И ни к чему он здесь… Дел много. Строим сейчас многоквартирные дома, приводится сносить первые домики, поставленные почти двадцать лет назад, когда народ переселяли из яранг. Хотя сегодняшние дома тоже из дерева, но пройдет некоторое время - и надо будет их снова менять, уже на каменные. Именно теперь пора начинать капитальное жилищное строительство на Севере.
- В Уэлене я видел: комплекс косторезной мастерской строят из каменных блоков, - заметил Нанок.
- Вот это хорошо! - радостно произнесла Раиса Петровна.
Молчавшая до этого Саникак сказала:
- Почему строительство всего нового начинается обязательно с районных центров? Новый кинотеатр - в районном центре, новый ресторан - в райцентре. Все - в район! Это несправедливо. Надо начинать в селе, в глубинке.
Нанок допил остывший чай.
- Давайте погуляем, - предложила Раиса Петровна. - Сходим на берег моря, к маяку.
Быстро оделись и вышли в прохладную, свежую ночь. Движок на электростанции замолк, и селение погрузилось в темноту. Лишь кое-где светились колеблющиеся огоньки свечей и керосиновых ламп. Яркие звезды усыпали небо, и море мерцало у горизонта странным отблеском.
Через равные промежутки времени маяк посылал острый луч в морскую даль. Порой Наноку казалось, что кто-то отвечает этому лучу дальней мгновенной вспышкой.
Вода тихо плескалась в темноте, отсвечивая зеленоватыми бликами. У моря было совсем свежо.
- Я была в прошлом году на Черном море, - заговорила Саникак. - Там море совсем другое. Казалось бы, везде - вода и вода. А цвет не тот и запах, не говоря, конечно, о температуре. Оно… - Саникак помедлила в поисках точного слова, - какое-то ручное. Но все равно очень приятно купаться. Я даже немного научилась плавать. Метров десять могу проплыть, - с оттенком гордости произнесла девушка.
Прошлись по берегу от маяка к концу галечной косы, достигли устья речки и повернули обратно. Со стороны селения не слышалось ни звука. Все спали.
Огромное небо смотрело звездами на теплую уснувшую землю, на домики, сгрудившиеся на краю огромного пустынного пространства.
На душе у Нанока было спокойно и светло.
Он не знал отчего. Просто было хорошо. Он ведь только начинал по-настоящему жить. До этого была лишь подготовка - детство и долгие годы учения. Теперь он должен что-то сделать для людей, для своего народа. Чтобы выше была гордость за свою землю, за дела свои, за самих себя. И правильно беспокоится Анахак о том, что не будет нынлю в музее. Но Нанок только начал свой полярный круг - он добьется того, что будет и нынлю, и многое другое.
И когда человек будет входить в музей и проходить от стенда к стенду, от яранги и нынлю к новым домам, от стойбищ к тундровым городам, он как бы будет путешествовать по новому полярному кругу, очерченному людьми новой Арктики.
9
Администратор ансамбля Серафима Григорьевна остановила Зину:
- Письмо тебе.
Девушка хотела засунуть письмо в карман, думая, что это очередное послание брата с просьбой купить дробь и картонные гильзы, но, взглянув на конверт, вдруг покраснела. Это было письмо от Нанока.
Она побежала в репетиционный зал, но там еще были люди. В углу на единственном в зале стуле сидел Нутетеин.
- Здравствуй, дедушка, - сказала Зина.
- А, это ты, Зина, - прищурился Нутетеин. - Как отдохнула? Выглядишь ты хорошо.
- И вы, дедушка, помолодели, - сказала Зина.
- Есть немного, - удовлетворенно произнес старик. - Глотнул настоящего морского ветра. Думал еще побывать в Уэлене, но потянуло к танцу…
Пока собирались остальные артисты ансамбля, Зина отошла к окну и вскрыла конверт. Она читала, и в ее ушах звучал голос Нанока, слова, как бы отделяясь от бумаги, оживали.
Нет, в письме не было признаний в любви. Нанок очень буднично и точно описывал свои встречи, разговоры, погоду. Но сердце чуяло за этими обыкновенными словами что-то большое, хорошее и ласковое.
В репетиционном зале собрались артисты. Партнер Зины Гатле попытался заглянуть в листок, но Зина быстро сложила письмо.
Начались репетиции.
На этот раз разучивали большой и сложный танец, переложение старинной легенды.
Зина двигалась в такт песне и звукам бубнов, как бы переносясь в самые истоки жизни на этих берегах. На холодном берегу, где лежит смерзшаяся галька, стоит девушка и ждет вестей с моря. С рассветом ушли охотники на легких, быстроходных каяках. Вот вразвалочку по берегу бредет Ворон. Ворона танцует Гатле. Он клюет морскую капусту и мелких рыбешек, выброшенных волнами. Приблизившись к девушке, Ворон становится юношей. У него мудрые и печальные глаза. В глубине их светится любовь и нежность. Он исполняет перед девушкой танец любви, танец нежности и страсти. Он обещает девушке нездешнюю жизнь, полную радостей, не знающую забот о пище.
В заоблачных высотах,
В пространствах воздуха и света,
Мы выстроим ярангу счастья и любви.
Вместо чадящего жирника - вечное солнце,
Одеялом тебе - нежное облако,
Вместо сомнений и раздумий -
Свет вечных и незыблемых истин.
Ворон-юноша кружил вокруг девушки, касаясь черным крылом нежного плеча, а она отбегала в сторону и отвечала песней-танцем:
Счастье и любовь - не в заоблачных высотах,
А на нашей земле.
Радость - не в сытом желудке,
А, в упорной борьбе за жизнь,
За истину, которая вечно ускользает…
Слова песни были необычными и звучали немного странно. Но Нутетеин настаивал, чтобы их произносили внятно и чтобы движения танца точно соответствовали смыслу.
Зина, прикрыв глаза, движениями рук должна была выразить все, что ее переполняло.
И пусть моя песня-танец,
Одолев холодные волны,
Достигнет одинокого каяка,
В котором плывет мой любимый…